Рассказ
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 50, 2015
I
В Королевство Дании я как попала? Честно: не знаю. Наверное, на льдине к берегу прибило, а может быть, я сюда замуж вышла. Я знаю, что замужем, правда, мужа никогда не видела. Он лесоруб – лес валить ходит, а когда дома появляется, то я уже сплю. Он нечасто дома появляется – я даже сплю чаще. А что муж дома бывает, я по некоторым признакам замечаю – он чаю вечером попьёт, а чашку никогда не вымоет: чашку я мыть должна, ну да, чем-то ведь надо заниматься, вот я её и мою, а когда мою, то песни пою – те, которые знаю, а те, которые не знаю, – не пою, потому что смысла в этом никакого нет, я так считаю.
Муж у меня хороший, непьющий, всё чай да чай, я бы ему иногда и выпить бы разрешила, да только когда, если я его не вижу? Один раз, правда, записку ему написала, дескать, выпей, мол, чего покрепче, но он не согласился, так как не ответил. А может быть, он писать не умеет или читать, или и то, и другое – такое бывает. Чего ж я тогда ему записку написала? Странно. Сама себе удивляюсь. Раньше я такая не была.
Раньше – до льдины или до замужества – я разговорчивая была. Говорю всё, говорю… Я и сейчас бы поговорила, да не с кем. Или почти не с кем, но об этом потом.
Живём мы отшельниками в большом доме, а рядом – лес, куда муж ходит, а ещё дальше – море. Море холодное, поэтому отдыхающих здесь нет, а то бы были. Здесь вообще больше никого нет, только я да муж мой, но в основном, конечно, только я.
В лес я тоже хожу, но не валить его, а по грибы да по ягоды. Грибы я собираю в основном белые и всякие другие – какие попадутся. Потом я их солю или мариную и в банки закатываю, а ягоды собираю в основном бруснику, чернику, клюкву, морошку и все остальные. Из ягод я варю варенье: вкусное – по крайней мере, мне с мужем нравится. Он варенье с чаем любит, а я так – так вкуснее, я считаю.
Дом у нас трёхэтажный и обшит деревом. Я люблю проводить время на верхнем этаже: оттуда видны лес и море, а еще – кто куда идёт, но последнее – теоретически, потому что никто никуда не ходит – некому, поэтому я просто себе так воображаю, и мне нравится.
А когда воображать надоедает, то спускаюсь я на этаж ниже – там у нас телевизор, и я его смотрю – интересно! Если же мне поесть или попить захочется, то я спускаюсь ещё ниже – там у нас кухня и кладовая с припасами. Вот я их и ем.
Когда очень скучно бывает, то я иду к морю – оно как живое и всё время бьёт волнами о берег – откуда только силы берутся!
Я бы вообще-то рыбы половила – я умею – но одна боюсь. Муж иногда ловит, когда в лес не ходит, правда, я его за этим занятием никогда не видела, потому что я его, как известно, ещё вообще не видела, но когда-нибудь всё-таки увижу, потому что очень на это надеюсь, иначе – какой смысл.
А то, что он в море рыбу ловит, я знаю точно – иногда на кухне появляется свежая рыба – я её чищу, солю и в кладовку к припасам отправляю. Припасы – это вообще хорошо, так как магазина у нас нет, но я знаю, что они бывают – до льдины и до замужества я в них часто ходила и чего-нибудь там покупала, например, пряник или бублик. Я и сейчас бы сходила – там интересно – но некуда.
Ещё я танцевать люблю – в доме места полно, особенно, когда мужа нет, вот и танцую целыми днями, ну, не целыми, конечно, а когда на верхнем этаже не сижу или когда телевизор не смотрю, ну и когда припасы не заготавливаю или когда что-нибудь ещё не делаю, вот тогда и танцую. Больше всего я па-де-де люблю танцевать – из-за названия: уж очень привлекательное, ещё танго люблю, но его мне нельзя, я знаю…
Когда-нибудь поеду на какой-нибудь танцевальный конкурс и обязательно займу первое место – не ради денег, а из-за тщеславия, потому что я очень тщеславная, но здесь это тщеславие никому не нужно, так как никого нет в окресностях, поэтому-то и поеду на конкурс – только я ещё пока к нему не готова – вот и танцую, да не просто так, а по системе – не скажу по какой – я скрытная. И ещё я к танцевальному конкурсу не готова, потому что не знаю, где эти конкурсы проходят, а как узнать – не знаю, да и спросить, разумеется, не у кого. Но когда-нибудь всё-таки узнаю, да и систему, о которой не говорю, окончательно отработаю, а иначе – какой смысл…
А когда мне поговорить хочется, причём так, что мочи нет, тогда я к соседу иду. Сосед – это не тот, который рядом – рядом ведь никого нет, а тот, который хоть и далеко, но ближе всех, то есть ближе него по расстоянию никого нет в наличии. К соседу пешком идти надо, или на велосипеде, или на машине. Машина есть, но она в гараже стоит, потому что я водить вроде бы умею, но боюсь, а может быть, не боюсь, но не умею – я точно не знаю. И спросить не у кого. Нет, конечно, у соседа спросить можно, но только для этого к нему добраться надо, а я ещё не знаю, какой вариант всё-таки выбрать. Можно, как всегда, то есть пешком, а можно на велосипеде. Но велосипеда нет – я везде посмотрела, так что придётся, как обычно, пешком.
