Рассказы
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 43, 2014
Час Прометея
Сиртаки
Moderato, accelerando
Резкий удар в бок. Печень. Напоминает, что на часах 22 часа 57 минут 00 секунд. В очереди за амброзией передо мной двое: Горгона с полудохлыми змеями на голове и какой-то гунн у кассы. В одиннадцать водку продавать перестанут, у меня три минуты. Гунн в разных сочетаниях употребляет все три знакомых ему русских слова, но никак не может объяснить продавщице, что пришел за хлебом. Если я его убью, меня, конечно, оправдают. Но тогда я не успею купить водки. Пусть живет.
22.57.20. Тень орла заслоняет мутный закат над Северным Бутово. Это по мою печень. Сердце трепыхается в правом боку. Взрываюсь:
— Милая! Дайте ему батон и половинку черного! Уже без трех минут!
— Вы по-ихнему понимаете? — продавщица, утомленная толерантностью и переизбытком конфессий, подозрительно машет на меня ресничками, осыпая тушью прилавок.
22.57.40. Озирающийся, но довольный гунн, сопровождаемый шлейфом противоречивых запахов, удаляется. К прилавку подплывает бесформенная Горгона. Эта проторчит вечность. Я уже готов упасть на колени:
— Женщина! Дорогая моя! Без трех минут! Я же не успею! Пропустите! Умоляю вас!
— Вам, синякам, только б зенки залить! — завелась мгновенно, будто ждала. Даже змеи на голове проснулись и шевелятся.
22.58.00. Бутовский магазин — восьмое чудо света, торгующее всем: от алкоголя до удобрений, содрогается. Сизиф, по паспорту Сигизмунд Зигфридович, обреченный бесконечно толкать свою «Ладу-Калину» вручную, с грохотом упирает это беспородное чудище в ближайшее дерево и сливает свою скорбь с моей.
— За каким я поехал на машине! — фраза из ежевечернего ритуала вечная, как вселенная.
— Без двух минут, Сизиф! — я мысленно курю с ним последнюю папиросу на двоих перед казнью.
22.58.20. Орел садится на толстую ветку у крыльца магазина, улыбается:
— Без двух минут, Прометей… — перелетает на кассовый аппарат, делает вид, что чистит перья.
22.58.35. — Женщина! Пожалуйста! У меня без сдачи! — это я снова Горгоне.
— Я тебя сейчас пущу, а ты потом будешь под окнами песни орать до утра! Девушка, мне кефир три и два процента… еще… это… как его…
22.58.50. Время отмеряется ударами сердца. По два в секунду. Быстрее, быстрее, быстрее. Три удара в секунду.
22.58.59. Орел завидует Горгоне, он в состоянии причинять только физические страдания. Почему же я боюсь его больше всего насвете?.. А его ли?.. Он — причина боли, а я помню себя только в связи с болью в печени. Почему?.. если подумать… Я просыпаюсь от того, что болит печень. Иду в магазин за водкой. Если успеваю купить, то выпиваю… и дальше просыпаюсь от боли в печени, а если не успеваю, то прилетает орел, клюет, я теряю сознание… просыпаюсь от боли в печени. И так целую вечность.
***
Как-то вечером, примерно тысяч тридцать лет назад, или три… Словом, я проснулся от боли в правом боку и обнаружил себя прикованным к скале. После возлияний, устроенных накануне не то Дионисом, не то Вакхом, я не нашел в памяти ни одного воспоминания. Откуда взялись эти имена, и пил я вчера вообще?
Что я здесь делаю? Кто я? Почему так болит справа под ребрами?
—Эй! Есть здесь кто-нибудь?..
—… будь — будь — будь, — разнеслось по долине внизу.
Где же тот, кто меня приковал? Или так и должно быть, а цепи и скала — это тоже я?
—Добрый вечер. Орел.
Странное существо возникло на ближайшем уступе.
— Простите?
— Орел.
— Что?
— Я — Орел. Меня Зевс прислал.
— Орел… Зевс…
Уже хорошо, что я не одинок.
