Повесть
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 48, 2015
***
Третьего августа того же года в то же кафе на
Ольховке вошли двое мужчин – не очень уверенно, как бы предположительно. И
буквально засияли, увидев еще двух мужчин в светлом углу. Чтобы долго не томить
читателя, откроем: зашли Фил с Кузьмичом, а уже сидели к тому времени в кафе
Магеллан и отец Алексей. Междометия, восклицания, заказ.
– А где ваша Марина? – спросил Фил.
– Гуляет с собакой, – ответил Магеллан. – Подойдет
минут через пятнадцать. А где Люся?
– Люся с дочкой в Лефортовском
парке. Я, кстати, на машине. Можем подъехать к ней – ну, когда посидим. А могу
за ней сгонять. Алеша, а откуда у вас обоих ссадины на скулах?
– Да побывали за МКАДом,
– беспечно ответил отец Алексей. – Сам понимаешь, диковатая местность.
Но чтобы лучше понять, что к чему, нам придется
отмотать назад приблизительно полгода.
***
Стоял чудесный весенний день. Ветерок слегка
шевелил кроны тополей и лип. Золотом блестел купол Елоховского
собора. Видимо, недавно прошел легкий дождь, и асфальт на Спартаковской
был черен и чист, а разметка на нем – ослепительно бела.
– Как прекрасна жизнь, – обронил отец Алексей.
– Ты говоришь это после каждого приема пищи, –
язвительно заметил Зенон. – Стоит ли оно того?
Отец Алексей обвел окружающую
москву движением руки, царственным и законченным. К
этому ответу даже не пришлось прикреплять текст.
Фил от души потянулся, слегка хрустнули суставы.
Люся постелила целлофановый пакет, села на скамейку, обернула к солнышку
доверчивое лицо и прикрыла глаза.
– Началось, – проворчал Зенон. –
Поели-подремали.
– А что еще делать, старина? – спросил Фил со
всей беспечностью этого мира.
– Не знаю, Фил. Что-то еще.
– Ну, представь себе, что мы бы работали целыми
днями (Люся и отец Алексей улыбнулись, но Фил коротким жестом показал, что не
только шутит), еще – хворали, лечились, путешествовали, еще… ну – молились, ну
пусть даже колосились и пускали побеги. Набор неважен. Все равно кто-то
восклицал бы, что мир прекрасен, а если бы не было рта, выкладывал это из
молодых побегов на стволе, а кто-то говорил, что ему недостает чего-то еще.
Что-то еще – это и есть то, чего не хватает.
– Ну, да, – Зенон вдруг не стал спорить, и это
выглядело как маленькое предательство. – Я думаю, Фил, весь вопрос – в
неумолимой цикличности. Если бы мы хотя бы пару раз
недоели или недоспали, потом еда и сон принесли бы нам больше свежих
переживаний.
– Можно попробовать, – отозвалась Люся, не
открывая глаз.
– Это экзистенциализм, – веско объявил отец Алексей,
подняв палец к небесам. – Знал я одного экзистенциалиста в Лефортове.
Все подождали немного, но зря. Таков уж был отец
Алексей – его истории заканчивались, толком не начавшись.
Проехал красивый автомобиль вишневого цвета и
обтекаемых форм. Собеседники проводили его глазами.
– А в том доме вы были? – спросил отец Алексей,
указывая на большой розовый дом середины ХХ века.
– В каком? – спросила
Люся, не открывая глаз.
– И какой смысл тебе объяснять, если ты не
смотришь? – спросил отец Алексей кротко.
– А может, Алеша, я пойму из контекста.
– Вон в том.
– Ну в каком?
– Ну в розовом.
– Нет. А он пойдет к моему платью?
– Думаю, вполне.
Компания двинулась к дому. Дом как дом –
подъезд, лифт. Поднялись на четвертый этаж, ткнули одну из дверей. Открылась
квартира (как квартира). Всё чистенько, нормально.
– Я в душ и поваляюсь, – объявила Люся.
– А я тогда поваляюсь и в душ, – отозвался отец
Алексей. Зенон прошел на кухню.
– Ага, «Кент», – донеслось оттуда.
– Не порть легкие, – отозвался Фил. На ветерке
шевелились легкие голубоватые шторы. Отец Алексей скинул ботинки и завалился на
первую попавшуюся кровать.
– Ланселот… знаешь Ланселота, Фил?
– Как не знать.
– Ланселот однажды
завалился в квартиру, а оттуда только что ушли, и горничная еще не подкатила.
Какой же там был срач!
– Да, такое случается. Но это надо попасть.
– Закажем что-нибудь в квартиру?
– Мы ж только что поели.
– А что еще делать? Можем попить.
– Ну закажи.
Отец Алексей огляделся и увидел телефон на
стене. Подошел (как был, в носках), снял трубку. Ему ответил приветливый
девичий голос.
– Аллё, вас слушаю. Что будете заказывать?
– Из напитков…
– Готовое или выложите?
– Фил, тебе что?
– Все равно. Ну, морковный дайкири.
– Ага. Один морковный дайкири,
а один клубничный мохито и немножко совсем ванили и
корицы. Мы тут… Фил, ты не запомнил адрес?
– Да у нее высветилось.
– Да у меня высветилось, – подтвердил девичий
голос. – Ждите через пару минут.
– Всё никак не привыкну к тому, что у них
высвечивается, – пожаловался отец Алексей, вешая трубку. Фил сел в кресло и
прикрыл глаза.
– Да у них уже года три высвечивается.
– Вот, стало быть, года три и не привыкну.
– Обнови мозги.
– С этим не шутят, Фил.
– Да я и не шучу. Я ж не говорю «замени мозги».
Продуют сосуды, начистят нейроны, взрыхлят немного кору. Добавят пару модулей
общего пользования.
Отец Алексей всмотрелся в
Фила, пытаясь понять, шутит тот или нет, да так и не
понял. Фил наблюдал за товарищем сквозь крохотную щелочку между век. В дверь
деликатно постучали – это гарсон привез подносик с дайкири и мохито. Из дальней
комнаты послышались шум водопада и резкие гортанные птичьи крики – Зенон от
нечего делать включил иллюзор. Отец Алексей прошлепал
к двери и вернулся с двумя красивыми фужерами.
– Что ж, Фил, за всё хорошее, что ожидает нас за
поворотом.
– Найти бы этот поворот, Алеша.
Отхлебнув ароматного дайкири, Фил бесцельно вышел в коридор и практически
столкнулся с Люсей в легком халатике.
***
– Вот видишь, какой тут нашелся халатик.
– Замечательный.
Халатик и вправду идеально подходил Люсе и по
длине, и по цвету. Он был голубенький, с ненавязчивым орнаментом из незабудок и
примерно на ладонь выше колена. А ноги у Люси были, пожалуй, идеальной формы.
Что-то мы увлеклись этим словом «идеально», но его ведь, по-хорошему, трудно заменить.
Уж что идеально, то идеально.
Заметив одобрительный взгляд Фила, Люся
кокетливо подняла ногу, отчего край халатика пополз еще выше.
– Ты красавица, – искренне и добродушно сказал
Фил. Товарищи прошли в просторную комнату с большой кроватью под алым покрывалом.
Люся подхватила Фила под руку и невзначай прижалась к нему грудью.
– А скажи, Фил, только честно.
– Скажу, Люся.
– Только честно-честно.
– Ну конечно.
– Тебе нравится мое лицо?
Фил с улыбкой и удовольствием всмотрелся в
Люсино лицо.
– Конечно! Кому ж не понравится такое лицо. Мне
ведь, Люсечка, и прошлое нравилось.
Люся присела на край кровати и провела большим
пальцем правой ноги по ковру небольшую дугу.
– Ну, Фил, должно же быть какое-то разнообразие.
Знаешь, сколько времени я составляла это лицо?
– Конечно, знаю: ты пропустила обед, полдник и
ужин.
– Ну, если честно, там, в клинике, устроили
небольшой перекус. Творожная запеканка с апельсиновым джемом, ничего
серьезного.
– Ничего серьезного, – задумчиво повторил Фил.
– Фил, я думала только о тебе. Чтобы тебе
понравилось. Я вспомнила всех твоих любимых кинозвезд.
– Всех? Всех и я не помню.
– Ну, не всех.
– Мне очень нравится, Люся. Но видишь, какие у
меня усредненные вкусы – всем нравится.
– Что же поделать, Фил?
– А зачем что-то делать?
– Давай полежим?
Они улеглись на кровать поверх покрывала и
синхронно посмотрели в потолок. Потолок тут был высокий, с лепкой вокруг люстры
– пара курчавых купидонов, готовых пальнуть из лука кто куда
горазд.
***
– Фил, а ты не рассердишься, если я спрошу?
– Ну, точно судить нельзя, но практически
уверен, что нет.
– Что если нам немного заняться сексом? До ужина
еще есть время.
– Почему нет, Люсечка?
Ты же знаешь: я специально для тебя всё наладил и настроил.
– Можно без подробностей?
– Можно и без них.
Товарищи сбросили одежду
и перешли к церемонии. Два тела были красивы и функционально отзывчивы. Всё шло
как нужно, то есть как обычно. По крайней мере, Фил не беспокоился о процессе и
отвлекся на посторонние темы.
Он попробовал вспомнить самое раннее из того,
что мог. Здесь человека подстерегала загвоздка: так как последние не поймешь сколько лет происходило очень мало необратимого,
сложно было восстановить хронологию. Прошлое было, как ворох листьев, а где-то
под ним – твердая почва, но попробуй дотуда развороши…
– Фил… Фил!
– А? Что? Что-то случилось?
– Ты вроде не здесь.
Фил усмехнулся, надеясь, что Люся этого не
заметит.
– Что ты ржешь?
– Да нет, просто вспомнил одну историю.
– Ну давай, выкладывай
свою историю.
– Боюсь, она не совсем уместна.
– Что ж теперь поделать. Хуже не придумаешь –
держать историю в уме. Особенно если не в своем.
– Хорошо, хорошо. Ты знаешь Сержа?
– Такого светленького с Басманной?
– Ну да. Я-то помню его еще брюнетом, но
последние раз восемь он светленький.
– Ну и?
– Ну вот. Однажды Серж занимался сексом с одной
дамой, а у него тогда была масса проблем. И вот он тягостно задумался, а
двигается чисто по инерции. И его подруга замечает ему: ты, Серж, где-то не
здесь. А Серж, недослышав, отстегивает свое хозяйство и вручает ей – ты, милая,
ни в чем себе не отказывай, а я пока подышу на балконе. Правда, смешно?
– Уржаться.
Представляю себе, какой хохот стоит в чисто мужских компаниях. Что ж, Фил,
очень своевременная история.
– Не надо, Люся. Я здесь и сейчас. И у меня нет
проблем.
Они молча
и с достоинством окончили начатое, потом по очереди посетили душ, оделись и
прилегли поверх покрывала.
– Вообще не понимаю эти отстегивающиеся модели,
– сказала Люся.
– Одно время они были очень даже в ходу. Потом
вернулись к традиционным.
– Может, не у нас?
– Ну да. Ближе к Трем
вокзалам.
– Там чего только нет.
– Это точно.
В дверь деликатно постучали.
– Да-да! – отозвались Фил и Люся практически в
один голос. Заглянул отец Алексей.
– Ребята, скоро ужин.
– Идем, идем, – ответил Фил. – Алеша, ты зря
босиком. Ковры коврами, а в ванной тут кафель. Простудишься, а ты еще позавчера
покашливал.
– Спасибо, Фил. Если бы ты знал, как приятно,
когда кто-то о тебе думает.
– Алеша, я о тебе думаю, даже когда ты в тапках.
Ладно, старина, что тут плакать?
– Просто так трогательно…
Отец Алексей отлучился умыться и обуться; Люся
сходила за Зеноном – тот без споров выключил иллюзор,
и товарищи вышли на свежий воздух.
***
Чудесный день не спеша клонился к вечеру. Фонари
еще не зажглись. В голубоватом небе чуть качались троллейбусные провода.
Компания пошла по Новорязанской. Там и сям стояли
троллейбусы с прижатыми к крыше этими самыми штуками, которыми они умеют
считывать электричество с проводов. Как зайцы с прижатыми ушами. Троллейбусы
были красно-синие. Справа на мгновение открылся крошечный парк и заброшенный
стадион.
– Ну что, назад? – спросил Зенон. – Ужин минут
через десять.
– А пойдем вперед, – предложила Люся. – Там на
Ольховке превосходное кафе.
– С этого всё начинается, – проворчал Зенон,
однако покорно шагая вместе с остальными в сторону Ольховки.
– С чего, Зенон, и что? – спросил Фил.
– Град вопросов, – улыбнулся Зенон. Улыбка у
него была кривая и невеселая, можно было подправить, да он что-то не
подправлял. – С этих сдвигов, Фил. А всё – это всё. Тут и расшифровывать
нечего.
– Так пусть начнется.
– Ну, пусть…
Они подошли к перекрестку. Темно-красное
кирпичное здание насупленно высилось впереди.
Товарищи свернули вправо, прошли уютный дом, казенные ворота и спустились в
кафе-погребок.
Сюда они заворачивали нечасто, но все-таки
заворачивали. Их узнали, начались восклицания и рукопожатия. Проводили за
лучший стол – сама номинация, впрочем, была достаточно условной. Стол как стол
– ну, разве что на него падала полоска света из окошка под потолком.
Тут царил чугунный стиль и дубовый колорит.