Пешком долго – сначала лесом, потом морем. Не в смысле – по морю, а в смысле – берегом моря. Лес всегда шелестит листвой, если он лиственный, а если хвойный, то не шелестит. Наш лес всегда шелестит – значит, он лиственный. А море, когда его берегом идёшь, всегда шумит волнами. Это мне, как известно, нравится. А потом надо идти соседским лесом, ну тем, который уже ближе к соседу, а не к нам. Тот лес никогда ничем не шелестит, значит, он хвойный, или ветра никогда нет, что тоже вполне может быть.
Я не знаю, сколько времени мне надо идти к соседу, потому что наручных часов у меня нет, а по солнцу я определять время не умею. Наверное, умела когда-то, но разучилась. Видимо, так. Потому что если бы никогда не умела, то мне было бы обидно, а мне нисколечки не обидно, и это радует.
Когда я иду к соседу, я всегда себе под нос что-нибудь напеваю, какую-нибудь арию из оперы. Я много оперных арий знаю, правда, не знаю, откуда я их знаю, наверное, всё-таки от природы, тем более её здесь чрезвычайно много, даже чересчур, но это в положительном смысле, а не в отрицательном. А когда мурлыкать под нос мне надоедает, я па-де-де какое-нибудь танцую – на ходу это вполне можно, особенно если никто не мешает, хотя иногда хочется, чтобы помешали, да видно – не судьба…
Когда же па-де-де танцевать надоедает, то я думать начинаю – про себя или вслух – это здесь неважно. Думаю я часто о метро – я помню метро, потому что там всегда весело, по крайней мере, было весело, а как сейчас – не знаю. Иногда мне даже на метро покататься хочется, так хочется, что мочи нет, даже сильнее хочется, чем поговорить. Но если поговорить хоть и далеко, но есть с кем, то покататься на метро у меня нет никакой возможности, потому что метро здесь я до сих пор нигде не нашла, наверное, его здесь просто нет, хотя, как мне кажется, так не бывает, потому что в этом нет никакого смысла.
А когда мне думать о метро надоедает, то вот я уже к соседу и пришла.
У соседа дом очень похож на наш – это замечательно, потому что мне в нём очень легко ориентироваться. Правда, в отличие от моего мужа, сосед всегда дома, – увидев меня на подходе, от тут же выходит на террасу и широко улыбается. Мне это очень нравится. И вообще, он всегда такой нарядный – если бы у меня не было бы мужа, то я бы в него стразу же и влюбилась. А так я тоже влюбилась, но не сразу, а постепенно – при муже сразу нельзя: что люди скажут!
…А сосед стоит на террасе, улыбается, но мне навстречу не идёт – здесь так не принято, хотя, может быть, нигде так не принято, но мне кажется, что где-то всё-таки принято, а то иначе откуда бы я это взяла. У меня так часто бывает – возьму что-нибудь откуда-то, а откуда – сама не знаю. Меня это раздражает, а вот наговорюсь с соседом, да так уже и нет или, во всяком случае, не очень…
Сначала мы всегда чай на террасе пьём или кофе. Обычно по чётным – чай, а по нечётным – кофе или наоборот – какая разница! Зато это очень помогает ориентироваться во времени: сегодя, к примеру, чай, а несегодня – кофе, значит, сегодня – чётное число, а несегодня – уже нечётное, а если наоборот пьём, то и числа тогда тоже наоборот – в мире всегда всему есть определённая закономерность, так, по крайней мере, сосед говорит.
