Опубликовано в журнале Новый берег, номер 49, 2015
ПРОЯСНЕНИЕ ВОЛНЫ
Вдали как точка – мельчающий крейсер,
но его подставь перед словом любым –
будет отрицанье: в таком интересе
даже свет уличённый – любим?
Да хоть всей сутью измажься в зелёнке
моря и листвы: заживает трудней
въевшейся в решимость железной пылинки:
славно замыслом названа «не».
В погоде сыщется младший по рангу:
облаком намолчано чувство, увидь;
всё как у людей, позабывших про ранку
власти, ставшей подоблачный вид
Из поля зрения выщелкнешь встрёпку
словно комара из тактильности, слог:
палуба влажнеет в дневальную тряпку,
значит влага – молчанье салаг.
***
Подумать о звуке чистом
с каким канаты трещат,
и вовремя лопаются чувством,
сплетённым три века назад.
Да, вот матерьял для петли,
чтоб воздух ртом похватал
оставшийся жить: тебя воспели
ударом о землю, где шквал –
Где смены ветров свирепы,
простор звучащий холмист:
над пропастью в собственные скрипы
вцепился верёвочный мост.
По свету и мгле елозит,
не перетрётся никак:
тончают дыхательные лозы,
без памяти свитые в знак.
ЛЕНИНГРАД
Равных людей до утра обозначат,
по старинке пошептав;
слог выпадет и всё иначе:
тяжелеет в приливе пеший замысел птах.
Душу спроси на берегу синичью,
камнем ставшую в руке:
как затупились летней ночью
паруса, рассекавшие во взгляде/тоске
– жесты тепла и время восхищенья;
– морскую соль и свет в морщине;
– колокол и долгий звон;
– и отсутствие нови в шепотке вдохновен.
Птица дурная, зря ходила в пене,
наглоталась остроты…
В руке лежит как засыпанье
(неразрезанной вовремя) твоей темноты.
***
В точечный вербейник глядеться как встарь
чувством золотящимся и не знавшим, где
зеркала́ помимо волглых потерь:
луч с листвой стыдят на воде.
Луч с листвой причислены к грязи – легко,
здесь любые примеси к временам зари –
ненавистней чистовых облаков
(о себе таком говори).
Яма раскрывала свои лепестки
чавканья сапожного: кто её сорвёт
с дождевого стебелька – вовлеки
в грязно отражённый восход –
Фразы о конце цветниковой войны
с выданным значением (а других здесь нет)
– в земляную глубину сгущены
вымокших соцветий, как след.
***
Василию Бородину
Кругом рукоделие, но таким
вряд ли другие порадуют нас:
свобода стиснет иглы городским
измерением светомасс –
«Пространство осеннее разошью
нитями ясности, ставшей прогрев»
(по шелесту скрипели ветошью,
до прозрачности протерев).
Сквозь звучную оптику засними –
пряжа впадает ли в раж тишины:
(прогонят муть над небом и дверьми,
ведь в усилие влюблены).
Клубковой покатостью проступал
воздух сквозь стёкла, что стали листвой –
для зрительного если доступа
всё замы(с)лено не впервой.
***
Жильцы заметались, окрик повис:
как патруль в тоску ночную явись –
и молчанье найдёт
причину для немот.
Что значит – в слова не включишь зверей:
их движенья тверды
как преграда на пути декабрей
в кирзе, скрипящей ты
Глубок, затемнён в себя коридор:
заметался, кто предчувствовал дар,
а в словах – блеск погон,
а отзвук так поган…
Выламывая валянье собак
из пейзажа как дверь,
речевая сила, входишь: глубок
наш страх, что стал словарь.
СТАРОСТЬ
Ходит по телу миллиграмм
бессмертных далей, зовёт
навыки вовсю разрастаться как гром,
снежный опровергая вид –
«Чувством проснувшийся в лучах,
вставай в смятение, к нам –
выглядеть как снег и суставно звучать
громче, чем наледь за окном.»
Масса светающей хвалы
растёт – и почва лежит,
чувствуя: на слове следы (хоть тусклы,
холод ломают, как сюжет).
Будь хоть пространством, хоть плечом –
не подряхлеешь лежмя;
первые шаги похрустели двором,
время рассветное размяв.
