Опубликовано в журнале Новый берег, номер 50, 2015
* * *
Мне смерть ощутима, незримый камзол,
Надетый на голое тело.
Не я её пуговицы застегнул,
Которые тут же захрясли.
Студёное небо мне льётся в глаза,
И хлеб серебристою глиной
Готовится уст колебанье моих
Сковать словно лед эти реки.
Устав от сравнений, жены иль сестры
Ложатся на веки мне пальцы,
И в тьмы наспевающей омут летит
Душа, не смеясь и не плача.
Что это? Конец? Иль начало начал?
А может быть, просто начало?
Я очень устал, но хочу рассказать,
Что было, что будет на свете.
* * *
Зимой навеки вы мои,
Нагие, тонкие деревья,
За вами поле, а за полем –
Деревья меньше, точно это
Деревья-дети.
Я ль это поле перешёл?
Я ль навсегда пред ним остался?
Иль может, в поле я лежу,
С зимы дыханьем ледяным
Мне в ухо шепчущим весны
Тихо-зелёные заветы?..
* * *
Добро, зло, время, вы повсюду –
В деревьях, в снеге и в домах.
То вы сжимáете мне сердце,
То отпускаете опять.
Добры знакомые предметы,
Но зла мерцанье холодит
Их очертанья до скончанья
Всех линий носом в горизонт.
А время призраком бесстрастным
Над колокольнею висит.
И тихо колокол играет
Любви слова: «Идём пить чай».
* * *
…Пусть весть проступит зимней ночью
На электрической бумаге,
Когда мороз на воле сладко-
Тягуч, как в детстве глицерин
На треснувшей губе; щеколду
Лизнуть всё хочется, хоть знаю –
Язык примёрзнет, отрывать
Придется с кровью… Нет давно
В щеколде тайны, и стоит
Калитка настежь. Но металлом,
Как прежде, будущего вкус
Исполнен: лишь глаза зажмурю –
Из темноты беспечный зов
Двух белой меди колокольцев
С морозной жилкою, от них,
Язык благой, не жди пощады…
* * *
Всё что есть, это белого снега
На ресницах чужих баловство,
Тень дремучая, лёгкость побега,
Да кривая стрела печенега,
Угодившая в чрево ночлега,
За которым почти ничего,
Только роща из серого дыма,
Или облака тень на краю
Безымянных окрестностей Рима,
Звук того, что сейчас говоримо,
Зов того, что повсюду гонимо, –
Для чего ж я о нём говорю?..
Новый «Аленький Цветочек»
Я полон пустотой и ожиданьем
Любви иль смерти у окошка в сад.
Деревьев этих почки столь прозрачны,
Что как в гробах хрустальных в них видны
Красавиц длиннотелых эмбрионы.
Кровь в жиле бьётся с шелестом моя,
И пальцы в перепонках по утрам
Сочатся кровью, только лишь приставлю
Вплотную их к околице лица,
За коей всходит солнце, как улыбка
Божественная, тихий мой уход
Сопровождая, иль моё рожденье.
Меньшáя дочь, любимая, приди.
* * *
Одно окно – оно огромно,
Полу-темно, полу-бездомно –
Из дольней в высь отворено,
В нём замирают, вспыхнув, спицы
Летучей грозной колесницы,
Щебечут сказочные птицы
Сквозь сумрака рядно.
Во рту лежит благое имя,
Но ответвленьями нагими
Оно берёт себя за вымя,
И тонкой струйкой молоко
Мне в горло сыплется так сладко,
Что разбухает звуков складка
И уплывает далеко.
Второго нет существованья,
Как нет надежды на слова,
Что были бы судьбы посланьем,
Стань старая судьба нова.
Кружится в поле голова;
Не тает облако страданья,
Хотя душа едва жива.
* * *
Есть на поверхности прозрачной ели
Движенье чуть заметное ветвей,
В неё зовущее. Вот здесь отворено
Мне будет в её ласковый простор,
Где слов не надобно, где ветер невредящий
Стоит в ушах, где сердце навсегда
Обещано и отдано навеки,
И крылья птиц на небе – как осколки
Поющей чаши, из которой пили
На синем пире, под златым венцом.
Лучший, медленный ветер
Лучший, медленный ветер
В час, как стихнут
Звуки дола,
Поворачивает моё сердце на север.
Два глубокие голода
Смотрят на тучку,
Как котомку,
Где спрятана солнца краюшка.
Светло-карие сумерки
В русых зарослях,
Где гуляет
С чёрным выменем чёрная кошка.
Три отрывка об Аваллоне
I
Этот с неба спускается поезд,
У него золотистые ставни,
За которыми синие стёкла.
Ставни разом открылись, и лица
Неземные глядят с наслажденьем
На детей, на леса и ручьи,
На собаку с репьём на боках.
(Всё пронизано здесь мокрым светом.
Как кора, чешуя у сосны,
Её хвост как пернатая крона.)
II
Вы поймали меня в свои сети,
Так тащите моё сердце в воздух,
Где любовь ваша растворена,
Словно раковина всех названий.
Но зелёная обволочь лета
Не пускает меня, не пускает,
В ухо влазит моё по ночам,
Как в окно, и по комнатам бродит.
И почти не осталось одежды,
Чтобы спрятать мою наготу.
III
А в далёком и ласковом доме,
Что по воздуху медленно мчится,
Пели в теле буфета стаканы
И беззвучно дрожали ноздрями
Занавески в оглоблях оконных.
И, в едином и ласковом доме,
Сказки пелись и прялася пряжа
Из дремучей кудели желаний
На потачливой, медленной прялке
Расстояний и темноты.
***
Ты, время, держи своё ухо востро,
Наточен и ножик и режик,
Под сводами вечного града метро
Скрип варварских слышен тележек.
Жизнь бьётся в сплетении солнечном дней,
Под девиным взглядом игривым,
И каждый желает без лишних затей
Быть просто счастливым, счастливым.
Но счастье, хоть сколько за ним ни гонись –
Лишь облака тень золотая.
А облако быстро уносится ввысь.
А дева – матрона немая:
Слова разучились друг дружку держать,
Забылось их смыслов влеченье;
И щёки тугие забыли пылать
И стали добычей дряхленья.
* * *
Туман раскрывает руки,
Навстречу ко мне идёт.
Всё первое наступает,
Последнее настаёт.
Плачу над мёртвой речью.
Давно схоронили вуя,
Стрий мой сверчит за печью,
Ворует тишь заводную.
Река, что текла на север,
На юг повернула где-то.
Но деток роняет клевер
В шершавое лоно лета.
Попав в вертоград колючий,
Смеются они и не знают,
Что мёртвое чудо речи
Из ножа молоком выступает.
И что-то как в дёжке ходит,
А в дёжке забыта ложка.
А ты как стрела в моём сердце,
И маешь меня понемножку.