Как соседа зовут, я не знаю – нас ведь не знакомили, потому как некому знакомить, вот и не знаю, как его звать-величать, хотя так тоже удобно, в своём роде… Знает ли он, как меня зовут, я не знаю, потому что пока ещё не спрашивала, но как-нибудь наберусь смелости и спрошу. Я вообще-то стеснительная…
И ещё, как я уже сказала, мы много разговариваем. О том, о сём, о жизни и не о жизни. Говорю в основном я, а он слушает и поддакивает – это мне нравится. Так бы вот всю жизнь бы и жила с каким-нибудь поддакивателем, но пока не получается. А поддакивает сосед интересно – молча головой кивает, но быстро, а сам при этом улыбается – он всегда улыбается: натура такая.
Наговорившись (это когда у меня уже язык заболевает, а у него шейные позвонки хрустеть начинают), иду его дом осматривать – но это быстро получается, так как там ничего интересного нет – дом как дом, и всё тут, но для приличия дом осматривать всегда надо, а то неудобно.
А потом я домой ухожу – тем же путём, но наоборот, потому что это всегда так бывает, наоборот: так уж мир создан. Когда я назад иду, я совсем арий не пою и па-де-де не танцую – нет сил или настроения, тут я ещё сама не разобралась.
Однажды, возвращаясь, я шишку на дороге нашла – это хорошо, потому что лучше шишку найти, чем таковую себе набить, я так считаю, хотя, вполне возможно, кто-то считает и по-другому, но это его дело, так считающего. Эту шишку я потом в доме на комод поставила – он у меня есть, правда, не совсем ещё ясно, на каком этаже, но это ведь такие пустяки!
А ещё на обратном пути я на небо люблю смотреть: запрокину голову – и смотрю себе, смотрю… Небо здесь просто замечательное – серое и низкое… Ну, серое, это понятно, это всем видно (мне, соседу и, возможно, моему мужу), а вот насчёт низкого – сомневаюсь… Низкое – это когда оно низко. А как оно может быть низко, если я, даже встав на крышу дома и подняв обе руки, до него не достаю. Нет, насчёт низкого я бы поспорила – с соседом, конечно, с кем же ещё… Так что пусть другие (сосед и муж) говорят, что оно низкое, я-то на самом деле знаю, что это совсм не так, потому что уже проверила, причём, не раз – один раз даже с крыши чуть не свалилась, но, как говорится, обошлось…
Прихожу домой от соседа я всегда поздно и сразу спать ложусь, хотя роли это никакой не играет и значения никакого не имеет, что идентично. Сплю я хорошо, и это радует – меня, естественно, радует, кого же ещё! А может быть, и вправду, кого-нибудь этот факт тоже радует. Возможно, в этот момент кто-нибудь где-нибудь сидит – сосед какой-нибудь мне незнакомый – и думает о том, как же я хорошо сплю! Тогда я во сне улыбаюсь, поскольку это мне непременно снится – приятно же!
Как-то в один прекрасный день (не такой уж он был и прекрасный, но так говорят), занимаясь своими повседневными делами, я вдруг с ужасом или с радостью, что, в принципе, опять идентично, поняла, как мне всё это надоело – весь этот мой образ жизни, такой вроде бы усердный, а на самом деле я и сама не знаю, какой. Поняла я вдруг, что со своими мыслями я вообще не справляюсь, а это не очень хорошо, можно сказать, что и плохо. Почему это плохо – я знаю, мне так сосед говорил, давно, правда, но я запомнила. И ещё я запомнила, что если это происходит, то надо не сидеть, сложа руки, а действовать. Правда, как действовать, сосед тогда не объяснил, а отшутился своей очаровательной улыбкой, а на одной улыбке никуда не уедешь! Я ему тогда так прямо и сказала. Вот-вот, именно не уедешь… Но если на улыбке не уедешь, то уехать ведь можно на чём-нибудь другом.
И вспомнила я одну историю – где и о кого я её слышала, уже не помню, да это и не важно…. В этой истории одному человеку тоже его образ жизни так надоел, можно сказать, обрыд – так он тогда крикнул: «Такси!», а когда такси подъехало, то он крикнул: «В аэропорт!» – и таким образом попал в аэропорт. Хоть я в аэропорте никогда не была, но почему-то сразу поняла, что мне именно так надо сделать – уехать на такси в аэропорт, а потом – будь что будет, в крайнем случае на метро покатаюсь – как здорово! И я пошла кричать «Такси!»