***
Жёсткость навязали глине,
форму вкрепив кострами;
в зреньи – влага сердечной лени,
а выбор потоков – прям.
Здесь не выдохнуть, покуда
льётся всюду ничьей – погода;
лучше молчать, чтоб зренье
привыкло к лучам взамен.
Ослепительность залива
длила обжиг сырого взгляда;
вдох задержать, чтоб слева
зашлось на предельный лад –
Веществом призвав тверденье,
медленной верить льдине;
свет не бывший, привычный сумрак –
не влить в говорливый ум.
СТИХИИ
Ветка глубоко царапнет
руку, словно перебегая вброд
тело твоё, что стремительно крепнет,
берега ощущает в слове рад
В жесты всеянные капли
знают тело как почву (правотой
этой – друг друга в потёмках искали
человек и свобода поздних стай).
Водной всхожести перечить
трудно, видя бескрайнеший росток;
чувству кто мог невеликое прочить
становление руслом? Вот пустяк.
– Нет же, берега огромны
(слушать не нужно извечные громы)
шумом крыльев не охватить ничьим –
берегов односложные лучи.
***
Вызнали к земле полёт.
Все переходили по стуку –
и плоды, и люди: вразлад
со смыслом, выбравшим осень/атаку.
Выбрали потяжелеть,
но побыть хоть в чём-то любовном:
над землёй продержится плоть
недолго (словом набрякнет виновным).
Яблоки срывать с высот
лезли все, а ты виноватым
назначаешь меркнущий сад…
Уйди, сомненье, бывавшее светом.
Хруст древесный разбросай,
с ветви говоримой упали:
отягчились тёмной росой
при переходе сердечного поля.
***
Привкус речной воды
в языке людском как крючок
нежно-нежно засел,
измотана прозрачная леска.
(Сырая леска позднего бега
всё тянется по берегу, словно
её не оборвали молчаньем,
про небо/землю возгласом резким.)
Сердцу если дано
потрепыхаться ближним пейзажем,
лучше унять, простить:
не поймали сердце рекой –
Не ловили, ждали себя:
вот мы будем – ловля, вода,
перестанем в слове саднить
и реки касаться тоской.
***
Хотя поседелый холм
посыпан пеплом росы,
важна не сущность скорби,
а сгоревший материал –
Его измеряли зря
часами, словами вдоль
недолгих значений: пусть
никто об огне не знал.
Утешится всякий – всем,
что в каплях блёклой травы
кромешно отразилось
– и людское люби меня
Опять полыхнуло вглубь
мгновений и реплик чьих –
не скажет огонь никак,
не жалко того огня.
***
Почвенной (и этой, едва
яблочной) не рассказывай коже:
сложность – лишь свет решил не знать,
сады увидавший в разрезе.
Заняты своим – существа;
разве в глубины проникать –
детское устремленье? А кто же
о золоте спелом не грезил…
Птичья жажда клювом копнёт
яблоко, а под деревом дети
ищут зачем безмерный клад,
созревший быстрее печали.
– Знать бы, что приходит восход
(схожестью действий простоват)
звучными утоленьями метя
в сомненье… – А будто не знали.
***
В тех домах кого-то нет.
Что объятье, прощенье, взмах?
Истонченный прутик, что льнёт
к другим таким же, как страх…
В том жилье на стенах боль
то ружьём наградным висит,
то всего лишь плоским, как быль,
портретом прошлых высот.
Есть причины не зайти,
прутяной запылил метлой
предвесенний жест, взаперти
сидевший, бывший тепло.
Из проулочных домов
выметают вечерний час,
тишину шуршаньем домяв:
смягчась, душа, постучись.
***
Такую речь, чтоб в душе не стало
кровельных средостений жестяных
– дрожью сообщает тело
как створка, как фрамуга весны.
Пускай продует весь мир наружный,
гаснущим небесам полезен жар:
выжечь отсвет осторожный,
не прилетавший в комнатный дар.
Цветки на дереве, вы осколки
белого непрозрачного тепла,
мелко битый запах в склоке
себя забыл, хоть рама – цела.
В пустую раму сквозняк пролезет,
выбравшись из беседы в ближний двор,
в кровельном найдёт железе
подобие душевных опор.