— Ничего не помните?
— Что я должен помнить?
— Вас Гефест приковал, по приказу Зевса. А мне приказали, вот… — существо взглянуло на тень от скалы: — О, уже десять вечера!
Орел неожиданно подскочил, расправил крылья, заложил вираж над ущельем, подлетел ко мне… и клюнул в правый бок.
—Эй, больно же!!!
— Вы думаете, мне самому это нравится?
— Зачем же? У меня там и без вас болит!
— А что делать, у меня приказ…
Орел снова клюнул меня в то же место, вырвал кусок кожи, брезгливо выплюнул его, с отвращением взглянул на струйку красной жидкости.
— Зачем же вы истязаете меня, если не голодны?
— Это, увы, не обсуждается. А вообще я предпочитаю на ужин седло агнца, ваш ливер меня не интересует.
— Тяжело вам…
— Я проклинаю тот день, когда свил гнездо на Олимпе. Место божественное, воздух чистый, но близость к Зевсу имеет свои недостатки. Не отвлекайте меня, пожалуйста, можно я быстренько доклюю, и спокойно поговорим.
Орел стал методично разрывать мне бок, периодически сплевывая. Пока он проклевывал кожу и мышцы, я, кажется, привык к боли, но прикосновение его клюва к печени отключило сознание.
Резкие порывы ветра привели меня в чувство. Орел сидел на уступе и обмахивал меня левым крылом, перекрывающим закат.
— Вам лучше? — надо же, ему хватает совести спрашивать.
— Да, спасибо, ваша… эээ… миссия закончена?
— На сегодня да. К сожалению, только на сегодня.
— Я могу поинтересоваться, что все-таки происходит?
— А вы, Прометей, ничего не помните?
— Прометей?
— Даже имени… — Орел загрустил.
— Меня зовут Прометей?
— Это значит Предвидящий, — покачал головой орел. — Вот люди! Когда они научатся давать имена?
— Люди дали мне имя. А кто они?
— Люди?
— Люди.
— Давайте я вам все коротко изложу, а то мне на Олимп пора, отчитываться.
Орел уселся поудобнее:
—Давным-давно вы подарили людям… Нет, что-то не с того я начал. Однажды вы спустились с Олимпа… ерунда какая-то получается… короче, вы вылепили из глины людей, чтобы нагадить Зевсу. Вам этого показалось мало, и вы подарили людям огонь. За это Зевс приказал Гефесту приковать вас здесь на Кавказе, а мне — каждый день переть сюда с Олимпа, клевать вашу печень. Представляете расстояние?
— Нет.
— Вам-то что, к утру печень зарастет. А я на рассвете вылетаю, к одиннадцати вечера весь в мыле добираюсь сюда, домой возвращаюсь только к утру, а утром мне снова вылетать к вам. Меня жена уже в гнездо не пускает, у детей клювы какие-то подозрительные, явно не мои.
— Так кто такие люди?
— Вон, внизу копошатся. Совокупляются, жертвы приносят, воруют, истребляют друг друга. Зачем вы для них огонь крали?
— А я крал?
— Эсхил говорит, что вы не просто огонь сперли, огонь — это так, символ. Он утверждает, что вы им под видом огня божественные знание и мудрость контрабандой протащили.
— Эсхил — он тоже на Олимпе живет?
— Что вы! Он один из этих, — поморщившись, орел сплюнул вниз. — Ладно, мне пора. До завтра.
Орел бросился вниз, расправил крылья и быстро растворился на фоне заката.
Я подвел итоги. Меня зовут Прометей. Я вылепил людей из глины. Украл для них огонь, одарил знанием. Тем самым нагадил Зевсу, который главный на Олимпе. Меня за это приковали, и орел будет каждый день клевать печень. Жизнь удалась!
***
— Добрый вечер, Орел!
— Вы думаете, Прометей?
— Я тут в боку поковырял, чтобы вам не переутомляться, а вы лучше расскажете побольше.
Орел осмотрел кровоточащий бок.
— Качественная работа, Прометей. Я пару раз клюну для протокола.