Теперь про такси. Стою перед домом, кричу «Такси!» – а оно не едет, и всё там! Не слышит, наверное, из-за мотора. Тогда я кричу громче – всё равно не едет. Кричала я, кричала, пока не стемнело. Потом охрипла и домой пошла спать. Проснулась, чашку из-под чая вымыла, рыбы нажарила – видимо, муж рыбу в этот раз ловил, а не лес валил. Потом хотела выйти из дома и такси покричать, ну вдруг поняла, что это у меня и на сей раз не получится. Не знаю, почему поняла – наверное, всё-таки инстинктивно или интуитивно – я эти слова постоянно путаю, поскольку они похожи и по звучанию, и по написанию.
И тогда я решила пойти на хитрость – я вообще-то хитрить не люблю, не приучена, но в этом случае мне ничего другого просто не оставалось – надо было ведь каким-то образом это злополучное такси поймать. То, что такси ловят, я, как ни странно, откуда-то знала.
Хитрость моя была изощрённая – изощрённей некуда. Пошла я на отдалённую поляну, которую хвойный лес окружает (это важно!). Наломала хвойных веток и разожгла на этой отдалённой поляне великолепный костёр. Дым стоял коромыслом! А я бегала вокруг костра и радовалась, как маленькая, при этом постоянно громко выкрикивая: «Гори, гори ясно, чтобы не погасло!» Ну оно и горело, вернее, больше дымило, чем горело…
И оно приехало! Такси! Правда, почему-то с сиреной. Из такси выскочили какие-то мужчины в комбенизонах – и давай костёр из брандспойтов тушить! Пока они тушили и ругались, я вдруг вспомнила, что никакое это не такси, а самая обыкновенная пожарка – у меня в детстве такая игрушка была, несмотря на то, что я не мальчик.
Когда я это вдруг вспомнила, мне стало стыдно, но чувство самосохранения подсказало, что надо продолжать хитрить дальше, а то всё будет насмарку. Поэтому, когда пожарные – а я уже догадалась, что так они называются – ко мне подошли и спросили, кто развёл огонь в лесу, я с честной хитростью ответила, что не знаю, и на всякий случай два раза похлопала ресницами (или веками, ну, в общем, глазами я похлопала, если в детали не вдаваться). Пожарные сказали на это, что безобразие и что я здесь делаю, на что я ответила, что заблудилась и что мне надо срочно в аэропорт. А потом, пустив слезу – это я тоже умею, – жалобно попросила отвести меня туда, потому что если они меня туда не отвезут, а оставят здесь, то мне придётся ночевать в лесу, а я очень боюсь волков, медведей и всякой нечисти, и что если они, пожарные, меня здесь в лесу одну оставят, а волки, медведи и всякая нечисть меня ночью съедят или растерзают, что для меня, в принципе, опять-таки идентично, то всё это будет на их пожарной совести.
Видимо, пожарных этот мой речитатив каким-то образом тронул, они отошли в сторонку, посовещались, потом верулись ко мне, и вздохнув, и сказав, что вообще-то не положено, милостиво разрешили мне сесть в пожарку и отвезли меня в аэропорт. (Когда я садилась в пожарку, то успела прошептать «Такси! В аэропорт!» – никто не услышал, потому что на это было и рассчитано). Отвезли меня, правда, без сирены, что, в общем, жаль, но и на том спасибо – в жизни надо уметь довольствоваться малым.
Аэропорт окзался большим, как я, впрочем, почему-то и предполагала. Называется он Каструп и находится в Копенгагене – это столица, я знаю. Стою я, значит, в этом большом Каструпе, головой по сторонам верчу и что делать – не знаю. Решила мозги напрячь и подумать – я это тоже умею. Но тут думай не думай – ничего не выходит. Тогда я вспоминать стала, что я про аэропорт по телевизору видела. Вспомнила, что сначала надо пойти билет купить. А там стоек разных – видимо-невидимо, или уйма. Подошла к первой попавшейся и задала свой вопрос, как мне, мол, билет купить, но на встречный вопрос о том, куда мне надо, я не смогла ответить, поэтому от стойки отошла и начала опять думать-вспоминать. Вдруг взгляд мой на табло упал, на котором города разные написаны, а на первом месте – Амстердам, наверное, потому что на первую букву алфавита. Обрадовалась я, побежала обратно к стойке и попросила билет до Амстердама.
Сначала меня попросили показать документы, вернее, не показать, а предъявить. На пушку, наверное, взять хотели, думая, что их нет у меня. А вот и нет – они у меня есть: в целлофановом мешочке всегда на шее болтаются – мало ли что, вот я их с собой всегда везде и таскаю. Так что документы на стойке я предъявила. А когда я им на стойке ещё и платёжную карточку показала, которая у меня на шее вместе с документами хранится, то они совсем успокоились – вернули документы, пропустили карточку через считывающий прибор, отдали её мне и выдали какой-то номер на бумажке – это и был билет. «Ну вот, – подумала я, – теперь полечу!»