Тяжелые столы и стулья, цвета – черный, глуховато-серый и темно-коричневый.
Гарсоны возили целые озера пива. Зенон огляделся с неудовольствием: конечно же,
здесь кто-то уже центрил, травя бесчисленные мифы и
легенды древней москвы. Хотя нет, здесь скорее
каждому доставалась толика общественного внимания; разговор гулял по
пространству погребка, как будто густой суп энергично размешивали ложкой.
***
– Говорят еще, перед тем, как деньги полностью
отменили, стали падать цены. Что ни день, то вдвое. И люди сперва
притаились: глупо покупать, к примеру, иллюзор или
пару перчаток, если завтра они будут вдвое дешевле. А потом поняли, что деньги
вот-вот отменят – и бросились тратить все равно на что. И это было как массовое
безумие: вчера еще магазины стояли пустые, а сегодня в них давка практически
насмерть.
– Кто тут грамотный, напомните темному товарищу,
что такое магазин.
– Ты всерьез?
– Ну, если честно, да.
– Магазин – это место, где меняли деньги на
вещи. Ну, или на еду.
– Представляю себе. Эй, голубчик, вот тебе три
бессмысленных бумажки с картинками, к тому же одинаковыми, а ты принеси мне
стул с паштетом.
Поднялся хохот. Вероятно, одни представили себе
стул с паштетом, другие – абсурдный характер всего мероприятия. Фил усмехнулся
и покачал головой.
– Между тем, так оно и было, – заметил он
негромко, но каким-то странным образом перекрывая и всеобщий гогот, и журчание
пивных ручьев, и перезвон железных посуд. Общее внимание перешло к Филу. Он не спеша отхлебнул пива и продолжил:
– А еще в самом конце эпохи денег в десятках
мест торговали деньгами, и по положительному курсу.
– Это как? – озадаченно спросил плотный мужик из
угла.
– Ну как… К примеру, ты
платишь семь бумажек, а тебе дают восемь. И некоторые просто впали в зависимость.
Они приобретали эти уже явно ненужные деньги и неслись к другому ларьку, где
курс открывался еще лучший. Начальство попросту избавлялось от лишнего
бумажного мусора. Ведь если этот мусор в собственности у граждан, так и
проблемы нет. А уж куда они денут деньги, лишенные покупательной силы, это их
дело.
Эта реплика имела успех. Кто-то
в полумраке даже повторил вполголоса и с восхищением: «лишенные покупательной
силы».
– Точно, – припомнил Кузьмич, лысый дед-эмигрант
с Красносельской. – Ими, например, набивали матрасы.
Ворочаешься, а там похрустывает – так и засыпаешь.
Зенон кашлянул с достоинством – все охотно
повернулись к нему.
– А еще был неразменный пятак, – напомнил Зенон
аудитории и дождался законного вопроса, что это такое.
– А это такая пластиковая карта, на которой
небольшая сумма, но от покупки она не исчезает. Ну, то есть вообразите, что
можете купить хорька, а слона не можете. Таких денег на карте нет. Слон стоит –
ну, скажем, тысячу хорьков. А вы можете купить миллион хорьков – а слона все
равно не можете.
Этот парадокс Зенона имел большой успех.
Возникла целая дискуссия.
– А почему бы не купить тысячу хорьков и не
обменять на слона?
– А зачем человеку слон?
– А зачем человеку тысяча хорьков?
– А зачем тысяча хорьков человеку, у которого
слон?
– А зачем человеку один хорек?
– А зачем человеку второй хорек?
– А вот это как раз понятно: если у него уже
есть хорек, значит, ему нравятся хорьки. А если они ему нравятся, почему не
завести второго?
– Ага, хоть что-то прояснилось. А где вообще
взять миллион хорьков?
– Ну как ты не понимаешь: это условность.
– То есть миллион хорьков – это условность?
– Ну да.
– Хорошо; тогда где взять эту условность?
– Господи, какая х...йня, –
раздался печальный голос из самого сумеречного угла. Фил вздрогнул, подошел к
этому углу и вгляделся в автора реплики.
Это оказался довольно молодой на вид мужчина с
ироничными залысинами, умными глубокими глазами и длинным носом с горбинкой.
– Извините, – пробормотал Фил, – померещилось в
темноте.
– Да нет, Фил, – ответил мужчина дружелюбно, но
всё с той же затаенной печалью, – это я. Я за Яузой слегка отредактировал
табло, чтобы не узнавали попусту.
***
Надо сказать, контакт Фила с загадочным
незнакомцем произошел приватно и не привлек внимания публики. Зенон вовсю рулил симпозиумом по слонам и хорькам, поэтому Фил
привел вновь обретенного товарища и усадил на освободившееся место.
– Вот. Это Люсечка,
это отец Алексей, а это Магеллан.
– Тот самый? – полюбопытствовал отец Алексей.
Магеллан кивнул и развел руками, как будто
слегка извиняясь.
– И что же, – спросила Люся, – вам удался ваш
план?
– Как видите. Фил свидетель: пару лет назад я
ушел вправо (Магеллан, подумав, ткнул рукой, указывая направление), а позавчера
вернулся слева.
– То есть это действительно кольцевой слой, –
задумчиво констатировал Фил. – Это не метафора. Расскажешь о путешествии?
Магеллан задумался и огляделся, барабаня
пальцами по столу.
– Не знаю, Фил. То есть
никаких секретов нет, но это… представь себе, что ты стоишь на мосту и
физически задыхаешься от красоты вокруг. Или – ты идешь мелкими улицами, а они
дробятся и еще мельчают, а уже глубокий вечер, и ни одно окно не горит. И в
конце каждой второй начинает темнеть и мерцать настоящий лес. И небо, Фил… Казалось бы, небо одно и то же, что ему мы и наши слои.
Так нет – там и небо… более настоящее, что ли. Оно
высоченное, как… как… не знаю, с чем сравнить, Фил,
потому что оно выше всего остального, тёмно-тёмно-синее, и всё изрыто какими-то
рытвинами и проталинами. Или ты оказываешься среди заброшенных студий, которые
тьму лет назад были живыми студиями и заброшенными фабриками, а сейчас их
красный кирпич не помнит, что было раньше, а что потом. И лишь собачий скелет
сторожит фабричный скелет. И это всё москва, Фил, она
и такая, и сякая, и нет ей конца.
Отец Алексей деликатно кашлянул.
– Но вы же сами доказали обратное,
подобно легендарному мореплавателю, в честь которого названы. Каждый слой –
вполне компактная кольцевая структура, и мы можем даже приблизительно
прикинуть, например, площадь нашего слоя.
– Это конечно, – легко согласился Магеллан, – но
я имею в виду другое. Иногда просто качается один фонарь в вышине, и его скрип
несется к звездам, а кольцо света елозит по мокрому асфальту, и рядом
угадывается огромный темный дом, а воздух такой свежий, что продувает мозги
целиком. И вот она – бесконечность, она ударяет в тебя, как сноп света, и
отражается во все стороны. К квадратным километрам это не относится. И сейчас…
извините, ребята, но у меня такое ощущение, что я размениваю слона на хорьков.
Слова чересчур пластичны. У них есть храбрая уверенность, что они всё могут
передать. Есть даже такие слова, как, например, безмолвие. Или зияние. Или,
скажем, невыразимость. Их, по-хорошему, быть не должно. В этих местах человек,
по ошибке раскрывший рот, должен ненадолго задохнуться или слегка подавиться.
Хорошо бы слова опасливо подходили к некоторому краю, за которым их уже нет. А
вместо этого рассказчик плавно говорит: невыразимая красота Марьиной Рощи. Или
– у меня нет слов, чтобы описать Абельмановку. Их
действительно нет, и это не сраная
фигура речи.
Все слегка помолчали. Только пиво мелодично
журчало там и сям, да Зенон подкидывал дровишки в костер интеллектуального
пира.
– Пойду вздремну, –
заключил Магеллан. – Увидимся за завтраком.
Минут через пятнадцать отужинала и наша
четверка. По установившейся уже традиции товарищи поднялись в первом попавшемся
доме на темный этаж и заняли всю лестничную площадку – по квартире на каждого.
Фил осмотрел ту, что досталась ему. Теплый
вишневый цвет обоев; иллюзор в гостиной старательно
имитировал джунгли, плюс коврик был снабжен аксессуарами, так, что ты,
казалось, наступаешь то на лиану, то на травяную кочку. Стильно и убедительно.
Фил посетил туалет и отчитался за день. Все системы функционировали идеально.
Приняв краткий душ для… для бодрости? (но так ли нужна
бодрость во сне?) скажем – для порядка, Фил улегся в идеально чистую и
накрахмаленную постель.
У него не так давно всё отладили и перебрали,
поэтому стоило закрыть глаза на две секунды – и он погружался в хорошо
выверенный сон. Это Люсечка, по ее словам, ворочалась
так и сяк долгие минуты. Но Фил не спешил переходить
ко сну. Он мысленно пробежал прожитый день. Нечего было стыдиться, нечем было
гордиться. День как день. И он захлопнул глаза, слегка прижав ресницы для
верности.
И уснул чистым младенческим сном. В окошке
тускло горел оранжевый ночничок, сообщая гуляющим, что
эта квартира временно занята. За сорок минут до завтрака будильник исполнит
очередную приятную мелодию. А пока – почему бы не поспать?
***
В пору первого завтрака, как всегда, было
торжественно и тихо. За ломаным горизонтом домов вставала огромная заря, и на
видимых участках неба располагались розовые сполохи.
Здания и деревья отбрасывали большие сочные тени. Утренняя прохлада… не сказать
сразу, чем именно она занималась, поэтому просто негромко повторим: утренняя
прохлада. Знаете, если уж настала пора обобщать, – бытие можно мерить тем,
насколько оно здесь и сейчас отличается от небытия. В данном случае – сильно.
Фил толкнул тяжелую дубовую дверь – ее скрип
оставил трещину на тишине. В погребке было малолюдно и тихо. С излишним
проворством сновали два гарсона. Из своих пока была
одна Люсечка. Фил подошел к ней с улыбкой и
приветствовал поцелуем в макушку.
– Что-нибудь заказала?
– Представляешь, я замялась – и он привез мне
меню.
Товарищи, улыбаясь, рассмотрели фолиант в
золотом обрезе.
– Как ты думаешь, Фил, его кто-нибудь дочитывал
до конца?
– Вряд ли, Люся. Там на странице 682 есть
информация, слегка отбивающая охоту читать дальше.
Люся с чисто девичьим любопытством энергично
открыла страницу 682. Там, в конце очередного раздела, значилось:
Если Вы так и не нашли желаемого блюда, можете
продиктовать гарсону Ваши пожелания или рецепт.
Люся рассмеялась.
– Фил, ну ты герой, если дочитал
хотя бы досюда.
– Да что ты. Мне эту фишку показал, кажется, Ланселот. Никто не прочтет насквозь больше семи страниц:
всё так вкусно… Другое дело, что некоторые любят
открывать наугад.
– О! Фил! Давай откроем наугад! Ну пожалуйста-пожалуйста!
– Давай, конечно.
Люся с торжественным видом раскрыла меню где-то
посередине, и товарищи углубились в чтение разворота.
– Ну, ты выбрал?
– Пожалуй.
Люся поискала глазами гарсона – тот подкатил.
– Вот, голубчик, мне вот это.
– Вырезка из тапира с белым соусом из молодых
лисичек, – озвучил гарсон мелодично. – У Вас тонкий вкус, мадам.
– Мерси.
– А мне вот это.
– Медальоны из печени барсука с вишнями и моцареллой. Пять-шесть минут.
Гарсон укатил.
– Балуетесь? – мрачно спросил подошедший Зенон.
– А что не побаловаться в четверг? – спросил Фил
в ответ.
– Это конечно. Гадаете на меню?
– Да. Зенон, не хочешь выбрать на этой же странице?
– Почему нет…
Зенон вчитался в разворот.
– Фил, а как ты думаешь… тогда – ну, давно, тыщу лет назад, люди так же
заказывали в кафе?
– Ну, примерно. Тогда были деньги, но не было
клонирования. Поэтому люди делились на богатых и бедных, а еда – на частую и редкую. И богатые ели редкое, а бедные – частое.
– А, может быть, богатые – вкусное, а бедные –
невкусное?
– Точно нет. Вкус – дело личное, а меню – это
система.
– А кто реже, тапир или барсук?
Фил призадумался.
– Знаешь, по упоминаниям в культуре, конечно,
чаще барсук, но он и харизматичнее. Так что трудно
судить.
– Можно почитать историю.
– Можно.
– Вкусно! А ты что не пробуешь?
– А что пробовать? Я и так знаю, что вкусно.
– Давай ешь!
– Ну, хорошо, хорошо.
Зенон подозвал гарсона и ткнул в жаркое из
тукана в орнаменте из молодых артишоков.
– Интересуюсь орнаментом, – кратко пояснил он
товарищам. Тут подтянулись и Магеллан с отцом Алексеем, уже степенно о чем-то
рассуждая.
– Не увлекайтесь разговором натощак, – предупредил
их Фил, – он может оказаться недостаточно позитивным.
Отец Алексей кивнул, а вот Магеллан живо
переспросил:
– Для чего недостаточно?
– Для умелой жизни, – ответил Фил, чуть улыбаясь
и глядя прямо в глаза собеседнику.
– О! А что такое неумелая жизнь, Фил?
– Тебе не грозит. Но это жизнь не в радость.
