Стихотворения
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 51, 2016
Состав
При столь благоприятных ауспициях
и под защитою покровительствующего наукам
монарха
экспедиция начинается с достоинством и красиво.
Поначалу господина Лангсдорфа, русского консула,
сопровождает даже молодая немка из Рио.
Трудно, впрочем, представить ее
посреди одного из обширнейших в мире болот –
Пантанала.
Зоолог Гассе – тот встречает свою любовь
уже в ближайшем поместье
и отказывается от участия в путешествии,
поверив невесте*
(*это отнюдь не значит, что он останется невредим
и цел).
Ботаник Ридель. Астроном Рубцов,
и он же, по совместительству, – морской офицер.
Сам господин фон Лангсдорф, снискавший себе
известность
благодаря особенному развитию «органа скитанья»
по Галлю,
и осознающий мало-помалу,
что дело вовсе не в «органе», что тоска,
терзающая изнутри,
объясняется невозможностью выразить
на богатом и гибком то,
что, в сущности, смог бы сделать лишь живописец.
Непреодолимая красота протяженностью
в несколько сотен легв, в пересчете на километры –
тысяч,
приводит к тому, что художников в экспедиции
в какой-то момент аж три.
Кроме того: объятья перемежающейся лихорадки,
ночные кошмары, каркающие козодои…
Одному художнику не хватило бы целой жизни.
Поэтому-то как раз
Мориц Ругендас, по-видимому, не выдерживает.
Его заменяют двое:
Тонэй и Флоранс.
Другая жизнь Адриана Тонэй
Тонэй. Рисунок тушью.
Жидкой субстанцией, схожей с водами здешних
болот и рек,
которой Тонэй, несчастный Тонэй, отдаст, вероятно,
душу.
Ибо вода есть место пребывания душ и сама по себе
оберег.
Скелет, предварительно очищенный
посредством зубов пираний,
раскрашен и убран перьями, как у верящего в добро
индейца племени бороро,
и снабжен таким образом нетленной плотью,
не знающей больше рождений и умираний.
Взамен серег –
связки перламутровых полумесяцев.
Носовая перегородка проколота двумя
косточками крыла
Socco (цапли). В отверстие под нижней губою вдета
свернутая в виде цилиндра кора.
Рот приоткрыт, как если бы за мгновенье до этого
внезапно что-то изрек.
На груди – ожерелье из нанизанных на шнурок
когтей броненосца и концов шнурочков,
последовательно, но не быстро,
претерпевающих эволюцию
в сторону увеличения размеров кисточки,
свешивающейся вниз,
окрашенной в красный цвет пыльцой растения Bixa.
На левой ступне шесть пальцев –
зародыш системы счета
из двенадцати единиц.
Сказано – сделано
В сонном
течении Парагвая
можно видеть время низкой воды,
перегруженной всевозможными посторонними
веществами:
мочой игуан, разлагающимися рыбами
…и гниющими листьями, – таковая
ее особенность служить астроному
искусственным горизонтом.
Изображения звезд отражаются
с изумительной четкостью.
И от них исходит сладковатый мускусный запах.
Солнце, прикинувшись падалью, дает понять,
где находится запад.
Человек же,
когда говорит, что он человек,
то дает понять, что он – человек, а не дух.
Но отсюда не следует понимать, что он – человек,
а не солнце, или что-то одно из двух.
Или – что все они имманентны
лишь самим себе.
В этом смысле все они – проклятые поэты.
Сказано – сделано. Конвульсии, неверность жены,
беспомощность, сумасшествие и другие проклятия.
И, по мере того как у солнца в диадеме из перьев
остаются одни стерженьки,
понятное дело, смерть.
Невзирая на это, г-н фон Лангсдорф не перестает
говорить.
Астроном Рубцов, оборачиваясь, как ни в чем
не бывало бросает бесцветный взгляд на восток:
физиогномически – смерть есть не что иное,
как подбирающийся с ног
лицевой паралич.
Этикетка гербария номер тысяча сто…
Напоминающие о химерических блеклых Плеядах
цветы саванны далеко позади. Белый пушок, пыльца
уступают место пышным формам растительности,
усеянным тушками плодоядных
птиц, с листьями, достигающими таких размеров,
что в них заворачивают мертвеца.
О дальнейшем пути
свидетельствует не столько ботаник Ридель,
сколько его гербарий.
Мумифицированный солнцем? Высушенный?
Опалый?
И действительно: номерной экземпляр тысяча сто…*
(*неразборчиво) представляет собой не похожее
ни на что
вторженье ботаники в область орнитологии
(этнографии?) –
нечто напоминающее перьевые
украшения.
Или – некий, как подумал, возможно, Ридель,
гербарий мундуруку.