Потом я подумала о муже и о соседе, но тот факт, что я о них подумала, мне не понравился, и я эти свои думы о них тотчас же отогнала. Отогнать ненужные думы всегда просто: для этого надо пойти гулять по зданию аэропорта, внимательно его осматривая и рассматривая, что я тут же и сделала.
Между тем объявили регистрацию на посадку в самолёт, который летит в Амстердам. Я пошла к стойке, к которой надо было пойти, и предъявила свой номер. Сначала работник спросил насчёт моего багажа, а потом, узнав, что никакого багажа у меня нет, очень удивился и дал мне посадочный талон, вернее, не дал, а выдал, потому что талоны не дают, а выдают – я знаю.
Потом все пошли туда, где обыскивают. Я тоже туда пошла. Меня обыскали, но ничего не нашли, и, видимо, расстроившись, сухо сказали, чтобы я проходила дальше, куда все проходили.
Но все сначала прошли в магазины, где продавали спиртные напитки и сигареты – наверное, в Амстердаме этого нет – это мне так подумалось, но спиртные напитки и сигареты я покупать не стала, во-первых, потому что там, куда летишь, надо жить так, как живут там, а во-вторых, из принципа.
Я о аэропорте так подробно, потому что для меня всё ново, необычно, интересно и здорово или, по крайней мере, мне так кажется.
А затем я в самолёт прошла и в кресло села, рядом с мужчиной интересным – с усами! Наверное, я ему тоже понравилась – он всё коньяк мне наливал, а я всё пила и пила – я много выпить могу – сама, правда, не знаю, откуда это во мне, наверное, всё-таки генетически, потому что иначе и не объяснить…
Но я не только его коньяк пила, я ещё с ним вдобавок и разговаривала – про то, да про сё, в общем, ни о чём – простая такая светская болтовня – я по телевизору видела, как это делается…
В результате полёта самолёта мы прилетели, то есть приземлились. Интересный мужчита с усами, в которого я, наверное, уже и влюбилась, предложил подвезти – его на машине встечали. Я не отказалась – чего же не подвезтись, если подвозят.
А потом мне вдруг почему-то грустно стало, и я ехать отказалась. Он печально вздохнул и сказал: «Ну, если уж ехать со мной не хотите, может, тогда замуж за меня выйдете?» «Как я могу выйти за Вас замуж, если я замужем?» – удивлённо воскликнула я, на что он ответил, что замужество моё – относительное, поскольку моего мужа всё равно практически никогда не бывает дома. «Откуда он знает?» – подумала я, а он, словно прочитав мои мысли, ответил, что это всё несложно… и ушёл, а я осталась. Да ну его!
И стала я бродить по аэропорту Амстердама, что тоже в Королевстве, но только Нидерландов. Этот аэропорт Схипхол называется. Большой такой, так по крайней мере мне показалось, во всяком случае, намного больше, чем тот, первый… Ходила я по нему туда-сюда, а что делать – и не знала… Вспомнила почему-то про соседа, про наши с ним душевные разговоры, и так у меня в груди защемило… Ещё вспомнила о муже, которого никогда не видела – теперь уж точно не увижу… Много ещё чего другого вспомнила – всего не перечислишь! Хотела было заплакать, но застеснялась – при людях неудобно, тем более, как известно, я стеснительная. Поэтому продолжала грустить без слёз и молча…
А отовсюду из углов запах сладковатый – вдыхать его интересно! Глаза мои сузились… а тут подросток подбегает, подмигивает и пакетик какой-то протягивает, а сам большой и указательны палец потирает – деньги, мол, давай – я это тоже по телевизору видела… Ну я и дала, сколько было – помимо карточки у меня ещё и наличные на всякий случай кое-где припрятаны были, а где – не скажу, потому что это секрет, а я ведь скрытная… Он деньги взял и сразу убежал, а я раскрыла пакетик и содержимое нюхать стала…
Как я оказалась в летящем самолёте – не помню… Лечу себе и лечу, как будто так и надо… Рядом опять мужчина сидит, только без усов, но весёлый-превесёлый и немножко грустный-прегрустный. «Ну как?» – спрашивает. «Что как?» – отвечаю. «Ну ладно, чего уж там», – говорит. «Действительно, чего?» – отвечаю. Он засмеялся, я тоже, но не потому, что он засмеялся, а я в ответ должна была, а потому что мне самой захотелось, так как оказалось, что и мне было весело – не знаю, почему, хотя и грустно, признаюсь, тоже было, но чуть-чуть…
А мужчина мне подмигнул и уже мне знакомый пакетик предлагает. Мне, конечно, сразу захотелось, но денег не было, о чём я ему и сказала. «Да ладно, – улыбнулся он, – в Аргентине сочтёмся, хотя всё равно никогда квиты не будем». «Почему в Аргентине?» «Да ты что? Мы же туда летим!»
