В переводе Геннадия Михлина
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 45, 2014
Алексис Киви (1834—1872)
Качели
Теперь мы с тобой на качелях,
девушка в светлом платочке.
Природа в округе прекрасной невестой
вечером в день Святой Троицы.
Взлетайте же выше качели,
и развевайся платочек
в ласковый этот вечер.
Под нами земля расцветает,
над нами небес необъятность,
и ветер листвою играет в долине,
под песнопения птичьи.
Взлетайте же выше качели,
и вейся девичий платочек
в ласковый этот вечер.
Как будто я в небе порхаю,
как будто я ветер в природе,
в полете чудесною далью любуюсь
в сей солнечный яркий вечер.
Взлетайте же выше качели,
и вейся девичий платочек
в ласковый этот вечер.
В далекие райские страны
взлетаем мы с девушкой вместе
лучистое царство нас манит на Запад,
даруя нам легкие крылья.
Взлетайте же выше качели,
и вейся девичий платочек
в ласковый этот вечер.
Там, где холмисты пространства,
березка наряд свой из листьев
неторопливо накинет на плечи
в праздничный день Святой Троицы.
Взлетайте же выше качели,
и вейся девичий платочек
в ласковый этот вечер.
Там пашни и нивы в долинах,
там зелень лугов весенних,
и навсегда сохранится виденье:
огонь ярко-желтых цветов.
Взлетайте же выше качели,
и вейся девичий платочек
в ласковый этот вечер.
Целуется ночь там с зарею,
а миг для возлюбленных — вечность.
И от временного потока в отрыве,
туманная ждет неизвестность.
Так стойте же, стойте, качели…
Прелестная бледность ланит
в ласковый этот вечер.
Эйно Лейно (1878—1926)
Костры нищих
Один пришел оттуда, другой пришел отсюда,
Кто с запада, кто с севера, с востока или с юга.
Один верхом, — хоть нищий был, — на дорогом коне,
другой пешком, оборванный, с дырой на рукаве.
Различные дороги их, но лёгкой — ни одной,
кто прямо шел и правильно, а кто-то по кривой.
И вот, все к ночи встретились и разожгли костры,
и было много нас таких, чьи языки остры.
Сидели мы компанией, подобные друзьям,
болтали беззаботно мы, и Бог нам был судья.
Вино рекою — с шутками, и вовсе неспроста
одни уста спешат сменить уставшие уста.
Один поведал о ветрах. Рассказывал другой
легенды, басни о горах Лапландии родной.
Один — не мало слов с войны принес в наш обиход,
Другой — красой восточных дев разволновал народ.
Одни уста спешат сменить уставшие уста.
Звезда Полярная взошла, настало время сна.
Во мраке лес, туман накрыл, увел дорогу прочь.
В молчании задумчиво мы созерцали ночь.
Один сиротство вспомнил, мать убитую свою,
и сад, и огород, и дом, где жил он как в раю.
Кто вспомнил о предательстве подруги — эх, дела!
А кто — про грусть сердечную, что осень принесла.
А кто-то маялся в ночи от тяжести иной:
убийца мир искал душе, вымаливал покой.
Не слишком много помощи для нищих от костра,
он греет не со всех сторон — замерзнешь до утра.
Во мраке лес, туман накрыл, увел дорогу прочь.
В молчании задумчиво мы созерцали ночь.
Юлиус Леопольд Фредрик Крон (1835—1888)
Псевдоним — Суонио.
Kova rangaistus
Девица:
Фу, злой мальчишка, ты разбил
В моей груди сердечко,
Твое коварство никогда
Мне не простить, конечно.
Грабитель ты, хоть признаю,
Что очень даже милый.
Душой и телом я теперь
Рабыня до могилы.
А руки нежные твои —
Удавкой золотою
Обвивают шею мне
И сковывают волю.
У других наложниц есть
С водою хлеб хотя бы.
Ты ж поцелуйчики мои
Стяжаешь, как награды.
Парень:
О, барышня, хоть мой разбой
Безжалостно жестокий,
Но в рабстве и моя душа —
Такие вот итоги.
Одна у нас с тобой тюрьма,
Другого нет богатства,
И постоянно будет так,
Такое наше рабство!
Сайма Хармая (1913—1937)
Осенний вечер
Дождик тихо, но беспощадно
между соснами льет на меня.
Вечер. Сумрачна и печальна
эта бедная цветом земля.
В безголосой, постылой квартире,
мне понять, видно, не суждено:
как же так, что в ушедшее лето
было радостно мне и светло;
как же так, мои ноги ступали
по тропинке на теплой земле,
где Дунай протекал по равнине
и сверкал, будто весь в серебре?
Почему под покровом акаций,
где гвоздикой цвела благодать,
ошибалась я, не догадавшись
тебя в губы поцеловать!
30.9.1932
Цветок и бабочка
О, боль твоя, нежный цветочек!
Стоишь на холодной земле,
а душу твою этой ночью
кто-то уносит во мгле.
Нету в любви совершенства,
в тоске лепестки неспроста.
Душу в минуту блаженства
бабочка прочь унесла.
А вдруг крылья снова коснутся?
Вспыхнет цветок как звезда.
Крылья, быть может, вернутся,
а может быть, что никогда.
1935
Ууно Кайлас (1901—1933)
Рука
Как боюсь я этой руки!
Она натворила разного,
вредного и безобразного.
От нее только море тоски.
Что нельзя продавать — продает.
Угнетёт, когда нет на то права,
Что посеет — взрастет лишь отрава.
Что нельзя убивать — убьет.
Боюсь я руки на столе.
Как мрачна она и никчемна!
Эх, чертит лишь крест черный
на всей этой жизни моей.
Один
Я один. Впереди остальных? Позади?
И так до скончания века?
Не знаю. Было давным-давно,
когда видел другого человека.
А может, не видал никого никогда.
Или что-то случилось с памятью.
Возможно, лишь при рождении,
когда общался с матерью.
Или видел во сне тебя, другой человек?
Как знать, смогу ли найти еще раз, и через сколько лет.
Радость ли ждет или боль? Как узнать,
мечтанья и мысли в осколки дробя.
Но знаю: себя в этой жизни найду,
только лишь через тебя.
Народная песня
Парни, покинувшие Суоми
Далеко мне до старушки, еще молодая,
Если бросит батрак-парень, вовсе не страдаю.
Пусть не мудрая я очень, но и не глупышка,
Хоть и нравятся мне парни, не забочусь слишком.
Уплывают парни в трюмах кораблей английских,
Видят в море только волны — ни подруг, ни близких.
На чужбине труд тяжелый, набухают вены,
В якоря куют железо — эхом стонут стены.
Там тоскливо, жизнь тупая, укатает всякого,
Ночь и утро, день и вечер — время одинаково.
Деньги, знать, не помогают, что тогда поможет?
Возвращайтесь из чужбины, Суоми дороже!