Когда закажешь запеканку и сожалеешь, что не сырники, и наоборот.
– Ты о проклятии выбора?
– Да он просто трындит,
– любезно пояснил Зенон. – Не обращайте внимания.
– А…
Вновь прибывшие сделали заказы (не выходя за
рамки случайно открытой страницы), все насладились завтраком и вышли на
Ольховку. Улица ввинчивалась в горизонт – как, впрочем, вчера или позавчера.
***
– Как прекрасна москва…
Фил почти физически ощутил, как набухает
язвительная реплика Зенона, а Люся даже обернулась к нему. Но Зенон безмятежно
смотрел в голубое небо, слегка отороченное белыми
ватными облаками.
– Зенон, – сказал Фил, кашлянув, – а не стоит
тебе перебрать начинку? А то мало ли что.
– А что, дорогой Фил, навело тебя на этот вопрос?
Из меня сыплются колесики и гайки?
– Ты допускал смешанные структуры? – живо и
обеспокоенно спросил отец Алексей.
– Да нет, – Зенон криво усмехнулся. – Просто так
говорят. Не скажешь же «выпадает селезенка». И она больше раза не выпадет.
– На Дербеневской, –
припомнил Магеллан, – я видел одного деятеля, увлекшегося механистическим
дизайном. А там нравы вольные, короче говоря, никому ни до кого вообще нет
никакого дела. Я сперва, ребята, подумал, что это
гарсон или курьер, но потом догадался, что – нет, это сильно модифицированный
человек. И знаете, как догадался?
– Ни гарсон, ни курьер не выпячивают свою
механистичность. У них уклончиво-антропоморфный дизайн.
– Фил, в десятку. Прекрасный мозг. Возвращаясь к
этому авангардисту – начнем с того, что ходовая часть у него была на колесной
основе. Глаза фасеточные, хоботок – ну, на основе простейшего газового шланга.
Если кто бывал в древних квартирах с плитой…
– Достаточно, – попросила впечатлительная Люся.
– Хорошо, конечно, – деликатно согласился Магеллан.
– Но, вероятно, я не вполне удачно рассказал. Этот фрик
был отнюдь не противен, а даже притягателен. Я бы сказал – манящ.
Так, ненавязчиво разливая о том и о сём, товарищи довольно сильно продвинулись по Ольховке.
– Извините, – спросил Зенон вроде бы со всей
вежливостью, но с тонкой склочной нотой, – а мы думаем возвращаться к обеду?
– А куда? – вернул ему вопрос Фил. – На Ольховку
или на Елоховскую?
– Да хоть куда.
– А смысл, Зенон? Это же пояс фастфудов – куда ни пойди, обед и ночлег. Зачем вообще
возвращаться?
– Ты серьезно?
– Ну да. Вот Магеллан вообще не возвращался, шел
себе вперед и вперед.
– Между тем, его экспедиция обрела смысл, когда
он все же в итоге вернулся.
Магеллан слушал эту дискуссию с интересом –
правда, скорее краеведческим.
– Вы не поверите, ребята, но философия жива
только здесь, в Елохове и Лефортове. В Дорогомилове,
например, на гигиенической прогулке между завтраком и обедом сперва
обсуждают прошедший завтрак, а потом – грядущий обед.
Зенон аж передернулся
от омерзения.
– Подумать только, – пробормотал он. – По сути,
придатки к кишечному тракту. Бедные люди… Возвращение, Фил! Только оно и
придает объем маршруту. То же, но в другом ракурсе.
– Мы не хотим, – вмешалась Люся, – отдохнуть в
квартире? Принять душ, поваляться?
– Можно вообще-то, – сказал Магеллан неуверенно.
– И где здесь найдешь уютную квартиру? –
брезгливо морщась, спросил Зенон, обводя широким жестом здания офисного типа.
Только не надо, Фил, просвещать меня на тему, что офисы переоборудованы под
квартиры. В них нет того уюта.
– Не скажи, – мечтательно возразил отец Алексей.
– Я бывал в восхитительном небольшом офисе на берегах Яузы. Помещения на основе
матового стекла, а вид из окна…
– Айвазовский, – язвительно заметил Зенон.
– Ну, я бы так не сказал…
После этих реплик компания шла вперед в
несколько ином настроении, нежели до. Отец Алексей как бы наделил теплом
казенные дома по обе стороны улицы, и вернулось упоительное ощущение, что ты
можешь свернуть куда угодно, а можешь идти прямо – и за поворотом тебя ждет новый
кусочек добродушного мира.
Однако, верные привычкам, они все-таки выбрали
старинный дом (на вид – ХХ века) и нашли в нем большую шикарную квартиру.
***
– О! О! – только и слышались Люсины причитания:
видно, изумительные пространства открывались перед ней по мере освоения
квартиры. Фил, по натуре своей неторопливый, изучал
прихожую. Огромные потолки, настенные ковры. Фил пригляделся к сюжету,
изображенному на ковре по левую руку. Там рыцарь замахнулся копьем, как бы
поражая змея (да ведь не поразил и уже не поразит). И тут восклицания Люси
как-то потерянно смолкли. Фил поспешил к подружке.
Люся застыла на пороге третьей по счету комнаты
в анфиладе. Здесь стояла маленькая кровать с сетчатым пологом, на полу были
аккуратно сложены разнообразные игрушки. На специальной полочке красовались
великолепные книги, которые хотелось раскрыть.
Фил прикоснулся к плечу Люси – та разрыдалась и
уткнулась Филу в грудь. Фил обнял Люсю, пробуя успокоить.
– Ну… не надо, милая моя. Зачем… Ничего
страшного не случилось.
– Фил! Зачем… Зачем они
оставляют детские?
– Может, как свидетельство истории. Может, по
недосмотру. Мы ведь, строго говоря, даже не знаем, кто «они». Может, это просто
алгоритм порядка. Хочешь, поиграем в железную дорогу?
– Нет.
Фил подошел к простому конструктору из
деревянных кубиков.
– А хочешь, Люся, покажу забавную штуку? Гляди –
вот дома на улице, – Фил расположил три кубика вплотную. – Так вот, в старые
времена не могли вставить новый дом между ними. Только с краю.
– Ну как же, Фил, – Люся присела на блестящий
паркет, вытирая глаза. – Смотри – вот я беру кубик и вставляю между.
– Ага! Но при этом остальные скользят по
паркету. А представь, что у них… как бы сказать… что-то вроде корневой системы,
что они не скользят. Дома на воздушной подушке – это новодел.
Не старше ста лет.
– Да ну! – Люся не спешила верить. – Нет, Фил, я
припоминаю, как и очевидно древние дома расположены так, что более новый между
двух более старых. Как-то двигали.
– Или рушили средний и строили
вместо него.
– Это-то зачем? Тогда проще построить с краю.
– Действительно…
– У вас пещерные представления о расстоянии, –
вмешался незаметно подошедший Зенон. – Расстояние – это скорость на время.
Скорость переменна, а время вообще субъективно. Поэтому всегда можно выиграть
десяток метров.
– Это демагогия, Зенон.
– Это азы градостроительной динамики. Я когда-то
сдал курс, и фрагменты остались в памяти, как кусочки пищи в зубах.
– Ну, не знаю.
В коридоре появился Магеллан. Не обращая
внимания на дискуссию в детской, он шел своим путем, вероятно, вмещая в
просторную квартиру малую кругосветку.
– Господин Магеллан! – позвал его Зенон.
– Да, сударь, – отозвался Магеллан, подходя.
– А вы в ваших странствиях натыкались на детей?
– Ну… на тех маленьких
существ, которых мы видим в старых фильмах и книгах, как и на эмбрионов, –
конечно, нет. Но мне кажется, что я видел только что клонированных.
– А почему «кажется», Магеллан? – спросил Фил.
– Потому что от нас очень мало надо, чтобы
вписаться в действительность. По сути – войти в кафе и сделать заказ. Потом
покушать. Найти квартиру и поваляться. Ну (извините уж, Люся), иногда справить
нужду. Понятно, что эти базовые навыки с кусочком географии, скажем, Пресни
встроены в клона. Дальше он начинает обрастать опытом
личных отношений и выслушанных баек, но это ведь проявляется спонтанно и
постепенно.
– Тогда, – спросил Зенон, – обратный вопрос. Как
вы определили, что перед вами свежие клоны, если это так сложно определить?
– В первую очередь, по одежде. Понимаете, если у
вас забарахлит печень, вы, конечно, обменяете ее на
новую. А вот если выцветет на солнышке любимая рубашка, мужчина не кинется ее
обновлять. Поэтому если я вижу группку молчаливых красавцев в новеньком шмотье,
я догадываюсь – где-то здесь поблизости студия, и вот вам десант.
– А откуда берутся эти десанты? – спросила Люся.
– Нет, я понимаю, что из студий, но откуда берется потребность, скажем, в семи
новых клонах?
– Вместо убывших, –
кратко сказал Зенон.
– Куда убывших, Зенон?
Ведь никто давно не умирает.
Все помолчали.
– Возможно, пересекают границы слоев? – спросил
Фил.
Все помолчали.
– Жизнь, – закруглил, подойдя невесть
откуда, отец Алексей, – любопытна и непознаваема.
– Ты бы еще палец поднял к потолку, – едко
заметил Зенон.
– И подыму, – кротко ответил отец Алексей.
И поднял.
***
Выйдя после отдыха на улицу, товарищи, не
сговариваясь, повернули налево, вдоль Ольховки, дальше от центра, да так
дружно, что даже вздрогнули и посмотрели друг на друга. Никого не потянуло
назад. Впрочем, здесь еще бывал каждый из присутствующих, включая домоседа
Зенона.
Тут под шелестящими тополями остро поблескивали
трамвайные пути, а вот прогромыхал и сам трамвай (разумеется, без водилы и пассажиров), притормозил у остановки, гостеприимно
раскрыл двери, постоял – да и уехал дальше, избывать свой маршрут.
– Никто не катался на трамвае? – спросил Фил. –
Магеллан?
Магеллан отрицательно покачал головой.
– Для меня ведь принципиально, Фил, идти, куда
мне хочется. Зачем мне садиться внутрь адской машины, которая волочет меня
куда-то согласно своему железному разумению?
– Это да, – степенно согласился Зенон.
– А мы катались, – мечтательно произнес отец
Алексей. – Мы были молодые шалопаи. Садились
в трамвай и ехали целую остановку. Там ведь есть такая опция для малодушных – можно нажать на специальную кнопку и выйти, когда
пожелаешь, хоть через сто шагов. Нет, мы терпели и ехали, запоминая дорогу
назад. А потом брели вдоль рельсов. Потом стали ездить по две остановки. Три –
нет, ни разу. И стали как-то варьировать дорогу назад – выбирать соседние
улицы, срезать углы. И однажды заблудились. Вышли в знакомые места только к
концу ужина, когда, по сути, потеряли надежду. С тех пор я как-то избегаю
трамваев.
Все выслушали эти мемуары в полной тишине. С
одной стороны, отец Алексей никогда не врал – не из нравственных соображений, а
как бы не знал, что это такое. С другой – образ
молодого шалопая в компании подобных себе совершенно
не вязался с кротким светлым человеком, шагающим вот тут, рядом с остальными.
– Скажи, Алеша, а это не подлинные воспоминания?
– А? Нет, конечно. Трамваи уже были пустые, а
обеды бесплатные. Это было много лет назад, но уже в наше время.
– Наше время, – вдруг издевательски повторила
Люся. – А чем, интересно, оно так уж наше?
– Просто так говорят, – пояснил Фил
примирительно.
Тут справа открылась довольно милая хинкальная. Ну, названия варьировались, как и интерьеры,
меню же везде было полным. Однако многие заказывали в хинкальной
хинкали, потому что почему
бы нет. Здесь все присутствующие (кроме, возможно, свежего Магеллана) бывали,
хоть и нечасто. Что-то вроде края изведанной территории.
Да если бы даже и не бывали – грех не
предсказать: полумрак, терпкий аромат хинкали,
добродушный шелест бесед. Компания выбрала большой стол, подкатил гарсон.
– Три и мятный лимонад, – сказала Люся.
– Два и кофе с корицей, – сказал Магеллан.
– Три и боржоми, – сказал Фил.
– Четыре и сливочный ликер, – сказал отец
Алексей.
– Жаркое из тукана в орнаменте из молодых
артишоков и клубничный коктейль, – сказал Зенон и пояснил для товарищей: — Мне
понравилось.
Гарсону-то что, он уже укатил.
– А ведь, Зенон, повтор заказа – это вариант
возвращения, – сказал отец Алексей, улыбаясь. – В этом, наверное, что-то есть:
раз пятьдесят подряд заказать жаркое из тукана… как там у тебя?
– …в орнаменте из молодых артишоков.
– Ага, вот-вот. А потом вдруг оленье рагу. То-то
обозначится вкус.
– Особенно если гарсон ослышится и принесет
оленьи рога, – тупенько пошутил Фил. Все слегка усмехнулись.
– Метафизический вопрос – может ли гарсон
ослышаться, – обозначил Зенон метафизический вопрос.
– Ну, – Филу отчего-то казалось, что вызовы
Зенона по умолчанию относятся к нему, – имеется в виду коммуникативный
диссонанс. Человек может быть настолько невнятен, что гарсон, при всем своем
отлаженном совершенстве, поневоле ослышится.