Вот те раз, подумала я, Аргентина далеко, я знаю, хотя, с другой стороны, тоже на «а» начинается, так что, наверное, так надо – сначала на «а», потом на «б», а потом на всё подряд – как интересно! Я взяла пакетик и стала опять нюхать его содержимое…
II
Очнулась под вывеской «Пистарини». Это аэропорт в Буэнос-Айресе. Знала, что есть такой город на планете, но не думала, что сразу понравится. Улыбнулась ему – а он улыбнулся мне. «Буэнос-Айрес – город с шармом» – вспомнилась чья-то фраза. Ну да, так оно и есть.
Народу – никого, значит, воскресенье, в логике мне не откажешь, потому что сама себе в ней никогда не отказываю. И пошла гулять по городу…
Было ветрено – листы старых газет летели по широким бульварам – но это не мешало оранжевым бабочкам вовсю порхать, а домам отражаться в высотных стеклянных зданиях..
А вот и музей Малба – знакомое название, откуда? «Знаю, что там внутри, знаю, знаю, знаю!» – сказала себе, но будто не я сказала, а кто-то другой. «Там внутри портрет Фриды Калло! Не ходи туда!» – сказал кто-то внутри меня, наверное, внутренний голос. Пришлось послушаться, потому что испугалась – так со мной ещё никто не разговаривал, даже я сама внутренним голосом.
Правильно сделала, что не пошла. Кто такая Фрида Калло, я знала, кроме того, всегда её боялась – вдруг придёт – детская травма?.. Но мне всегда везло, потому что она ни разу не пришла, так что теперь лихо-то будить! Пойду-ка лучше отсюда на площадь Мая! Пошла.
На площади старушки кормили голубей… Почему? Потому что 77-83. Что это за цифры в мозгу? Годы? Знаю, что тысяча девятьсот, но мозг упорно отказывается выдавать информацию – он у меня такой или просто устал.
В музей истории революции не пойду – знаю, что там, не знаю, откуда опять знаю, но, вот, знаю… Самой тяжело – пытаюсь что-то вспомнить, но не вспоминается, опять мозг, видимо…
Ноги сами привели на рынок Сан-Тельмо – воскресенье же, вот и рынок… А там, как всегда, меха, хрусталь, старые вещи… Чувствую, что электризуюсь… – вдруг танго запели, гитарист заиграл и… – бандонеон… – обморок – синее небо…
Очнулась от того, что кто-то яростно хлопал меня по щёкам. Открыла глаза – мужчина: тот, самолётный, но не из первого, который замуж предлагал, а из второго, что, в общем, логично. «Что ему надо? Откуда он здесь?» – промелькнули сразу две мысли. А он: «Успокойся, держи себя в руках – ты ведь можешь!» О чём это он? Ну ладно – встала, отряхнулась. Протянул руку, и мы пошли. Не спрашивала, куда – ноги сами вели. Стемнело.
Старый рабочий район Бока с разноцветными домами – у входов в рестораны танцуют танго. Почувствовав мою дрожь, он тут же сориентировался и повёл меня в ритме – па-па-па-рам...пара-пара-па-па-па-па-рам…
Пять ночей подряд мы танцевали танго и ничего, кроме танго, отсыпаясь днями на чьих-то квартирах, от которых у него всегда были ключи. Я ничего не спрашивала, мне это было неинтересно. Только танго, но не в голове, а в ногах – а разве может быть по-другому, хотя когда-то… но стоп – может быть, когда-нибудь, а, вообще-то, зачем?
