Перевод с иврита Анатолия Кудрявицкого
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 43, 2014
Иегуда Амихай родился в 1924 году в Германии. Начиная с 1936 года он жил в Иерусалиме. Он был певцом этого города, причем писал о нем, обращаясь ко всем его жителям – и к евреям, и к арабам.
Язык Амихая насыщен словами как древнего, так и современного иврита. Его стихи изобилуют оригинальными метафорами, но в то же время не переусложнены. Порой они трагичны, но есть в них и юмор, чаще всего невеселый. Да и как иначе писать о судьбе еврейского народа? Амихай часто находил сюжеты в истории, но он не констатировал факты, а пытался их осмыслить. Суть его поэзии – это философия истории.
Как человек, он всегда был остроумен и ироничен. Этот скептик не любил красивых слов, но умел ценить правду, в том числе и горькую правду. Он был необычайно доброжелательным человеком. Из людей, лишенных иллюзий, получаются подлинные гуманисты.
Шамай Голан, израильский прозаик
Город поношенных евреев
Иерусалим – город поношенных евреев с плеча Истории,
еврейского секонд-хэнда, немного продранного, дешевого.
И еще он – Глаз, обращенный к Сиону. И все глаза
умерших и живых, треснутые как яйца
у края котенка – чтобы город
насыщался, тучнел, богател.
Иерусалим – город усталых евреев,
бодрящихся по праздникам, танцующих,
как цирковые медведи, на ноющих ногах.
Кто нужен Иерусалиму? Не мэр, нет,
но дрессировщик с хлыстом в руках,
способный укрощатъ пророчества, гнать пророков
по арене, кругами, галопом, учить их метить камешками
свой опасный путь к апофеозу.
Потом они все равно спрыгнут с высот –
под гром аплодисментов и орудийной канонады.
И Глаз, обращенный к Сиону, затуманится слезами.
Повторяется ли история
Не знаю, повторяется ли история,
но ты не станешь прежней, это точно.
Помню, как город был поделен
не между евреями и арабами,
а между тобой и мной.
Тогда мы были вместе.
Мы сделали себе убежище из тревог,
мы построили дом из смертоносных войн,
как северяне строят теплые,
надежные жилища из мертвенных
ледяных плит.
И вот город стал единым,
но мы – расстались.
Теперь я понимаю – история не повторяется,
как я всегда понимал:
ты не останешься такой, как прежде.
Плач по убитому на войне
Господин Беренджер, чей сын
пал в бою у Суэцкого канала, вырытого иностранцами
для прохода судов через пустыню,
встретился мне у Яффских ворот.
Он очень исхудал – потерял столько же,
сколько весил его сын.
Потому он легко плывет по аллее –
как лес, сплавляемый по реке.
Подобно наружной стене здания
Неожиданно и слишком рано
я понимаю, что живу.
Как будто внутренняя стена здания
стала наружной – после войн и разрушений.
Я почти забыл,
каково быть внутри. Ни боли,
ни любви. Близь и даль
от меня теперь на равном расстоянии.
Они синонимы.
Никогда не думал, что с красками
может случиться такое. Как будто с людьми:
голубизна спит в памяти вечерней синевы,
бледность осеняет фиолетовую дремоту. Ветер,
не имеющий запаха, приносит ароматы
издалека. Листья цветка хацав* засыхют
гораздо раньше белых лепестков, –
и не узнать им теперь весеннего расцвета
зелени и темной любви.
Я гляжу вверх, на горы. Теперь я понимаю,
что это такое – обращать взгляд ввысь,
какое это тяжкое испытание. О бремя страстей,
мука-которую-пора-изжить!
________________
* Хацав – полевой цветок, листья которого засыхают и отпадают весной, а белый цветок распускается лишь осенью.
Ветряная мельница в Йемин-Моше
Эта мельница не мелет зерно.
Она мелет священный воздух и Бяликовскую
птицу вожделения, мелет
слова и времена,
дожди и ракушки,
но никогда не мелет зерно.
Вот она почуяла нас –
и перемалывает наши жизни, день за днем,
делает из нас муку перемирия,
готовит из нас хлеб мирной жизни
для поколений, которые придут.
Ответственность
Я всем обязан предыдущим поколениям:
они дали мне по крупице плоти –
и я воздвигся как молитвенный дом
или богоугодное заведение.
Это пробуждает во мне ответственность.
Самое имя мое – от предков.
Ответственность возрастает.
Я приближаюсь к возрасту,
когда умер отец. Мое завещание
обрастает заплатами. Надо перестраивать свою жизнь,
денно и нощно, дабы сбылись пророчества
в отношении меня, – иначе они
окажутся напрасными.
Ответственность возрастает.
Мне минуло сорок.
Теперь я уже не всякую работу
получу. В Освенциме
меня бы не принудили к «радостному труду»,
а сразу втолкнули бы в газовую камеру.
Ответственность возрастает.
Странное сходство
Маленький парк, разбитый в память
о юноше, павшем на войне,
становится похожим на него – каким он был
двадцать девять лет назад.
Год за годом сходство возрастает.
Старики родители приходят каждый день,
садятся на скамью,
смотрят.
Каждую ночь память гудит в кустах,
как маленький мотор.
Днем этого не услышишь.