– В детстве я думал, что «отлаженный» – от слова
«лажа», – припомнил отец Алексей. И собрался уже
что-то добавить, но по абсолютной, какой-то невероятно острой тишине вокруг
понял, что сказал важное, – и осекся.
– В детстве, Алеша? Ты ведь сказал: в детстве, –
очень осторожно произнес Фил.
И все присутствующие, в общем-то, были готовы к
тому, что отец Алексей пойдет на попятный и отредактирует – типа много лет
назад, или еще там чего обтекаемое, но отец Алексей, который не умел врать,
прислушался к своей памяти, кивнул и негромко повторил:
– В детстве.
– А… — начал было Фил, но его опередил Зенон:
– А припомни, Алеша, ты в этом детстве маленький
или просто новенький в новеньком прикиде?
– Маленький, – тихо, но очень твердо ответил
отец Алексей.
– Ну, – кашлянув, пояснил Магеллан, – это
естественно. Большинство из нас – из старого времени. Вливания статистически
незначительны.
– Алеша, – продолжил Фил, – уцепись, пожалуйста.
Выгляни в окно, например. Что ты там видишь?
– Я еще не достаю до окна, – ответил отец
Алексей. – А вот возле окна была батарея, а еще связка лука.
– Репчатого? – живо
переспросил Зенон. – Что значит «связка»? Вязанка?
– Как бы косичка.
– Ну! Еще что-нибудь.
Отец Алексей повглядывался
еще в собственную память сквозь толстую линзу лет.
– Нет, ребята… Меркнет.
Компания посидела немного над остывающими
хинкалями – не говоря уж о жарком из тукана в
орнаменте из молодых артишоков. Говоря объективно и холодно – что нового они
узнали о прежнем времени? Если даже верить бормочущей человечьей памяти – практически
ничего. Но само прикосновение отчего-то казалось
существенным и даже немного опасным.
Тут из полумрака хинкальной
возникла фигура и спросила густым баритоном:
– Не помешаю?
– Нет-нет, – ответили наши
герои вслепую и вразнобой, и вновь подошедший опустился на свободный стул. Это
оказался Кузьмич, лысый дед-эмигрант с Красносельской.
– Что-нибудь закажете? – спросил Магеллан
любезно.
– Нет-нет, не беспокойтесь. Я уже набит по
макушку этими хинкалями. Если я правильно услышал, вы
вспоминали подлинное прошлое и уцепили чешуйку?
– Да, в общих чертах.
– У меня была забавная история на эту тему. Я
тоже баловался этими погружениями и навспоминал того
и сего. И так всё, знаете ли, убедительно и живо. И начал записывать. Ну, врать
не стану… получилась тетрадь.
Кузьмич сделал паузу, снял очки и протер. Ну,
сами понимаете, очки – это чистые понты, потому что
всегда можно поправить глаза. Но если человеку уютнее в очках – можем ли мы
возражать?
Никто и не возражал.
– И вот, – продолжил Кузьмич посреди внимательной
тишины, – стали там мелькать противоречия. То такой отец, то сякой. Легкий
разнобой эпох.
– Например? – спросил Зенон.
– Ну… то печь, то
центральное отопление, то уже тепловая почта. То вроде как еще и телевизора
нет, то – нате вам, пожалуйста, иллюзор. Если
специально не интересоваться историей, то вроде как и
ничего. А если влезть, хотя бы и неглубоко, то лет двести скольжения туда-сюда.
Причем, понятное дело, многое в отдельности можно объяснить. У кого-то уже иллюзоры – а в то же время у других еще телевизоры, а у
третьих, сами понимаете, и телевизора нет. Почему бы нет? Но всё вместе… как-то
неправдоподобно. Не складывается в целую картинку.
– И что же вы сделали? – спросила Люся. – И –
извините ради Бога – как можно к вам обращаться по имени-отчеству? А то Кузьмич
– какое-то амикошонство.
– Николай Геннадьевич. Что сделал? Некоторое
время колебался, обратиться к психиатру или к историку, но потом решил, что
предъявлять буду не голову, а тетрадь, и предпочел историка. Оказался довольно
внимательный и работящий тип…
– Извините, Николай Геннадьевич, что прерываю, –
вежливо влез Магеллан, – а кто он был – этот ваш историк? То есть я понимаю,
что историк, но – киборг, мигрант или волонтер?
– Вообще модуль. Но, переходя к сути, он в два
счета разведал, что по меньшей мере половина моих
воспоминаний литературна, а остальное – обрывочно, но
вполне цельно. И он смог локализовать не только время и район моего подлинного
детства, но и какие книги у меня там стояли на полке.
Фила поразило, как становящийся
фейк вдруг превратился в двойную подлинность.
Поговорив еще немного о второстепенном, компания,
приросшая Кузьмичом, вышла на свежий воздух.
Отчего-то досрочно настал вечер – возможно,
оттого что высокие дома организовали здесь сплошную синюю тень, а фонарей не
было – то ли они не горели. В сумерках особо величаво угадывались колонны,
портики и все эти детали лжеклассицизма. Новые дома
чуть заметно покачивались на своих воздушных подушках.
– Как… – мечтательно начал отец Алексей.
– Как прекрасна москва, – опередил его Зенон с притворной приторностью.
– Наконец-то, Зиновий, ты тоже почувствовал, –
обрадовался отец Алексей, и, как всегда, трудно было разобраться, абсолютная
это наивность или с примесью тонкой иронии.
И тут товарищи заметили маленькую красноватую звездочку
– но совсем близко, вон там, практически в десяти шагах.
***
Подойдя ближе, они увидели мужчину среднего
роста, который держал во рту мерцающую красным палочку, а иногда вынимал ее изо
рта и выдыхал немножко дыма. Короче, курил.
Курение у присутствующих располагалось скорее в
культурной памяти – так, в книгах и фильмах. Поэтому возникло множество
вопросов, и Люся озвучила, возможно, не главный из них:
– Извините, а где вы достали папиросу?
Лицо курящего было кое-как видно в свете
мерцающего огонька – и вот оно вдобавок осветилось улыбкой, брови при этом
поползли наверх, глаза же оставались полузакрыты. Если бы мы с вами написали в
энциклопедию статью «Добрая мудрость», ну, или, скажем, «Мудрая доброта», то
лучшей иллюстрации, чем это лицо, не смогли бы найти.
– Это сигарета, мадам, но достать не проблема.
Вам сколько и какой марки?
– А это не вредно?
– В условиях, где тела можно обновлять, а то и
менять на свеженькие, вред для здоровья – скорее абстрактная категория, вы так
не считаете?
Дед Кузьмич подошел ближе и всмотрелся в лицо.
– Михаил Палыч? – спросил он, крупно сглотнув.
– Да, Коля. Давно ты из Красного Села?
– Год, наверное.
– Нет, точно меньше. Год назад ты еще был там.
Припомни, на юбилее тети Тамары.
– Да, конечно.
– Вы Магеллан? – спросил дальше Михаил Палыч, каким-то образом усилив улыбку, как будто в его
организме был на этот счет специальный орган. – Удивительно, что мы не
встретились: мы одновременно были в шести районах.
– Вы тоже путешествовали? – спросил Магеллан с
интересом.
– Ну, я бы так не сказал. Филипп?
– Для краткости Фил. Извините, Михаил Палыч, а можно спросить, откуда вы меня знаете? Просто я
вас не припоминаю.
– Конечно, какие секреты?! Лет тридцать пять
назад была чудесная дискуссия в Лефортовском парке о
метафизике МКАДа, и вы там сделали несколько
совершенно диких и одновременно блестящих предположений. Я не мог не запомнить.
– Да… – Фил насилу восстановил в памяти лефортовскую дискуссию. Однако… с тех пор он дважды менял
лицо, хоть и не кардинально, да и там не мог быть представлен как Филипп.
Строго говоря, Фил даже не помнил, был он исконно Филипп или, скажем, Филимон, или, допустим, Филимонов (или Филиппов). Поэтому
Михаил Палыч явно знал больше, чем открывал. Впрочем,
глубокое знание и не откроешь за пять минут.
Пока Фил таким образом
размышлял, Михаил Палыч распознал и Зенона, и отца
Алексея. Только Люсе пришлось представляться.
Отчего-то именно этот результат (пять из шести)
показался Филу изумительным и чудовищным. Как бы объяснить…
если бы Михаил Палыч знал всю компанию, это бы
получился фокус, скорее всего – тщательно подготовленный розыгрыш. А вот так
внутри лысоватого черепа Михаила Палыча и за его
безмятежной улыбкой шевелилось какое-то колоссальное знание, высвеченное
абсолютной памятью. Фил еле сдержался, чтобы не попросить МП напомнить ему
дикие и блестящие предположения о метафизике МКАДа.
Что МП воспроизвел бы их изящно и точно – в этом и сомнений не возникало.
Словом, вот так и отличается чудо от фокуса –
чудо живорожденное и слегка шероховатое, а фокус щегольской и с вишенкой на
торте. Разве если предположить, что МП знал и Люсю, да притворился…
нет, это были бы хитрость и артистизм, недоступные человеку.
А пока Фил так размышлял, вся компания – уже из
семи человек – шла и шла себе по Ольховке, занимая всю ширину улицы. Уже
отгремел и свернул направо трамвай, уже отсияла слева
автозаправка, где редкие автомобили ужинали без участия человека. Впереди,
ближе к горизонту, едва заметно серела громада Третьего
кольца.
Впрочем, оно еще далеко и не вдруг, и нам не раз
встретится на пути уютное кафе или, скажем, столовая. А там – горячий кофеек, и
пирожные, и, разумеется, жаркое из тукана в орнаменте из молодых артишоков. И
разговоры о прекрасных и ужасных прежних временах, когда у некоторых были дети,
а у других – деньги, и проворная смерть рыскала между людьми.
***
Управившись с орнаментом, Зенон удовлетворенно
откинулся на ажурную, но прочную спинку белого венского креслица.
– Как прекрасна москва, а, Алеша?
Отец Алексей улыбнулся с не свойственной ему
печалью.
– Алеша! – посерьезнел Зенон. – Тебе нехорошо?
– Да, – просто и ясно ответил отец Алексей, – но
к здоровью это не имеет отношения. Я… я теряю смысл происходящего.
– Смысл на то и смысл, – степенно разъяснил Кузьмич,
– чтобы его время от времени терять и обретать заново.
– Так-то оно так, – в тон Кузьмичу пояснил свои
ощущения отец Алексей, – только мне кажется, что я теряю смысл этой череды
утрат и обретений.
– И что вы предлагаете? – спросил Михаил Палыч без своей обычной улыбки.
– Даже не знаю. Может, пойдем куда-нибудь?
Ввяжемся в какое-то дело?
Все помолчали.
– Видите ли, – осторожно произнес Михаил Палыч, – такого рода проекты испокон веку имели под собой
романтическую идею. Например, открыть новые земли. Или найти немереный клад.
Или, скажем, источник бессмертия и вечной молодости. Чаша Грааля, Эльдорадо,
философский камень. По известным причинам мы с вами в подобных находках не
нуждаемся. На худой конец – замкнуть слой, как наш коллега Магеллан. А что бы
вы хотели найти?
– Смысл, – скучно ответил отец Алексей.
– Извините, Бога ради, но смысл обычно
появляется, когда находишь то, что искал. Или, например, находишь не то, что
искал. Ну, иначе говоря, прилегло удобно сказуемое к подлежащему – вот вам и
смысл. Но может ли смысл быть тем самым подлежащим?
– А почему бы нет? – спросил Зенон как бы между прочим.
– Да? – брови Михаила Палыча
поползли вверх, и его лицо осветилось улыбкой. – Ну что ж, организуем
экспедицию по поиску смысла.
– Три, – неожиданно сказал Магеллан.
– Что три? – спросил Кузьмич. – Три смысла?
– Ну, в идеале. Я имел в виду три экспедиции. В
своем слое, на повышение и на понижение.
При этих словах все как-то подобрались, словно
до сей поры дремали – и вот очнулись.
– А это в принципе возможно – пересекать границы
слоев? – осторожно спросил Фил.
– А почему нет? – сказал Михаил Палыч. – Ну, это влечет за собой известные неудобства, но
где вы видели запрет?
А запретов, надо сказать, никто нигде вообще не
видел. Например, нарезать салат из соседа по столу – можно сказать, никому не
приходило в голову, или было не принято по традиционным соображениям, но ведь
не запрещено. Даже само слово «запрет», с такой легкостью выскочившее из
Михаила Палыча, не было привычно для остальных; оно
было скорее из культуры, из фильмов и книг.
Фил подумал о богооставленности
– эта тема была, в общем, не нова. Но, пожалуй, тут шла речь о другой оставленности – не то чтобы более
важной, а просто следующей по счету.
– Так в чем дело? – спросил Зенон буднично. –
Поделимся – и пошли?
– Одна маленькая деталь, – сказал Магеллан. –
Извините уж, Люся, лучше путешествовать смешанными компаниями. Я шел один, и в
этом есть своя прелесть… неподотчетность, что ли.
Сворачиваешь, куда хочешь. Но в компании из двух-трех мужчин очень мало
преимуществ.
– Что вы имеете в виду? – спросил дед Кузьмич. –
Секс, что ли?
Кузьмич произнес это пикантное слово через
отчетливое «е», как, наверное, было принято в Красном Селе, и такой
простонародный вариант в сочетании с почтенной внешностью ветерана произвел
комичный эффект.
Магеллан кивнул.
– Побочная, необязательная и уже три-четыре века
как биологически бессмысленная функция организма, – огласил приговор Кузьмич.