Как-то – это было днём – мимо меня по улице прошли Левицкий, Фокин и Сомов. Знала, что художники, но думала, что уже давно умерли. «Мы и умерли», – сказали хором и пошли себе дальше. «Мысли читают», – подумала я, но ничего им не ответила, а то кто знает, что у них на уме может быть. Вдобавок откуда-то ещё и Эль Греко появился, махнул мне рукой и побежал их догонять – этому-то чего от них надо? Впрочем, не моё дело. Кстати, он тоже ведь умер…
Оранжевые бабочки, опять оранжевые бабочки, а в довершение – огромный паук, висящий в своей паутине… Потом в голове закружилось – музей Бел Артес, выставка «Дама фатале», театр Колон, церковь Святого Мартина, реколета – кладбище-музей, японский сад, парк Сан-Мартин, английская башня, парк с монументом погибшим солдатам на Мальвинах… Боже! Неужели я здесь уже когда-то была? Нет, конечно… Тогда откуда? Не знаю – или знаю, но нельзя пока – заблокировано...Тогда не буду…
Устала. Не столь физически, сколь ментально. Умру? Нет, конечно – просто устала.
Собаки, собаки – много собак. Лошади – верховая езда. Умею ли я? Ну разумеется, хотя ни разу не пробовала – или? Птичка с красным хохолком – не люблю птиц, лучше бабочки, ещё лучше – оранжевые… Бездомные, спящие на картонках на асфальте. Всё!
Нет, не всё – ещё метро, метро, метро. Знаю – не знаю – какая разница: вниз не полезу – боюсь, хотя хочется – чудо безумное…
Опять меня нашёл, протянул пакетик – взяла…. и полетели…
Очнулась: «Где мы?» «В Северной Патагонии». «Зачем?» «Пингвинов давно не видели». Действительно, давно – целую вечность… Но почему Патагония именно Северная? Хороший вопрос, но сложный пока.
Танго не танцуем – шляемся… Опять калейдоскоп – опять по мозгам. Кажется, больше не могу, но хочется ещё, ешё, ещё… – не надо!
…Трелеу, Пуэрто Мадрин, Гайман – чай и рыбацкие города, деревья-скульптуры: женщины и мужчины. Ярбэ матэ – не знаю или забыла… Пененсула Вальдес – тут пояснений не нужно. Пингвины, морские слоны, морские львы, нерпы, прерия трёх цветов – каких – не скажу, было бы нечестно… Алпаки, мары, броненосцы и птицы – их много, но не о них речь совсем. Главное – пингвины, пингвины, пингвины – трогать и гладить их нельзя – как тогда. Когда?
Откуда-то достал палатку – жили в ней три дня и три ночи, среди пингвинов. Пингвины часто приходили в гости, если утром, то приносили яйца, если вечером – тоже. Яйца мы жарили на сковородке или варили в кастрюле, пользуясь спиртовкой, как очагом – он и это где-то достал. Ещё пингвины кивали нам головой: утром – дескать, доброе утро, а вечером – дескать, спокойной ночи. Но спокойных ночей не было – хотелось танго, но я понимала… Днём пингвины ходили по своим делам – у них дел всегда много, я знаю…
А потом надоело – пигвины быстро надоедают. А затем – Пунто Томбо – опять устала: дай пакетик! Дал.
Летим на север – это уже мне ясно – куда же ещё осталось? Сальта, индейцы – Перу ведь рядом… Сан-Бернардино – мне страшно от этой горы, а он всё молчит. Спустились в долину, пошли на базар: пончо, шапки из алпаки, серебряные украшения – он думает, что я… А что я?
Холм семи цветов – жуём листья коки, но лучше пакетик – привыкла уже, ну и ладно – вот уже Рио Гранде, а там – Тилькара, Пульмамарка, Хумахуака – я помню и знаю, что помню. Я помню! Сан-Сальвадор-де-Жу-Жуй!!! Ты привёз меня сюда – ты всё-таки замечательный, но только тебе об этом не скажу – думай, что хочешь.
Не смотри на меня, как тогда – не будем квиты мы никогда, ты же знаешь и всё понимаешь. Ты подумал, что я… Ну да, так и есть… Индейцы – всё-таки странные люди, то то подавай им, то это…Трубка мира?
Вновь Буэнос-Айрес. «Мне надо обратно». «Молчи, я и так знаю». «Дай ещё пакетик!» «Последний». «Я знаю. Ты меня спас». «Не надо об этом!» «Ты меня спас сейчас!» «Не говори ерунды. Лучше чуть-чуть помолчи – как тогда. Я был уверен, что память тебе на… отбили». «Это уже неважно. Мне надо обратно». «Конечно». «Так сложилось». «Да, так сложилось».
Разве мы проговариваем? Нет – это мысли: проговаривать нельзя, да и какой смысл, а мне и правда уже пора. Открываю пакетик.
