Опубликовано в журнале Новый берег, номер 48, 2015
Каникулы
Были каникулы. Было лето. Был день Ивана Купалы. Мы бегали вдоль пруда, и сика́ли в прохожих водой из любых подручных ёмкостей – из «клизьмы», из велосипедного насоса, из водяных пистолетиков; а если заставали кого-то из сверстников на узком в три доски мостике через пруд, то сталкивали его в воду. Мы брызгали в тёток, идущих по мостику на обеденную дойку за околицу, в визжавших в притворном ужасе старшеклассниц, бежавших с тока домой пообедать, в старого почтальона, закрывавшего руками свою сумку, в юродивого, который смеялся беззубым ртом, и грозил нам самодельным кнутом из размочаленной верёвки, в деда, гнавшего по берегу пруда норовистую козу. И никто не обижался; в жаркий летний день даже приятно, когда на потное, горячее тело брызгают прохладной водицей. А если людей по близости не было, мы сика́ли друг в друга, в собаку Шарика, носившуюся с нами как угорелая, сбивали водяными струйками быстрых стрекоз и оводов… Воду мы набирали прямо из пруда, тут же с шаткого, низкого мостика.
Иногда, утомившись от необузданного смеха и погони за жертвами, мы ложились голыми животами на горячие шершавые доски и всматривались в мутноватую воду пруда, пугая друг друга:
– А вот сейчас русалка тебя за волосы – хвать!
– Утопленник!
– Водяной!
Мир мирно и солнечно плавал вокруг нас бездумным сонным цветочным, сенным и молочным духом.
А вокруг было лето и свет, и свобода двенадцати лет…
А вечером из-под мостика вытащили утопленницу. Семнадцатилетняя девушка утопилась ночью «от несчастной любви». Она весь день была там, под мостиком. И может быть безмятежно лёжа на теплых досках и глядя в воду, мы смотрели прямо в ее печальные глаза…
Багульник
Дверь открыла жена, стало быть, дочка еще в школе.
– Ты что такой грустный, на работе что-нибудь?
– Да нет, ерунда…
– Ну что, что, скажи – легче станет.
– Понимаешь, пожилую женщину в подземном переходе увидел, стоит с какими-то сухими букетиками и всё время повторяет: «Багульник, недорого, багульник…» Голос тонкий, просящий, но не канючащий, не нищенский, и от этого её еще жальче. А главное – на маму очень похожа, понимаешь… И багульник этот грустный какой-то – сухие веники с какими-то бутонами…
– Что за багульник, зачем? Целебный что ли? Понятно, что не от хорошей жизни… Ну, мама-то была бы жива, она бы у нас по переходам не стояла, ты же знаешь…
– Знаю, знаю, но всё же…
– Перестань… Иди мой руки, и за стол…
Не поняла, не почувствовала. Снова представилось, как она там стоит со своими букетиками… Подошел к книжному шкафу, вынул из тесного ряда том Ожегова, полистал: «Багульник – вечнозеленый болотный ядовитый кустарник с одурманивающим запахом». Лечебный или нет – не написано… Нужно было купить этот чертов багульник. Весь. Ведь наверняка копейки… Пошел в прихожую, накинул куртку, пыхтел с ботинками, когда услышал голос жены с кухни:
– Ты куда? Остынет всё, да куда ты?
– Я быстро, сейчас вернусь…
Встреча
Молодой рабочий секретного завода Василий был ранней пташкой; он любил раннее утро. Особенно летом. Он не любил автобусной толкотни и на работу на свой секретный завод ходил пешком. Не торопясь. Наслаждаясь свежестью утра и светом нежаркого еще солнца.
В то утро он как обычно шел знакомой улицей вдоль монастырской луговины, сохранившейся, не застроенной, не тронутой ни советской властью, ни изобретателями бомбы, когда увидел, как по противоположному тротуару почти вровень с ним идет сухощавый человек. Он сразу узнал его – это был академик Сахаров. Но отчего не на машине и без охраны? – удивился Василий, озираясь. Ах, нет, была и машина, были и охранники. Машина ползла по улице метрах в двадцати позади, и тут же шагали два плечистых молодых человека в одинаковых пиджаках и светлых рубашках.
Так они и шли – Василий по одной стороне улицы, а академик по другой. Один раз Сахаров посмотрел в сторону Василия, заметил его, и, рассеяно улыбнувшись, кивнул. Василий в ответ снял летнюю кепчонку и тоже кивнул.
У милицейского стенда «Они мешают нам жить и работать» Сахаров остановился и внимательно прочитал о нехороших горожанах, которые всем мешают жить и работать. Потом так же остановился у стенда пожарной охраны, прочитав, где что загорелось и от чего, потом у стенда, на котором вывешивали газету «Правда». Правда «Правду» академик читать не стал. Наверное, за завтраком уже прочитал, решил Василий.
А потом Василий свернул налево, к проходной завода, а Сахаров пошел прямо – к Управлению. Больше они никогда не встречались.
Потом, позже, Василию доводилось слышать разные байки про бытовую рассеянность академика. Про то, как оставшись один – жена уехала в отпуск – он пытался жарить сухие, не отваренные макароны, как приходил на работу в ботинках разного цвета и даже в двух – один спереди, другой сзади! – галстуках. Василий в таких случаях важно говорил: «Не знаю, не знаю, ничего такого я в поведении академика не заметил…»
Неизвестно, вспоминал ли когда-нибудь ту встречу академик Сахаров, – вряд ли, а Василий вспоминал ее всю жизнь…