– Это как настроить, – вежливо ответил Магеллан.
– Так настройте по-человечески – и в дорогу.
Магеллан пожал плечами, ясно показывая, что не
собирается менять настройки.
Люся допила компот – и решительно поставила
стакан на стол.
– Извините, Магеллан, но мне тоже не по душе
такая постановка вопроса. Я категорически отказываюсь исполнять роль походной
жены для экспедиции. Я уже лет сто пятьдесят, как определилась с выбором
мужчины, – на этих словах Люся положила ладонь на плечо Филу – тот пожал ее
пальцы свободной рукой.
– Вот и отлично, – очень спокойно ответил
Магеллан. – Мы видим первую тройку: Люся, Фил и Николай Геннадьевич. Возражений
нет?
Все молчали.
– Прекрасно! Куда пойдете?
Пока Фил собирался с мыслями, Люся вздохнула и
сказала:
– Знаете, я пока не готова пересекать границы.
– Вот и хорошо, – ответил Магеллан. – А я бы
пересек с понижением. Меня интересуют окраинные пояса.
– Я бы тоже, – сказали чуть ли не в один голос
Зенон и отец Алексей.
Михаил Палыч сидел со
своей безмятежной улыбкой. Поняв, что его мнения недостает, он встрепенулся и
сказал:
– Мне всё равно. К центру?
Магеллан кивнул. Тем временем отец Алексей и
Зенон кинули жребий на пальцах. Отцу Алексею выпала окраина, Зенону – центр.
Магеллана между тем, судя по всему, не оставляла мысль о женщинах – и он
огляделся вокруг.
А надо сказать, что женщин вообще было гораздо
меньше, чем мужчин. Почему? – ну, версий было множество, но все какие-то
народные. Одни говорили, что женщин все-таки используют в репродуктивных
студиях. Другие что-то блеяли про чисто женские районы – впрочем, ни одного не
называя конкретно. Третьи считали, что женщин потянуло в центральные слои.
Четвертые – что перекос вышел из-за особенностей клонирования (ну, самая глупая
гипотеза, потому что клонов было вообще мало в сравнении с людьми из прежних
времен). Пятые – что женщины постепенно поменяли пол (и район впридачу).
В частности, в кафе сейчас, помимо Люси и
оформленной под женщину уборщицы-киборга, ужинали ровно две женщины, известные
в районе по прозвищам Верста и Девочка-Песня.
***
Девочка-Песня получила свое прозвище за то, что
выглядела удивительно юно и романтично. Никто, впрочем, никогда и не потребует
от женщины, чтобы она выглядела на свои реальные четыреста или пятьсот. Но постепенно, по умолчанию, возник такой как бы договорной
визуальный возраст – 30-35 лет, чтобы накопленная в глазах мудрость не
диссонировала со свежестью всего остального. Девочка-же-Песня
в своих простых подростковых платьях и с неизменной челкой казалась
шестнадцатилетней… этой… гимназисткой. В ее глазах вместо мудрости плескалось
какое-то перманентное отчаяние пополам с надеждой, а стоило мужчине открыть рот
(да хотя бы продекламировать выдержку из меню), как Девочка-Песня вся
обращалась в трепетное внимание. Словом, тот еще фрукт.
Что же до Версты, возможно, в ней таился целый
ворох изумительных или отвратительных свойств. Но все они терялись за одним
титульным – огромным, нечеловеческим ростом. Зенону как-то однажды довелось
прогуляться в компании Версты и еще парочки отдыхающих от кафе до кафе, так
отцу Алексею и Филу чуть ли не неделю пришлось слушать его сбивчивые
впечатления о голове в районе фонарей и паре длиннющих ног в джинсах. Помнится,
товарищи свернули на то, откуда могут взяться такие джинсы – и даже в этом
банальном вопросе не смогли толком разобраться.
Пока Фил припоминал эти информационные крохи,
Магеллан с обеими дамами уже подходил к столу. Зенон с суеверным ужасом
наблюдал, хватит ли Версте одного стула и куда она денет колени. Но долговязая
женщина уже давно приспособилась к жизни в мире лилипутов. Она довольно
грациозно заняла свое место и лучезарно улыбнулась Зенону.
Магеллан изложил географическую и метафизическую
подоплеку мероприятия, деликатно умолчав о сексуальной стороне проекта.
Девочка-Песня, по своему обыкновению, слушала его, как бога. Верста же –
задумчиво, вертя в своей гигантской ладони пивную кружку, как если бы это была
чашечка из-под кофе.
– Пойти куда-то, – неожиданно красивым голосом
сказала Верста, – конечно, не мешало бы. На одном месте закисаешь. Но,
уважаемый…
– Магеллан.
– О, тот самый?
Магеллан скромно кивнул.
– Уважаемый тот самый Магеллан, почему вы
пригласили именно нас? Здесь каждый… ну, девять из десяти согласились бы
прогуляться.
– Мы ценим общество очаровательных дам, –
ответил Магеллан обтекаемо.
– Мерси, – бесцветно поблагодарила Верста, –
только я не очаровательная дама. Я скорее ошеломляющая
дама.
– Если вы о вашем замечательном росте, – сказал
Магеллан любезно, – думаю, попутчики привыкнут к нему за день. А в дороге это
чистое преимущество. Скучно даже перечислять ситуации, в которых лишние 40-
– Извините, девушки, – неожиданно вмешался
Кузьмич, – а как вас называть? Давайте представимся по кругу.
Представились. Обе вновь прибывшие в миру оказались Маринами.
Оказавшись за одним столом с Мариной-Верстой,
Фил воспользовался шансом разглядеть ее лицо. Широкие скулы, небольшие живые
глаза – эта женщина явно была насмешлива и умна.
– Извините, Марина, – не утерпел Зенон,
обращаясь к великанше, – но если уж пошла речь… зачем
вам такой рост? Что вы имеете в виду?
– Не очень понимаю ваш вопрос. А зачем вам ваш?
– Это мой природный… я его никак не
корректировал. Не хотите же вы сказать…
– Да. Это мой
природный. А в студии именно корректируют, усредняют. Не уверена, что там можно
заказать 215. Вижу, в вас зреет вопрос, почему я не откорректировала.
– Нет-нет, это как раз понятно. Зачем
избавляться от того, к чему привык, что тебе не мешает, а объективно скорее
достоинство, нежели недостаток?
– Да. И всегда есть, о чем поговорить, что
удобно в компании.
Намек был усвоен аудиторией.
– Есть ли у вас предпочтения, – спросил Магеллан
обеих Марин, – по направлению движения?
Всем было очевидно, что самостоятельная Верста
изберет себе дорогу, а Девочка-Песня удовлетворится тем, что останется, но
случилось по-другому.
– Я на окраину, – сказала Девочка-Песня быстро и
хрипловато. Это пожелание, не сдобренное никакими «если вы не против», «если представится такая возможность» и тому
подобными соусами, прозвучало ультимативно и сухо.
– Я в центр, – чуть помедлив, добавила Верста.
Именно так: не «тогда я в центр», а все-таки по своему выбору и усмотрению. Да,
экспедиционный корпус пополнили те еще женщины. Но уж
какие нашлись. В судьбу – так или иначе – верили все присутствующие.
– Что ж, – буднично подытожил Магеллан, –
предлагаю разбиться на тройки и пойти на ночлег. А с утра встретимся тут за
завтраком и стартуем. Возражения есть?
Возражений не было.
0
С утра все встретились в том же кафе, серьезные
и даже как будто похудевшие. Порывшись в квартирных шкафах, путешественники
обзавелись ориентировочно походной одеждой – немаркой темно-серой, фиолетовой и
темно-синей. Ну – за исключением Марины-Версты, которой не так легко было
обновить гардероб. Но и она обнаружила на ночлеге косынку от назойливых
солнечных лучей.
Позавтракали; вышли на Ольховку. Слегка
помолчали.
– Что ж, – сказал Магеллан, – здесь и
расстанемся. Здесь, в этом кафе, и встретимся – когда получится. Так как мы не
знаем, сколько времени у кого займет путешествие, чтобы не торчать тут
понапрасну, давайте – третьего числа каждого месяца. Вон висит календарь.
Например, за ужином. Есть вопросы?
Все опять помолчали. Отец Алексей щурился от
юркого солнечного луча.
– Ну, пошли.
1.
Магеллан, отец Алексей, Девочка-Песня.
Группа Магеллана сразу свернула направо, к
окраине. Там, как мы уже говорили, впереди белела громада Третьего
кольца. И вот вам первая загадка – шли бы наши герои шаляй-валяй, зашныривая в кафе, у них ушел бы добрый месяц на подход к
белой стене. А так добрались за десять минут. И вы будете утверждать, что
расстояние не относительно.
Белое при ближайшем рассмотрении оказалось
основанием моста, вверху по нему что-то свистело и вжикало. Магеллан посмотрел
направо – там мост опускался и превращался просто в широкую улицу – впрочем,
ненадолго, потому что дальше нырял в тоннель. Магеллан
посмотрел налево – там был проход под мостом, вдоль грязной омерзительной
стены.
Никого нигде не было видно.
– Ребята, – буднично сказал Магеллан, – можем
пересечь Кольцо там или там. Какие будут предложения?
– Я бы пошел вправо, – вежливо сказал отец
Алексей, глядя на омерзительную стену с омерзением.
– Прекрасно! Тогда я слева.
– Что ж, – кисло
согласился отец Алексей, – давайте слева. Только зачем тогда было спрашивать?
– Нет, Алексей, вы меня не поняли. Я предлагаю
из научного интереса разделиться и пересечь Кольцо порознь.
– А-а.
– А вы, Марина, что предпочитаете?
– А я предпочитаю автобусом.
Тут все заметили, что стоят на автобусной
остановке.
– А он ходит? – заинтересовался Магеллан.
– А почему бы нет? Если бы не ходил, тут
проступили бы соответствующие сообщения.
– Что ж! Встречаемся на той стороне на первой
остановке. Марина, ну, если долго не будет автобуса, вы все же идите пешком.
Или за вами вернуться?
– Не беспокойтесь.
Отец Алексей пошел направо. Мост постепенно
сменил гнев на милость и опал до нуля. Свист и вжикание
издавали довольно обильные автомобильные потоки,
едущие в обе стороны. Алексей присмотрелся – водил не было, ни живых, ни
мертвых.
Глядя влево, он чуть не наткнулся на подземный
переход. Из него несло затхлым и слышалась тихая
музыка. Впереди мост уходил в тоннель, и там вроде бы можно было пересечь
Кольцо верхом и без помех. Но из научного интереса отец Алексей пересилил себя
и спустился в переход.
Там по древнему кафелю текли толстые узловатые
струи то ли воды, то ли мочи, а возле стены на газетах сидел безногий киборг с
гитарой. Он играл так хорошо, что отец Алексей невольно остановился.
– Добрый день, Алексей, – поздоровался киборг,
не прерывая игры.
– А откуда вы меня знаете? – спросил отец
Алексей, похолодев.
– Я соотношусь с твоим чипом, дурила.
– А во мне есть чип? Нет, другой вопрос: где во
мне чип?
– Где-то в потрохах. То есть я вижу его, но не
помню этих ваших названий. Что ты обновлял последним?
– Печень.
– Ну, стало быть, в печени.
– А меня могут найти по чипу?
– Найти? Кто? Кому ты нужен?
– Не знаю.
– Не знаешь – так не спрашивай ерунды. Могут
опознать, если что.
– Если что?
– Сам понимаешь. Слушай, не дергайся пару
секунд, я считаю твою любимую песню. Ага!
Киборг заиграл любимую песню отца Алексея – и у
того потекло из глаз.
– Что я могу тебе дать? – спросил Алексей,
сморкаясь.
– Что ты мне можешь дать? Кепка тебе нужнее. Дай
мне шейный платок: он нам обоим не пригодится.
Отец Алексей обвязал шейный платок вокруг теплой
пластиковой шеи.
– Как тебя зовут?
– Меня никто никуда не зовет. На жопе у меня есть инвентарный номер, но лень ворочаться…
Постой! Когда-то давно один безбашенный курьер
называл меня Джарвисом.
– Джарвис, ты знаешь, в чем смысл жизни?
Джарвис задумался — да так тяжело, что в нем
что-то фыркнуло и запахло паленым.
– Задача снимается, – поспешил Алексей.
Джарвис с трудом пришел в себя и взял пару
аккордов.
– Да, умеете вы, москвичи, замкнуть контакт.
– Если найду его, Джарвис, обязательно тебе
сообщу.
– Того курьера? Его звали Максимка, такой весь
на пружинах.
– Нет, курьера вряд ли. Смысл.
– Скорее уж курьера. Хорошо, Алексей, тащи свой
смысл, хотя зачем смысл киборгу?
– Не будь расистом, Джарвис.
– Постараюсь.
Товарищи обнялись на прощание – и вот уже отец
Алексей вышел на улицу с той стороны Кольца, в другом, неведомом слое. Тут
стояли тихие сумерки и шелестел ветер.
2. Фил,
Люся, Кузьмич.
Некоторое время две тройки шли параллельно, но
всё равно обособленно, как бы уже порознь, а после бензоколонки Фил, Люся и
Кузьмич свернули направо, по трамвайным путям. Зенон, Верста и Михаил Палыч пошли дальше по Ольховке – вспять, в направлении
центра. Верста обернулась и махнула рукой – вот и всё прощание.