Возьми свою голову и отдай врагу.
Ибо это предполагает
не количество километров отсюда до Амазонки,
а степень периферии,
каковой достиг незабвенный Ридель
между жизнью и смертью.
Поэтическое творчество, сопровождающее вообще
потерю
сознания, вообще потерю.
Кубус-краниофор
Гласной у
соответствует форма бутылки без горлышка
с довольно узким отверстием, соответствующим рту.
Высота тона в подобных бутылкообразных
пространствах
бывает тем ниже, чем шире полость и уже устье.
Всякое чувство посильнее
они выражают горловым придыханием,
за которым следует звук,
похожий на слабый стон какого-нибудь страдальца.
В котором так много грусти!
Звук, завершающий ряд согласных –
более или менее чистые, прерывистые шумы.
Исключение составляет период созревания плодов
альгаробы.
Точней – соответствующего напитка.
Что-то вроде нашей зимы.
Флоранс замечает,
что они расписывают свою,
изготавливаемую из тыкв, посуду –
в основном, это ромбы –
узором, сходным с татуировкой на подбородке.
Так должно, по всему вероятию, быть в идеале.
Не зря они называют себя «люди из рода тыкв»,
«люди-тыквы».
Часть у них всегда заменяет целое.
Как посаженная на штатив
голова в немецкой горизонтали.
Осеневидный южноамериканский
муравей-листонос
Не вошедшие в основной состав (в голове
фон Лангсдорфа,
вероятно, уже тогда стали появляться эти лакуны
или тире)
препаратор Фрейрейс, энтомолог Менетрие.
Оба принимали участие в предварительных
четырехлетних экскурсиях-рекогносцировках –
и, конечно же, не из робких.
Но что именно послужило поводом
отказаться от мысли, если когда-либо она
и владела ими,
продолжить дело?
Неопределенности, нависающие над сферой
таксономии,
превращающиеся на глазах в своего рода
безумие аномии?
Бабочки, превращающиеся в опадающие лепестки?
Раскрашенные в яркие цвета, какие-то паучки,
свернувшиеся у основания черешков побегов
наподобье цветочных почек?
Или, возможно, что-то
отдаленно напоминающее нашу осень:
осеневидные, среди прочих,
насекомые палочники; легкий, в полутора метрах,
шорох, выдающий присутствие,
по поверьям местных,
покойника; «не-тронь-меня» травянистых мимоз;
муравей-листонос(?)
Уроки апиака
На этом
кончается правильное ведение дневника.
Какой-то бессвязный набор цитат:
о дожде, о шевелюре ленивца, о рожденьи цикад…
Уже будучи тяжело больным, он берет уроки апиака.
Приступы лихорадки и черной рвоты –
причину несчастного состояния,
в которое впал господин фон Лангсдорф, –
сам он, вероятно, уже рассматривал
как признак своей околдованности.
С другой стороны – само богатство природы,
влекущее к нагромождению образов,
лишающее спокойствия.
Описанье увиденного любого сделало бы поэтом.
Вероятно, уже тогда его и похоронили.
Уже тогда –
несмотря на то, что он все еще продолжал говорить.
Человек умирает, не слыша нежного зова гнили.
Потом еще четверть века
ему будет казаться, что его окружает
тропический лес, девственный и безлюдный.
Четверть века голова будет превращаться
в пчелиный улей.
Четверть века, в центре Европы,
сведенный к голове бог, начиненный медом,
будет имитировать себя как объект:
безумцем… наполовину мертвым.
Экзотические формы любви
Экзотические формы любви,
едва ли их можно выменять на реалы или рубли,
опосредованы расстоянием.
Единственная связь между героем и героиней
состоит в теоретической возможности их женитьбы.
С изумлением приходится констатировать,
что даже из этого может хоть что-то выйти:
по мере того, как сладкие цветы превращаются
в ароматические семена…
или, лучше сказать,
по мере того, как приходит смерть,
амазонская девственница,
и ее смертоносная отхаркнутая в рот слюна
делает тебя все более и более некрасивым,
с выверенным на лице рисунком из странных линий.
И другие, лишенные жала и яда, пчелы,
по-местному – «глазолизы»,
ты ощущаешь это, пьют выделенья из глаз.
Каковые, очевидно, есть слезы: слезы дали
и слезы близи.
Зоолог Гассе так-таки не женился.
Через несколько лет в Кампинас
он кончил самоубийством.
Отказавшись ради своей избранницы
от участия в путешествии,
Гассе, в противоположность как раз Флорансу,
находится в слишком близком
от нее расстоянии. Позже, как случай quasi
specificum, Флоранс женился на бывшей невесте Гассе.