Почему не поехал со мной в аэропорт? Знаю, конечно, но думаешь, поверю? Может быть…
Почти сразу появились Левицкий, Фокин и Сомов. Они помахали руками – каждый своей – мол, до скорого или прощай, что для них идентично. Запыхавшись, прибежал Эль Греко – протянул букет. Умерли, а соображают. Букет не взяла – он тоже мёртвый.
III
Перелёт до Амстердама я не помню, потому что спала. Проснулась я, когда мы уже приземлились – я это поняла сразу, потому что самолёт уже не летел, а ехал. «Какая же я молодец, – подумала я, – что догадалась купить билет не только туда, но и обратно – иначе бы и не улетела, да и не прилетела, наверное. Хотя где и когда я покупала билеты – не помню, ведь так бывает! И так мне ужасно домой захотелось – к тому образу жизни, который я вела: спокойному, размеренному, неторопливому, но ужасно интересному. Все потихоньку стали собираться и выходить – собралась и вышла и я, как же иначе?
Интересный мужчина с усами, тот, что предлагал замуж, ходил взад-вперёд по периметру или по чему-то ещё, я не знаю – видимо, мерял шагами пол амстердамского аэропорта или ждал меня, что более очевидно – как будто бы был там всё время, в этом аэропорте огромном. Он опять прочитал мои мысли, но не насчёт замуж, а насчёт неуезда или неухода: «Да, я действительно никуда тогда не поехал – ждал, что вернётесь – вот Вы и вернулись!» – и улыбнулся. У меня потеплело на душе, причём, сразу.
А потом он посмотрел на меня как-то странно, и лицо его выразило печаль – или мне показалось. «Да, здорово Вас там посеребрило», – сказал он мне. Я удивилась. Видя моё удивленье, он протянул мне карманное зеркало – мужчина, а зеркало с собой носит, надо же! Я взяла и через карманное зеркало посмотрела на себя, вернее на голову – белая-белая, нет, действительно, серебристая. «Да, отвалила мне серебряная страна от щедрот своих с лихом…» «Это всегда так, когда пытаешься…», – сказал он и не докончил. «Что?» – спросила я его. «Да нет, ничего, просто с пакетиками завязывать надо, в смысле, заканчивать…» «Я завязала, в смысле, закончила», – и улыбнулась ему. «Я уже понял, – ответил он, – но всё-таки на всякий случай». Усатый мужчина сунул мне в руку талон на посадку: «Ну что? Полетели в Копенгаген?» Да-да, конечно – другого ведь не дано…
И мы, действительно, полетели – что нам ещё оставалось! А потом после полёта мы приземлились, что опять-таки вполне логично. Когда все пассажиры пошли за багажом, я своего спутника вдруг потеряла, но это не страшно – мы часто кого-то или что-то теряем, а иногда, наоборот, находим – в этом ведь и есть смысл жизни, а если не в этом, то в чём тогда? Я не знаю.
Я вдруг себе загадала: если у здания аэропорта снаружи будет пожарка, то я тут же умру – не по своей, конечно, воле – просто так получится – умру и всё! Но у здания аэропорта никакой пожарки не было – наверное, кто-то опять разжёг в лесу костёр, и им пришлось уехать опять его тушить, а может быть, у пожарных был в этот день выходной – ведь надо же и им когда-то отдыхать! Так что им – отдыхать, а мне – отменяется умирать, потому что иначе какой смысл!
И тут я увидела такси – настоящее такси – с надписью «такси» – сердце моё принялось учащённо биться, сама не знаю почему – это необъяснимо. В жизни вообще бывают необъяснимые вещи.
Такси сначала подъезжало, а потом подъехало и остановилось. Двери такси открылись – из одной вышел мой сосед, ну тот, с которым я разговариваю, а из другой вышел Хуан, мой муж – я его сразу узнала, хотя до этого никогда не видела. Хуан улыбался – он всегда улыбается – мне это было откуда-то известно, но увидела я его улыбку, можно сказать, впервые, что мне, в общем, понравилось – улыбайся и дальше, милый! «Он теперь дома всегда будет – выпустили его навечно», – сказал, как всегда улыбаясь, сосед.
Наш сосед не обманет – он знает точно, он вообще много чего знает – умный, стало быть, к тому же серебро в моих волосах якобы не заметил, но это уже полностью проявилась его тактичность. Психиатры другими и не бывают.
А зовут меня Эва, но лучше – Эвита. И больше я ничего не скажу – жить как-то надо да танцевать вовсю па-де-де и, может быть, иногда танго. А такси – вот оно, рядом: не уезжает, ждёт.