Пару минут шли молча. Слева возникла древняя
церковь с черными куполами. Прямо за ней улица выкатывалась на мост. Компания
опасливо вступила на мост и пошла. Мост оказался вполне себе мост. Под ним
располагались многие пути железной дороги.
– Казанка, – проворчал Кузьмич.
– Ваши места, Николай Геннадьевич? –
поинтересовалась Люся.
– Ну да. Красносельская
– вон, за мостом.
– Так близко? А все про вас – эмигрант,
эмигрант.
– Бывает, Люся, на соседний стул пересядешь – и
уже эмигрант.
– Это точно, – разлепил губы Фил.
По железной дороге проехал бодрый паровозик с
одним вагончиком.
– Глядите-ка! – сказал Фил. – А я-то думал, что
паровозы – это история.
– Вся железная дорога – это история, – угрюмо
сказал Кузьмич. – Кому она нужна, когда ничего кроме москвы
нет и, скорее всего, отродясь не бывало. А уж если всё
история, какая разница, откуда крутить кино.
– Может, и мы – история? – вдруг спросила Люся.
– Живые картинки, не нужные никому?
– Может, это и есть смысл, который мы искали? –
спросил Кузьмич.
Все замерли на секунду.
– Нет, – грустно сказал Фил. – Это один из той
тысячи смыслов, до которых договариваются за ужином. Очевидно, что мы ищем
несколько иное. Не очередной трюизм. Извини, Люсечка.
– Конечно, Фил. В слове «трюизм» нет ничего
обидного.
Группа товарищей тем временем уже прошла мост и
приближалась к перекрестку. На той стороне деликатно розовело метро «Красносельская».
– Хай, Кузьмич! –
крикнули откуда-то сверху. Путешественники подняли головы и увидели лохматое
счастливое лицо в окне третьего этажа.
– Привет, Водила!
– Пообедаем через часок?
– Не могу, приятель. Спешим!
– Как знаешь!
Компания чинно, на зеленый, пересекла довольно широкую улицу и подошла к метро.
– Пустозвон, – проворчал Кузьмич.
– Хай, Кузьмич! –
донеслось с нескольких сторон.
Кузьмич поднял руку, таким образом
отвечая сразу на все приветствия.
– Вы тут популярны.
– Достаточно уйти на год и вернуться, чтобы
стать популярным на час. Но речь о другом. Нам бы
пойти прямо, но там невнятный выход. А влево – Три Вокзала, очень суетливо. Что
мы выберем?
– Лучше невнятный, –
неуверенно сказала Люся. – От суеты у меня обязательно заболит голова.
Все пошли немножко вверх по
Верхней Красносельской.
– Забавная улица, – прокомментировал Кузьмич на
правах аборигена. – На ней всегда лето. Деревья вечно зеленые.
– Хвойные? –
переспросил Фил обстоятельно.
– Зачем хвойные? Обычные. Просто вечно зеленые.
Улица изламывалась так
и сяк, будто кокетничая; компания покорно подчинялась ее изломам. Справа
подбоченились дворцы – ну, конечно, не самые-самые дворцы, а позднейшие копии,
но всё равно из тех еще лет.
– Красиво, – сказала Люся.
– Ты не проголодалась? – спросил Фил
обеспокоенно.
– Давайте немного протянем, – попросил Кузьмич.
– Здесь чересчур мои места. Начнутся утомительные расспросы.
– Конечно-конечно, – согласилась Люся. – Мы
ведь, Фил, недавно завтракали.
– Мы завтракали в других краях, – протянул Фил
мечтательно.
– Не преувеличивайте, – поморщился Кузьмич.
Тем временем улица пришла к перекрестку. Народ
здесь ощутимо поредел. Впереди было нечто явно пустое и бесперспективное.
Справа доносилась прохлада Третьего кольца; слой
истончался со всей очевидностью. Люся поёжилась.
– Что, – не удержался Фил от детской подначки, –
лучше было бы рвануть на Три Вокзала?
Люся пожала плечами.
– Ну, не всё так страшно, – благостно произнес
Кузьмич. – Если прямо, там регулярный тупик. Но это не значит, что не найдется
проход. Дырки в заборах – они, знаете, как язвочки: то появляются, то
зарастают.
– А если вправо? – спросила Люся. Метафора про
язвочки ее явно не вдохновила.
– Вправо… Там
деликатная история. Надо аккуратно пройти по границе слоя, а там одно условие… чтобы не сглазить… ну, в крайнем случае, пройдем
назад.
– Вернешься – не будет пути, – вполголоса сказал
Фил.
– А смысл вдруг раз – и
найдется, – сказал Кузьмич.
Все помолчали и, не сговариваясь, повернули
вправо. Люся взяла Фила за руку.
3.
Зенон, Верста, Михаил Палыч.
Некоторое время две тройки шли параллельно, но
всё равно обособленно, как бы уже порознь, а после бензоколонки Фил, Люся и
Кузьмич свернули направо, по трамвайным путям. Зенон, Верста и Михаил Палыч пошли дальше по Ольховке – вспять, в направлении
центра. Верста обернулась и махнула рукой – вот и всё прощание.
Дорога назад – а ведь, по крайней мере, для
Зенона это была дорога назад – как всегда, оказалась короче, чем вперед. И вот
он уже, насупленный дом на Новорязанской, косой угол.
– Куда идем? – спросила Марина сверху. Зенон
нервно пожал плечами. Несмотря на благодушный прогноз Магеллана, он пока что не
привык к габаритной спутнице. Впрочем, и день еще не прошел.
– Можно, конечно, направо, – в своей безмятежной
манере пояснил Михаил Палыч. – Но там Казанский
вокзал. Найдется всё, кроме смысла. Налево – скорее от центра. В итоге,
предлагаю пойти прямо.
Прямо шел небольшой переулок. Компания развязно
заняла мостовую – тем более что машин тут не наблюдалось. Трепетали кроны
тополей и лип. Быстро и молча вышли на новую улицу.
Зенон прочитал название на табличке – «Новая Басманная».
– А вот тут уже можно направо, – с улыбкой
сказал Михаил Палыч.
Так и поступили. Несмотря на всю близость к
исходному положению Люси, Фила, Зенона и отца Алексея, это был немного другой
квартал, и нечастые прохожие не были знакомы с Зеноном. И тут Зенон
почувствовал первый плюс от компании Марины-Версты: ни на него, ни на Михаила Палыча местные жители вообще не обращали внимания. Зенон шел словно в шапке-невидимке. Длинная женщина за долгие годы
привыкла к цирковому эффекту и шагала задумчиво и с великим достоинством.
Подходила пора обеда. Но раньше настал небольшой
мосток, а за ним открылось громадное здание, острой вершиной протыкающее
небеса. Немного похожее на гигантскую церковь, но не
церковь. Перед зданием лежал небольшой сквер. В нем, на скамеечке, наши
путешественники обнаружили двух маргиналов с опухшими лицами.
Один из них, очнувшись, пихнул второго, который
как раз задремал.
– Гляди-ка, – сказал он, указывая на Версту, –
это не смерть твоя топает?
– Нет, – отвечал второй, хлопая спросонок
глазами, – моя смерть будет маленькая и незаметная. Ты ее проспишь.
Верста неожиданно остановилась и нагнулась к
собеседникам. Зенон испугался, что она их прихлопнет, как комаров. Но напрасно…
– Напрасно надеетесь, – сказала Марина своим
красивым и немного печальным голосом. – Я ваша жизнь, неудачники. Очень
длинная, практически бесконечная. И совершенно лишенная
смысла.
– Будешь ликерчику, девочка? – примирительно
спросил первый маргинал.
– Не буду и тебе не советую.
– Вот те раз! А что же ты мне посоветуешь?
– Перебери всё. И закажи форматирование памяти.
– Ого! Так это буду уже не я.
– А ты так болезненно ценишь себя?
Маргинал задумался ненадолго.
– А я больше ничем не владею, – заключил он в
итоге. – Так что выбор небогат.
– По-твоему, ты владеешь собой?
– Видишь ли, малышка, здесь хотя бы возможна
дискуссия. Какими-то частями себя я, разумеется, владею.
– Языком с трудом, – отрезала Марина, брезгливо
оглядев части маргинального тела в колыхающихся отрепьях.
– Пусть даже так, – сказал маргинал и помрачнел.
– Пусть мой опыт отрицателен. Но это мой опыт. Может быть, кто-то настаивает
его во мне, как уксус.
– Я не настаиваю, – сказала Марина,
ухмыльнувшись.
– Это был каламбур, – важно пояснил второй
маргинал.
Марина выпрямила спину – и ее голова в косынке
ушла в небеса.
– Если вы закончили ваш
воспитательный курс, – любезно сказал Михаил Палыч,
– спешу представить: Садовое Кольцо.
Все трое приблизились к острому окончанию
сквера. Тут стоял памятник известному поэту Лермонтову, а за ним, в небольшом
опасном отдалении, бурлило Садовое Кольцо. Оно представляло
из себя сплошной поток автомобилей, прущих слева направо; за их восемью
или девятью рядами виднелись Сады, физически недоступные человеку. За Садами,
вероятно, такой же мощный поток пёр справа налево. Зенон на последнем апгрейде зачем-то обострил себе зрение, и теперь он
отчетливо видел: автомобили на Кольце были не только пусты, но и спаяны друг с
другом. То есть это были никакие не автомобили, а колоссальные жернова,
отделяющие центральные слои от окраинных.
– Слева подземный переход, – со своей обычной
вежливой обстоятельностью пояснил Михаил Палыч, – но
посередине его блокпост, и мы замучаемся объяснять, что просто гуляем.
Предлагаю в метро. Там тоже будет небольшая загвоздка, но я вам подскажу.
И они пошли ко входу в
метро. А был этот вход, как ни странно, прямо в высотке.
4.
Магеллан, отец Алексей, Девочка-Песня.
Так вот какой он был – слой складов. Отец
Алексей чувствовал себя, как литературный герой, впервые попавший заграницу. Он
огляделся с энтузиазмом неофита, надеясь заметить удивительные изменения
реальности. Но (если не считать сумерек) ничего удивительного пока не
произошло.
Да – надо ведь было найти автобусную остановку!
И тут отец Алексей со жгучим чувством вины обнаружил свой первый промах – он не
запомнил номера автобуса. Что-то за тысячу… Оставалось
надеяться, что Магеллан как-то разрулит скользкую
ситуацию.
Отец Алексей подумал, куда идти, и решил пойти
от перехода налево – как бы навстречу Магеллану, хотя тот – если не вступал в
разговоры с местным населением – вполне мог проскочить мимо подземного
перехода. И точно – слева было пусто, то есть клинически никого. Вправо уходила
змеистая неприятная улица. Впереди серел кусок всё той же омерзительной стены.
Отец Алексей поёжился и вернулся к переходу.
Так уж был устроен этот человек, что
одиночество, тревога и неуют навели его на мысли об
остальных. Каково, например, сейчас Марине, мчащейся куда-то сквозь полутьму на
громыхающем автобусе? Или, скажем, домоседке Люсе, шагающей за тридевять земель
в поисках того, чего, глядишь, и нет. Или, наоборот, того, что всегда было под
боком. А ведь именно его минутная слабость, легкая и вполне преодолимая
депрессия ввергли остальных в рискованную авантюру.
Отца Алексея захлестнула такая мощная лавина
вины, что в ней шевельнулся и смысл. Он целиком остался сзади, в Елохове и
Лефортове, в кафе, подвальчиках, хинкальных и тому
подобных котлетных заведениях.
Отец Алексей присел на бордюр перехода и утер
слезы. Тут же вскочил и быстро пошел вдоль Кольца – в поисках остановки,
Магеллана и Марины. Остановка нашлась буквально в нескольких метрах. Возле
информационной таблички стоял Магеллан и с интересом изучал информацию.
– Алексей, рад вас видеть. Всё в порядке?
Отец Алексей кивнул. Не прошло и пары минут, как
к остановке подъехал автобус. Из его задней двери высунулась Девочка-Песня и
сделала приглашающий жест. Мужчины, переглянувшись, залезли внутрь. Автобус
захлопнул двери и поехал, тут же свернув на змеистую улицу.
В принципе, здесь мог бы быть водила – киборг
или мигрант, — но этот автобус оказался самостоятельным. Спросить, куда он
едет, было некого, но Магеллана это не остановило.
– Куда едем? – спросил он громко и отчетливо.
– К Электрозаводской, –
сипловато ответил автобус.
– За Яузу?
– Ну, в итоге.
До отца Алексея только сейчас дошло, что
самостоятельный автобус – тоже своего рода киборг, просто другого дизайна.
– А вы что, туристы? – поинтересовался автобус.
– Ну, типа.
– И как вам пейзажи?
Это был вопрос с подначкой,
потому что, во-первых, густые сумерки съедали практически всё, а, во-вторых,
есть было практически нечего. Слева тянулся унылый депрессивный забор, справа
угадывались пустые прямоугольные дома.
– Класс, – ответил Магеллан.
– Рад, что хоть кому-то понравилось. Объявлять
вам остановки?
– Нет. И останавливаться тоже не надо. Высади
нас в самом осмысленном месте.
– Самое осмысленное место тут – это я.
– Хорошо. Высади нас там, где мы сможем
поужинать.
– Кто же утром ужинает?
Тут путешественники, к своему удивлению,
заметили, что сумерки слегка разбавились, а справа и впереди, между домами,
иногда мелькала агрессивно-розовая заря.
– Ну, позавтракать.
