Опубликовано в журнале Новый берег, номер 49, 2015
***
Пока рождаются слова
У чёрта на рогах,
Шумит высокая трава
На волжских берегах.
Она на свой толмачит лад
Земли извечный зык.
Туда-сюда твой ходит взгляд,
Туда-сюда – кадык.
Все те, кто спит по берегам
И в реку не протёк,
Тебе диктуют по складам
Поэму в сотни строк.
Приходит в мир загробный плач
От первого лица.
И ты отныне не толмач –
Глашатай мертвеца.
От шума – кругом голова,
Глаза – как две свечи.
И ты твердишь, живой едва:
«Молчи, трава, молчи!»
Септеты
***
Ещё рассвет не отразился в росах,
И раскатила штуку полотна
За край небесных пажитей луна.
Ещё душа теряется в вопросах,
И явь не отличается от сна.
Но видишь, с глаз упала пелена:
Уходит ночь со звёздами на косах.
***
Встречает сад смородиновым звоном
Вошедшего в полуденную сень.
Кричит мгновенье: «В стих меня одень!
Во времени хочу остаться оном!»
И всю траву, стоящую в зелёном,
Ты наречёшь названьем «одолень»,
И ветер прошумит по звонким кронам.
***
Злокозненный, блистающий, блажной
Июльский дождь шатается по саду
И, подпирая влажную ограду,
Мечтает сделать ночь себе женой.
А тьма идёт дорогой окружной
И капля ослепительного яду
Вольётся в сон недорогой ценой.
***
Мгновенно всё меняется вокруг
В июльский зной, прозрачный и текучий,
Как только день копеечною тучей
Закроет солнца драгоценный круг.
И безмятежность выскользнет из рук,
Едва услышишь ветра шип гадючий
И грома сокрушительный матюг.
***
Осенний ветер обжигает хлёстко,
Как будто кожу ты забыть надеть.
Деревья изменили облик – медь
Звенит в румянце деревца-подростка.
А в небе – собирается темнеть,
Где полумесяц закреплён не жестко
И с ветром может на землю слететь.
***
День в виденьях непохожих
Тает, в ночь переходя.
У бессмысленных прохожих –
Лица, полные дождя.
Жабры вянущего сада
Ветряной встопорщил всхлип.
Предосенняя надсада
Превратилась в тощий гриб.
Там, где вверх ведут ступени,
Спину в палку распрями.
Разыгравшиеся тени
Притворяются людьми.
Звёзды в белое обуты.
Ночь стоит на голове.
Одноногие минуты –
В рассыпную по траве.
Только мрак состроит дурня,
Время скажет солнцу: «Пли!»
Задымится бедокурня
Пробудившейся земли.
***
«Когда октябрьский ветер…»
Дилан Томас
Октябрьский ветер на ходу
Отвесил мне леща,
А рощу в солнечном чаду
Схватил за край плаща.
В аллеях – красный полумрак
Об утренней поре,
И девушка сгорает, как
Колдунья на костре.
Посохший травяной народ
Кричит: «Штыком коли!»
И дым отечества плывёт
Во все края земли.
Толмачит ветер, нарочит,
На лиственный язык.
И пепел девушки стучит
Мне в сердце каждый миг.
***
Жив ли клевером и медуницей
Опрокинутый в прошлое луг?
За страданья воздал он сторицей,
Извлекая из сердца недуг
Безнадёжности и безразличья.
Был прекрасен закат, как мираж.
И ватага воздвигнулась птичья
На последний воздушный этаж.
Возвратился я – то не парча ли
Застилает осенний предел?
Только птицы уже не кричали
И закат, как пощечина, рдел.
Волны катятся по луговине,
Дикий ветер зубами стучит,
Низкорослая ель в пуповине
Травяного пространства торчит.
Отделилось колючее тело
От товарок толпы негустой,
Будто бегством спастись захотело,
Но застыло от окрика: «Стой!»
Наклонилась над некою тайной,
Приняла направление вкось,
Словно крест над закопкой случайной,
Прорастающий тайну насквозь.
Корень в землю впивается с силой
И доходит до самого дна.
Я склонился над тёмной могилой,
Мне она почему-то родна.
***
День прохлопали –
Вышел вон.
В тёплой опали
Сладок сон.
В небе бьёт весло
Рыбаря.
Что-то в мир вошло
Втихаря.
Мрак размашистый
Кем-то жив,
Сушняка шесты,
Обнажив.
Замыкает круг
Темнота.
А на шее вдруг –
Нет креста.
Где-то спит луна –
Хоть бы луч.
Без неё – хана.
Глаз не пучь.
Сердце выпало
Из гнезда.
Страх открыл хайло:
Где еда?!
Ловит око – ночь,
Веко – плач.
Кто-то – окорочь,
Кто-то – вскачь.
Всеми ятями
Ты держись
За треклятую
Эту жизнь.
***
О грядущем: не знать, не ведать…
Но свечной всполошился пыл.
Белый свет, словно чёрный лебедь,
На запруды глазниц заплыл.
Ослепило на сто рассветов.
Провело сквозь прозрений строй.
Изначальная суть предметов
Лягушачьей всплыла икрой.
Провиденье рвануло нервы,
Как поводья, в кулак собрав.
И бодлеровской гнусной стервы
На дыбы поднялся костяк.
Время спешно стремилось мимо.
Каждый образ просил холста.
Только не было серафима,
Чтобы жало вложил в уста.
И во всех направленьях света
Мой растерянный взгляд проник.
Я бы мог описать всё это,
Если б не прикусил язык.
Георгиевский и Вознесенский храмы в Рыбинске
Два фильма – чёрно-белый и цветной
На кладбище дают отдновременно.
Укрытье в чёрноглавом – белостенно,
В зелёноглавом – полыхает хной.
Сверкает небо ярко-синим дном.
Кучкуются надгробья за окном.
Дом Вознесенья, как ржаной ломоть.
Сосед напротив, как кулич пасхальный.
И голос колокольно-величальный
Разбрасывает бронзовую плоть.
Роняет ветер на дорожку альт.
Надгробья наступают на асфальт.
Один – бинтом несвежим затянул
Второму окровавленную рану.
Шатаются деревья, словно спьяну,
Когда берёт луна на караул.
Надгробья подбираются к окну
И смотрят в отражённую луну.
Казанский собор на Горушке
В кишках земли ворочается Ад
И огненными долбит кулаками
В изнанку почвы. Яростное пламя
Сквозь трещину излить готово яд.
Но в язвенный излом земной коры
Всевышний вставил церковь, как затычку.
С небес её не видно, невеличку,
А для людей – подобие горы.
Боренья пыл – придал строенью цвет:
Нагрелся храм до красного каленья.
Пусть мечут в пламя новые поленья,
Дороги бесам не было и нет.
Сдирает кожу вековечный жар –
Кирпичной анатомии светило.
Расходуется мускульная сила
На бесконечно длящийся удар.
Хрустит земля раздробленным ребром,
Горушка дремлет, горя не почуяв,
Сияют пять небесных поцелуев
На кровле сердобольным серебром.