(этюд)
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 48, 2015
мелочь карманная тишины
люди в сером смеются
понимаешь ты из какой страны
ласточки к нам вернутся
от радости прыгая на весу
ныряя наискосок
воздух в клюве какой несут
желтый в зобу песок
не знаешь ты из каких земель
там жжется тугая синь
пирамиды там и сладкий хмель
и корабли корабли пустынь
утром садясь на велосипед
чтобы ехать в районный центр
ласточку увидел мой сосед
пожилой с сединою серб
задумался и закурил
калитку закрыл ключом
он пять минут со мной говорил
и я понял о чем
***
газон прошлогодний что голос кобзона
нечищеной медью звенит
когда салабоны деды гарнизона
глаза подымают в зенит
когда понимаешь весна уже с нами
свежа неизбежна легка
несут гренадеры квадратное знамя
кащееву участь полка
стучит барабан ля минор монотонно
и берцы печатают шаг
залипший в х/б уголок из картона
кричит зазаборный ишак
полгода до маковок серых коробок
до зимних ночных фонарей
и снега которого некому трогать
скорей бы на север скорей
до скрипа тюльпанов до слова любили
до шеи где звезд кипяток
но ливию ночью в апреле бомбили
и припяти зреет цветок
***
пахло дымом одной из дынь
сон счастливый принес гостинец
завлекающий сладкий дым
сон держал тебя за мизинец
до отгадки пока пчела
не ужалит тебя в предплечье
как же господи ты спала
за стеной азиатской речи
за мозаикой как спалось
что писал тебе липкий иней
охру выкрашенных волос
разметав на подушке синей
и не вспомнишь подняв глаза
от медового цвета ила
что в них облако ли гроза
горизонт ты уже забыла
и неважно в земле какой
семена сон бахчи посеял
ты уже стираешь рукой
смутный образ и видишь север
***
Праздник закончился – теплый, холодный, женский;
время меняется, как не сердит Бжезенский.
Люди везут – мясо, крупу, и сало;
девочка с обручем бегает по вокзалу,
вертится возле скарба, пакетов, кошки.
Тянутся люди, чтоб покурить в окошко:
дым слюдяной, столб привокзальной пыли.
Кто им сказал, что поезд не отменили?
Кто написал: встречу воздушной почтой,
будет весна, видел первые почки,
щебет скворцов, смысл их первый услышал.
Лица отцов – снег закружил и вышел
серым, как тол и потолок палаты.
Мартовский столб, белые масхалаты
с черными пятнами, будто разводы туши.
Помнишь, как прятались в праздник детские души?
В угол, под стол – будто от черной кошки,
будто от пугал – в золото букв обложки;
в шкаф ли, где облако, скатанное рулоном, —
чтобы стать обручем, заповедью, кулоном.
Время назад – где без названья повесть.
Стекла дрожат – это за нами поезд.
Почерк небесный, луч золотой отвесный.
Как интересно, Господи, как интересно!
Пани Ляшенко в пене мокнет, как в вате,
Пан Колошенкомордой уснул в салате,
видит над ним плывут облаков колечки —
розовый Крым, зеленые человечки.
***
Саше Переверзину
Такой рассвет, что разбудил жену,
и недовольно хлопала глазами,
но – пробудилась. С острия вокзала
луч высветил поселка глубину,
прохожих редких, стаю проституток,
но выше – возвращающийся клин
из Африки полуголодных уток.
Тень шпиля уколола магазин.
Горел восток оранжевым, зеленым
и синим: так апрельское тепло,
будто ладонями, ощупывало сонный
и донный мир, где не всегда везло.
Прекрасное далеко, ты ли это
лицо свое открывшее двоим?
Разбуженные языком рассвета,
мы в очереди первыми стоим.
Пока переливается и длится
как бы в немом замедленном кино
еще минута – быт зашевелится
и станет, как и раньше – все равно.
***
кто увеличивал стекло
и резкость наводил
куда мгновенье утекло
в котором полюбил
любовь сегодня не твоя
она тебя не ждет
осалит магний а швея
подземная прядет
когда бы жить на высоте
прямых не зная стен
я б не узнал о красоте
шагах ее измен
и не искал бы этих рук
которых не держу
намеренье рождает слух
и я ему служу