– Это у Электрозаводской.
– Хорошо. Только высади нас перед Яузой, чтобы
мы прогулялись чуть-чуть.
– Заметано.
И, заложив напоследок пару лихих виражей,
автобус подъехал к примечательному месту и любезно распахнул дверь.
5. Фил,
Люся, Кузьмич.
Пройдя мимо кирпичного здания, пахнущего
шоколадом, путешественники вступили на теплый асфальт. Вроде бы это длилась та
же улица, да вот только справа из-под земли вырывалось шоссе, усеянное рычащими
автомобилями. Люся обреченно села прямо на асфальт.
– Это Третье кольцо? –
спросила она, чуть не плача.
– Бог его знает, – как можно непринужденнее
ответил Фил.
– Это Третье кольцо, –
с достоинством сказал Кузьмич и насупился, как царь.
– Зачем же вы так, Николай Геннадьевич… я ведь с
самого начала сказала, что не готова пересекать границы.
– Мы на пару минут, – хмуро заметил Кузьмич. –
Если хотите, задержите дыхание.
– Хочешь, Люсечка, я
отнесу тебя на руках?
– А если мне там станет плохо? Меня ведь там
никто не спасет.
– Что за чушь… – вполголоса сказал Кузьмич, что
называется, в сторону.
– Я отнесу тебя назад и спасу.
Как ни странно, эти слова Фила возымели
воздействие. Люся встала, почистила сзади платье и на прямых ногах пошла
дальше, даже чуть опережая своих спутников – чтобы быстрее кончился этот
кошмар.
– Строго говоря, – успокоительно бормотал
Кузьмич, – мы ведь не пересекли границу. Пока, как говорится, мяч не выкатился
целиком… Люся, будьте любезны в переход.
Люся, уже не рассуждая, спустилась в переход,
остальные – за ней. С другой стороны (вот ведь фокус) переход безо всяких
ступенек вывел путешественников на смертельно тихую улочку.
– А теперь быстро назад, – деловито сказал
Кузьмич.
Компания выбралась на улочку и, поднимаясь по
виражу, со всей очевидностью пересекла Кольцо обратно. Теперь наша троица шла
вдоль высокой стены.
– Фух, – сказал Фил.
– Рано, – осадил его Кузьмич. – Осталась еще
одна деталь.
– Какая еще деталь? – простонала Люся.
– Маленькая железная дверь в стене.
И точно – буквально через десяток метров в стене
обнаружилась дверь. Кузьмич выдохнул, вдохнул…
наконец, решился – и дернул дверь на себя. Та, заскрипев, открылась.
– Слава Богу, – прошептал Кузьмич и, повысив
голос, сказал: – Прошу!
Все по очереди залезли в образовавшееся отверстие и попали в изумительный мир.
6.
Зенон, Верста, Михаил Палыч.
Надо ли говорить, что Зенон никогда (кроме,
возможно, реального детства и молодости) не спускался в метро? Стараясь
сдержать изумление, он просто шагал, как шагающий экскаватор. В метро был народ
– не много и не мало.
– Расслабьтесь, – шепнул Зенону Михаил Палыч.
– А то что?
– Да ничего.
Хорошо еще, люди не пялились на Зенона (потому что пялились на Марину). Та ступала со своей обычной
невозмутимостью. Мраморные дворцы пришлись ей впору. Эскалатор оказался
маловат; чтобы опереться ладонью о поручень, Марине пришлось слегка нагнуться.
Пережив эскалатор (точнее, два), Зенон был, в
общем, готов ко всему, но когда справа засвистел и замелькал в проемах голубой поезд, все-таки побелел, обмер и осел бы на мрамор, если бы Михаил Палыч
не поддержал его участливо под локоть.
– Куда нам? – спросил Зенон, изо всех сил
стараясь казаться спокойным и бодрым. – Туда? – Он ткнул вправо.
Марина, скучая, остановилась в нескольких шагах
впереди. Какой-то коренастый мужчина в шляпе настолько загляделся на нее, что
наткнулся на угол, ушибся, обронил шляпу и выругался. Марина, в свою очередь,
наблюдала этот театр одного актера со своей обычной безучастностью.
– К центру, безусловно, туда, – отвечал Михаил Палыч, ободряюще улыбаясь.
– Но нашей целью ведь было пересечь Кольцо. Поэтому мы никуда не поедем, а
просто выйдем с другого входа. Там будет некоторое словоблудие, но я, если что,
подскажу вам с Мариной ответы.
И точно, перед эскалатором вверх нашлось
довольно примитивное устройство, вмонтированное в стену: круглый изумрудный
глаз, круглый решетчатый рупор (он же, вероятно, ухо) и маленький кружок
неясного назначения. Большинство пассажиров просто пересекало поле видимости
глаза – тому было достаточно зарегистрировать профиль. Подошла очередь Марины.
– Присядьте, пожалуйста, – мелодично попросило
устройство. Марина присела, повернулась анфас.
– Вы изменяли внешность за последние три года
кардинальным образом, включая базовые константы?
– Нет.
– Тогда, пожалуйста, приложите к валидатору указательный палец правой руки.
Марина приложила указанный указательный палец к
маленькому кружку, оказавшемуся валидатором.
– Здравствуйте, Марина Игоревна, – голос
устройства изменился на более радушный. – Позвольте
поздравить вас с возвращением в Слой Приятных Сюрпризов.
– Дурацкое название, –
вполголоса прокомментировал Михаил Палыч.
– Просто у нее по пальцам база полнее и глубже,
чем по лицам, – пояснила Марина, возможно, не совсем то, что нуждалось в
пояснении. – Ладно, жду вас наверху, если что, спущусь.
Марина отбыла вверх, настала очередь Зенона.
Его, как и следовало ожидать, не нашлось ни в одной базе.
– Впервые посещаете центральный слой?
– Насколько помню, да.
– Представьтесь, пожалуйста.
– Зиновий Шнеерзон.
– Ага.
– Что вы имеете в виду?
– Да ничего она не имеет в виду, – благодушно разрулил Михаил Палыч. – У нее
нет такой опции – иметь в виду.
– Уважаемый Зиновий, – продолжало устройство, –
могу предложить вам временную работу: курьер, водила, сомелье,
массажист…
– Лектор, – подсказал Михаил Палыч
громким шепотом.
– Лектор, – сказал Зенон.
– Да я слышу, – ответило устройство. – Тема
лекций?
– «Пояс фастфудов –
рай или ад?» – подсказал Михаил Палыч.
Устройство подождало одобрения Зенона. Сзади тем
временем накопилась небольшая очередь.
– Ну, допустим, – раздраженно сказал Зенон.
– Периодичность?
– Ежемесячно.
– Ну да.
На этих словах из не замеченной ранее щелки
вылезла пластиковая карта. На ней была фотография Зенона, его имя-фамилия и
профессия, а также семизначный код – всё на красивом фоне, мерцающем
разноцветными сполохами.
– В случае утери дублируйте здесь. Следующий!
Господи, Михаил Палыч, неужели я вас забуду?!
Проходите, ради Бога, добро пожаловать. А вот вы, молодой человек, приложите,
пожалуйста, палец к валидатору.
Михаил Палыч и Зенон молча преодолели путь наверх (эскалатор и лестницу) и вышли
на центральные просторы. Здесь их поджидала Марина. Все трое, по-прежнему храня
молчание, свернули в тенистый переулок.
Что вам сказать про центральный слой? Вроде бы и
в поясе фастфудов было неплохо и красиво. Но здесь воздух был чище и заряжен озоном, небо – выше, солнце –
ярче, тени – гуще, а вода в фонтанах – мокрее. И всё вокруг как-то едва
заметно искрилось, как будто стоит завернуть за угол – и вот оно, то неведомое
счастье, единственно ради которого и стоило так долго жить до сего дня.
7.
Магеллан, отец Алексей, Девочка-Песня.
Заложив напоследок пару лихих виражей, автобус
подъехал к примечательному месту и любезно распахнул дверь.
Если коротко, здесь было всё. Улицы сплетались и
расплетались, ранние аборигены распахивали потихоньку окна, откуда ни возьмись выскакивала железная дорога, справа высилась
церковь. Купол и крест поблескивали в вышине, а по железной дороге, словно на
заказ, бежал небольшой аккуратный поездок: тепловоз, товарный вагон, дальний
вагон и цистерна. Отец Алексей про себя отметил чисто декоративный дизайн
состава. Справа, за церковью и домами, угадывалась река. Вдобавок в двух
местах, как бы ходом коня одно от другого, из-под земли в небеса били снопы
холодноватого переливающегося света.
– Что это? – тихо и почтительно спросил отец
Алексей.
– Фуфло, – ответила
Марина-Песня.
– Дешевые устройства городского дизайна, –
расшифровал этот ответ Магеллан, – совершенно лишенные смысла.
Компания не
спеша, смакуя район, двинулась вперед. Пять минут – и вот они уже вступили на
мост. Диковинный дом-колесо, узкая река, на рассвете блеснувшая сталью, яркий
квартал на том берегу… В лучах раннего утра, в
холодном розовом и голубом
всё это было так гармонично и прекрасно, что у отца Алексея защемило в груди.
– Стойте, – обратился он к спутникам. Те встали.
– Посмотрите, как красиво!
Те посмотрели. Кивнули: правда
ведь красиво.
– А если смысл в красоте?
– спросил отец Алексей.
– Бросьте, – ответил Магеллан, поморщившись.
И все пошли вперед, как по неслышной команде.
– Надо найти склад, – блеснул отец Алексей
географическими познаниями, – ограбить его и поесть.
– У вас начатки уголовного мышления, – похвалил
отца Алексея Магеллан, – только нелады с географией. Это слой супермаркетов.
Слой складов отсюда километрах в шести. Надо посетить супермаркет и
отовариться.
– Глядите! – тронула Магеллана за рукав Марина.
На доме, там, куда девушка показывала, торчала тревожная кнопка.
– Да, спасибо! – отозвался Магеллан. – Это
хорошо, что вы заметили.
Отец Алексей сообразил, что в этом поясе еще
работали ритуальные службы. Стало быть, они еще бессмертны. Странно, что такое
важное обстоятельство до сей поры не волновало отца Алексея, а волновали разные
мелочи. Например…
– Ребята, а кто понял, почему время течет
по-разному в разных слоях?
Марина равнодушно повела плечом.
– Время – это условность, – сказала она.
– Никому не пришло в голову синхронизировать
слои, – предположил Магеллан. – Да, думаю, так было всегда. Смутно помнится из
старых книг: часовые пояса. То есть приходилось передвигать стрелки часов при
смене слоев. Нас на сколько откинуло – часа на три
назад?
– А как же солнце? – спросил отец Алексей несмело.
– Как? – не понял вопроса Магеллан. – А что? Ну,
солнце, – он ткнул пальцем вперед и вправо; там действительно тягуче
поднималось солнце.
– А оно не одно на все слои?
– А с чего бы вдруг… Очень
аварийная конфигурация… Постойте – не думаете же вы всерьез, что это то самое
солнце из Ветхого Завета? Или – Марина, не помните эту астрономическую
ахинею?.. планета?
– Звезда, – сказала Марина презрительно.
– Ну. Верьте своим глазам, Алексей. Мы видим
большой и мощный осветительный прибор, двигающийся на большой высоте. Это само
по себе монументально и красиво. От этой печки можно плясать и рассуждать о
Создателе – или, допустим, о технологически продвинутых властях, или, скажем, о
безликом мировом порядке. Но зачем фантастические гипотезы? Мир и без них
удивителен.
К концу этой отповеди путешественники вступили
на лестницу, ведущую к стеклянному входу в многоэтажный супермаркет.
– С нас не спросят деньги? – поинтересовалась
Марина.
– Посмотрим, – ответил Магеллан.
И все трое чинно вошли внутрь.
8. Фил,
Люся, Кузьмич.
– Слава Богу, – прошептал Кузьмич и, повысив
голос, сказал: – Прошу!
Все по очереди залезли в образовавшееся отверстие и попали в изумительный мир.
Начнем с того, что это был мир железных дорог.
Они множились, переплетались, переходили одна в другую, заворачивали по плавным
дугам, скакали друг через дружку, образовывая мосты и краткие тенистые тоннели.
То там, то сям на рельсах мелькало солнце. Между
шпалами торчали вихры зеленой травы. Пахло так, как обыкновенно пахнет на
густых железных дорогах. Дед Кузьмич, если бы его спросили, пояснил бы, что это
специальный шпалопропиточный состав. Но спросить было некому: Фил и Люся,
открыв рты, впитывали глазами, ушами и ноздрями небывалую реальность.
Здесь был и дом – из красного кирпича, родной
брат того, который пах шоколадом. Но этот дом, несмотря на то, что был вполне
себе дом, явно имел отношение к железной дороге. Какое именно – пока непонятно,
но имел наверняка.
В довершение картины прямо на рельсах сидели два
смуглых человека с узкими глазами и читали две газеты. Один из них поднял глаза
на Фила, Люсю и Кузьмича.
– Какой сейчас век? – спросил он серьезно.
– Да… – уважительно протянул Кузьмич. – Однако
вы засиделись.
– И всё же, – сказал второй узкоглазый
с некоторым благородством, изяществом и легкой настойчивостью.
– Ну как, – ответил Фил, – двадцать пятый. Вроде
бы. Да, Люся?
– Мне кажется, что двадцать шестой, но,
возможно, я сгущаю. А как по-вашему, Николай
Геннадьевич?
– А ведь действительно… Нет,
двадцать пятый.
– Ладно, ребята, – возвращаясь к газете,
произнес первый сиделец, – не парьтесь. Нам ведь приблизительно.
Путешественники прошли дальше по шпалам.
– А ведь и мы засиделись, – глубокомысленно
заключил Фил.
– Да, – отозвался Кузьмич. – Иногда встречаешь в
городе своего рода зеркала. Нам, товарищи, на мост. Ну, чтобы не лазить через
заборы.
Прошли по железнодорожному мосту. С моста
открылись настоящие залежи железных дорог. Надо всем этим великолепием пролегал
торжественно гудящий мост Третьего кольца. Слева и
впереди в царство шпал и рельс врезался небольшой островок специальных домов.
– Нам туда, – лаконично сказал Кузьмич.
«А ведь железные дороги, – подумал тем временем
Фил, – пронизывают слои. Пронизывают слои, – его как бы заклинило ненадолго на
этой полуфразе. – Пронизывают слои…»
Здесь, возможно, скрывался некоторый смысл, но
пока сыроватый.
Люся дернула Фила за рукав.
– А?
– Пора обедать!
Желудок Фила, словно очнувшись, подтвердил:
пора.
– Николай Геннадьевич, – обратился Фил к
Кузьмичу со всей вежливостью, – не кажется ли вам, что понемногу приближается…
– Вон там есть путевая столовая, – указал
Кузьмич.
Через десять (примерно) минут Фил, Люся и
Кузьмич заняли стол в путевой столовой. Любопытно, что большинство клиентов
здесь были киборги, а один из гарсонов, наоборот, — человек. Он подошел к нашим
героям и, слегка им подмигнув, спросил:
– Определились с заказом?
– Пиццу Маргариту, – сказал Фил, – куска
три-четыре и сока побольше.
– Вишневого? –
попробовал угадать гарсон.
– Вишневого и виноградного.
– Мне, – Кузьмич взглянул в потолок, как если бы
там значилась подсказка, – ну… например… суши с
копченым лососем и чаю.
– А мне, – сказала Люся, – жаркое из тукана в
орнаменте из молодых артишоков и соку – как вот ему.
– Пять минут, – сказал гарсон и отвалил.
В зале стоял еле заметный то ли писк, то ли
свист: киборги между собой предпочитали общаться на высоких частотах. К нашим
путешественникам подсела плотная киборгиня
с карикатурно большими глазами и агрессивно-женским дизайном.
– Не помешаю? – спросила она мелодичным
контральто.
– Что вы, – машинально отозвался Фил.
Вновь пришедшая зорко просканировала Фила,
мгновенно уловила токи между ним и Люсей и переключилась на Кузьмича.
– Диана, – представилась она.
– Фил.
– Люся.
– Никколо.
– Никколо, угостите
даму огоньком?
Кузьмич поднял руку особым региональным жестом –
и в нее полетели три или четыре зажигалки. Кузьмич лихо поймал одну из них,
зажег и галантно поднес Диане. У той из ротовой щели высунулась сигарета.
Гарсон тем временем прикатил заказанное.
– Благодарю. Гуляете сквозь наши края или
инспектируете?
– Гуляем. А вы работаете на железной дороге?
– Так, понемногу. Смена через три. В основном,
отдыхаю и повышаю культурный уровень.
– Это хорошо, – одобрил Кузьмич. – А кем
работаете, если не секрет?
– Не секрет. Взвешиваю вагоны.
– Это как?
– Технически? Элементарно: вытягиваю руки под
вагон метра на три, цепляю (там есть специальные скобы), потом разгибаю колени
и приподнимаю вагон. Вес фиксируется вот здесь, – Диана взяла Кузьмича за руку
и деликатно приложила его ладонь к своей груди. – Никколо,
а вам нравятся сильные женщины?
– В силе есть своя прелесть, – ответил дед
обтекаемо. – Что до меня, то долгие годы постепенно отбили…
– Понятно, – Диана выпустила руку Кузьмича, и
тот вернулся к суши. – Голубчик!
Подкатил человеческий гарсон.
– Слушаю вас, мадам, – гарсон изобразил
повышенное внимание.
– Один грецкий орех и эспрессо.
– И на сколько вагонов хватает такой заправки? –
улыбнулась Люся.
– Ну, Люсенька, у каждой женщины есть свой
маленький секрет, – Диана чуть приподняла край платья и показала шнур, ведущий
к розетке. – А это так, бутафория. Мне кажется, что я различаю вкус ореха. Но
так ли это на самом деле, Бог его знает.
Гарсон принес эспрессо
и очищенный орех на специальном блюдечке.
– Наслаждайтесь.
Диана задумчиво повертела орех в пальцах.
– Постойте, – вдруг горячо заговорил Фил. – Но
ведь можно поставить простой и убедительный эксперимент. Слепая дегустация,
десять образцов одной консистенции. Если различите вкусы – значит, различаете
вкус. Хотите, мы организуем?
– А смысл? – спросила Диана печально.
В образовавшейся тишине она проглотила орех,
запила его дымящимся кофе, тепло попрощалась с новыми товарищами и ушла,
напоследок изящно выдернув вилку из розетки.
Прошло несколько минут – и путешественники,
отобедав, вышли на свежий воздух.
– И как тебе жаркое из тукана? – спросил Фил у
Люси. – Заметь – в орнаменте из молодых артишоков.
Конечно, оба подумали о Зеноне – как он там? –
но не было нужды облекать это в слова.
– Да отлично!
– Вот и хорошо. Николай Геннадьевич, а нет ли в
этих краях квартирки для послеобеденного отдыха?
– Как не быть.
Это оказалось железнодорожное общежитие, что,
между нами говоря, логично. Восемь коек на просторную светлую комнату –
впрочем, Кузьмич старательно истребил свет занавесками. Пока он это делал, Фил
прилег на одну из коек, Люся – к нему под бок, да сразу и задремала. Кузьмич
вышел на кухню – покурить и вообще.
Стрекотала лампочка под потолком. Прошел
товарный состав – задребезжала плита. За окошком моросил мелкий дождь, похожий
на туман.
Смысла покуда не
наблюдалось.
9.
Зенон, Верста, Михаил Палыч.
За пару минут обида Зенона на спутников (как
выяснилось, отнюдь не чужих в центральных слоях) совершенно испарилась, как бы
сгорела в озонированном воздухе. Он шагал, насыщаясь счастьем, как губка. Пошел
мелкий слепой дождь, возводя это счастье в почти невыносимую степень. Впереди
чинно шли Марина и Михаил Палыч. На сей раз Марина не
показалась Зенону такой уж экстремально длинной. А что? Даже по-своему
трогательно.
– Стойте! – отчего-то тонко крикнул Зенон. Его
спутники остановились и оглянулись.
– Глядите, как тут хорошо!
– Как прекрасна москва! – подчеркнуто машинально отозвался Михаил Палыч.
– Да нет… Действительно!
– Ну… да, что сказать. Мелкозернистая картинка,
чистые тона, выверенная химия. То, что это вызывает у вас такие сильные эмоции,
– последствия фазового перехода. Да еще в стрессовом режиме. Уверяю вас,
завтра-послезавтра у вас отцентруются рецепторы, и
компот будет не так уж сладок, и луна не так уж кругла. Словом, к вам вернется
ваша обычная критичность, чего я вам и желаю.
– А если нет?!
– А если нет, обратимся к местным костоправам.
– Вы, Марина, тоже так считаете?
– Ну, в общих чертах…
Зенон от неспособности донести свое
эмоциональное состояние затопал и заскакал, как маленький.
– А если это счастье?!
– В добрый час, – улыбнулся Михаил Палыч своей обезоруживающей улыбкой. – Лишь бы оно не
затянулось болезненным образом.
– А если это смысл?
– При всем неуважении к человеческому роду, –
отвечал Михаил Палыч, смахнув улыбку с лица, – не
хотелось бы верить в то, что кислород можно насытить смыслом. Давайте как-то
переживем вашу эйфорию и вернемся к нашему разговору… хотя бы через пару часов.
Тут Марина вытянулась да еще приподнялась на
цыпочки, что отвлекло Зенона и Михаила Палыча от
поисков смысла.
– Вон там, – сказала она, – довольно приятный
сквер с фонтанами. Пойдемте отдохнем?
Путешественники расселись возле воды. В алмазных
струях мелькала радуга. Зенон отметил, что жители центра не так часто и
откровенно засматривались на Марину. Во-первых, они сами в среднем были повыше,
чем в слое фастфудов. Во-вторых, воспитаннее
и деликатнее.
За фонтаном, в тени шелестящей листвы, стояла
садовая библиотека с настоящими бумажными книгами. Юноши и девушки листали
экземпляры, негромко переговариваясь о том и о сём. На
их одухотворенных лицах светились ласковые улыбки.
Михаил Палыч зевнул, с
легким опозданием прикрыв рот ладонью. Верста наморщила нос и встала во весь рост
(впрочем, как бы иначе?).
– Ну что? – спросила она. – Пойдем
пообедаем?
– Надеюсь на вас как на старожилов, – попробовал
съязвить Зенон. Получилось как-то сладковато, без перца и настоящей желчи. Но
товарищи улыбнулись, одобряя само намерение.
– Именно здесь я бывал крайне
давно, – сказал Михаил Палыч, – даже, я бы
сказал, пугающе давно. Ничего этого, – он обвел действительность широким
жестом, – здесь не было, а было, как легко можно догадаться, совершенно другое.
Обшарпаннее, но и естественнее. Но из общих
соображений нам подойдет ресторан.
Ресторан нашелся в одной минуте ходу. У
стеклянных, отороченных натуральным деревом дверей посетителей встречал
швейцар-киборг. В отличие от традиций пояса фастфудов,
швейцар имел не антропоморфный, а смешанный дизайн. Точнее, его ливрея и брюки
были совершенно человеческими, остальное же – в стиле хайтек.
– Добрый день, Марина Игоревна, Михаил Палыч, Зиновий Моисеевич. Будьте любезны – вон за тот
столик. Марина Игоревна, вам там будет удобнее.
Посетители оживленно прошли за столик. Всё было
накрахмалено и начищено. Зал множился в зеркалах. На столе уже располагались
ваза с фруктами, бутылка шампанского, три фужера, приборы и три относительно
тонких меню в кожаном переплете и с золотым обрезом.
– Любопытно, – сказал Зенон.
– Умоляю вас, – ответил Михаил Палыч. – В нашем с вами излюбленном слое фастфудов вам принесут любое блюдо мира за пять минут –
разумеется, бесплатно. Здесь надо как-то добавочно выпендриться. Вот и остается брать антуражем.
– Да нет! Откуда он знает мое отчество? Я его
сам едва помню и здесь – ну, у эскалатора – не говорил.
– Приятный сюрприз! – ослепительно улыбнулся
Михаил Палыч. – Фишка этого слоя.
– Не будьте так наивны, – проворчала Марина,
листая меню, – соотнеслись. Не удивлюсь, если они знают ваше любимое блюдо.
По своей привычке она вертела в ладони фужер.
Место и в самом деле ей досталось удобное – там был предусмотрен буквально
коридор для ее нестандартных ног. Подкатил гарсон.
– Это, как я понимаю, образцы? – спросила
Марина, встряхнув меню.
– Разумеется, – ответил гарсон и зажег широкую
улыбку из мелких лампочек. – Вы можете составить любую фразу из кулинарной
лексики, и наш шеф-повар ее реализует.
– Тогда принесите мне жареной картошечки с
грибами и кувшин лимонаду.
– Грибы: белые, опята, другие? Лимонад:
малиновый, мятный, на мой выбор? Кувшин – фарфоровый или хрустальный?
– Грибы белые, – хладнокровно уточнила Марина. –
Остальное на ваше усмотрение.
Гарсон обернулся к Зенону и как-то дополнительно
засиял всем корпусом.
– Жаркое из тукана в орнаменте из молодых
артишоков?
– Нет, зачем же, – с достоинством парировал
Зенон. – Можно просто селедочки?
– Насколько просто? С картошкой, луком,
водочкой?
– Ну да. Еще – минеральной воды и освежитель
дыхания.
– А мне, – дождался своей очереди Михаил Палыч, который, впрочем, опять никуда не спешил, –
что-нибудь самое осмысленное – ну, на ваш вкус.
– Паста с морепродуктами, – не моргнув ничем,
мгновенно ответил гарсон. – Идеальный баланс по шести базовым шкалам.
– И чай.
Гарсон укатил. Зенон обвел глазами пространство
ресторана. Было красиво и стильно. Редкие посетители в вечерних нарядах
общались вполголоса и с мягкими улыбками. Зенон попробовал на глаз определить,
что это – хорошее воспитание или свободное поведение, – и не сумел.
– Зенон, а можно личный вопрос? – вдруг сказала
Марина.
– Попробуйте.
– Освежитель дыхания – вы собираетесь целоваться
после обеда?
Подыскивая остроумный ответ, Зенон взглянул в
глаза Марине. То ли так падал ресторанный рассеянный свет, то ли что-то еще, но
сейчас Марина показалась Зенону очень красивой. Он застеснялся и замялся с
ответом, отделавшись каким-то междометием. Очень кстати принесли заказ.
«Надо быть аккуратнее с шампанским и водкой», –
подумал Зенон. Он помнил из книг, что есть правильный порядок употребления этих
продуктов, но не помнил, какой именно.
Продолжение
в следующем номере.