Больно-то как!.. И это у них называется «протокол».
— Так вот, — орел вытер клюв о крыло, — сегодня утром я общался с несколькими жителями Олимпа, — на священной горе есть несогласных с политикой Зевса.
— Зевс, это тот, которому я нагадил, а он меня за это приковал?
— Он самый. Я намекнул в узких олимпийских кругах, что имеется мученик, который мог бы возглавить освободительное движение.
— Мученик?
— Я имел в виду вас, Прометей. Многие боги согласны, а люди точно поддержат.
— Я вас не понимаю.
— Что тут непонятного? Вам не нравится ежедневное клевание печени, а мне отвратительно каждый день ее клевать, мотыляясь с Олимпа на Кавказ и обратно. У Гермеса серьезные претензии по налогам. Фемиду — вашу мать — не устраивает «олимпийское правосудие», Геру — кстати, по одной из версий, тоже вашу мать, — замучили венерические заболевания, а Венере надоел ее статус при Зевсе. И это только начало списка правозащитников. Олимпийские правозащитники — серьезная сила! Решайтесь, Прометей.
— Секундочку, так моя мать — Фемида или Гера? Насколько я знаю из наблюдений за людьми внизу, можно сомневаться в отцовстве, но не в материнстве.
— О чем вы говорите, Прометей! Сейчас ни в чем нельзя быть уверенным. Люди каждый день придумывают новые мифы, а на Олимпе из-за этого бардак, — птица явно занервничала и теряла остатки терпения.
— Не совсем понимаю вас, кто же главный — боги или люди?
— Естественно, боги! Хватит трепаться!
— Тогда объясните, почему людские мифы влияют на жизнь Олимпа?
Вместо ответа орел взмыл с уступа, стремительно подлетел ко мне и вырвал огромный кусок плоти из правого бока. Теряя сознание, я услышал только:
— Сволочь!
***
Следующие несколько веков орел клевал меня молча, с ожесточением. Я пытался с ним заговорить, но в ответ получал лишь более жестокие удары в бок, так что желание общаться быстро прошло.
Как-то вечером, во время одной из орлиных процедур, ко мне подошел молодой человек атлетического телосложения:
— Добрый вечер. Вы не подскажете, как пройти к Гесперидам?
— Здравствуйте. За этим утесом направо, потом вниз, а там спросите дорогу.
Молодой человек посмотрел на орла, чавкающего моей печенью:
— Вам птичка не мешает? — вежливо спросил он.
— Как вам сказать, приятного мало, — на самом деле я уже терял сознание.
Молодой человек, не переставая вежливо улыбаться, снял с плеча лук, вытащил из-за спины стрелу, натянул тетиву и выстелил орлу в шею. Орел икнул и рухнул в ущелье.
— Так лучше? — спросил молодой человек.
— Спасибо.
— Геракл, меня зовут Геракл.
— Прометей. Извините, не могу протянуть вам руку.
— Это мы сейчас решим, — Геракл непринужденными движениями освободил меня от оков. Мы пожали друг другу руки.
— Кто вас так, Прометей?
— Говорят, что Зевс. Я сам ничего не помню.
— А-а-а. Я слышал этот миф. Круто папаша с вами.
— Папаша? А у вас проблем не будет, Геракл?
— Не думаю… Но вы, на всякий случай, посидите тут, а я с папой переговорю.
***
— Орел??? Вас же Геракл вчера?.. — моему удивлению не было предела. Я снова прикован, печень снова болит, и снова прилетела эта… птица.
— Миф не прижился. Вернули старую версию, — орел смачно клюнул меня в бок.
— Как это возможно? Кто вернул?
Ответа я не услышал. Воскресший орел отличался изощренной жестокостью. С тех пор я не пытался с ним разговаривать.
Моим вниманием завладели люди внизу. Создал их я, если верить мифу, — вполне симпатичными, с богатой фантазией. Огорчало, что фантазия их направлена на утоление самых низменных страстей. Мифы они придумывали, чтобы оправдать свои преступления и безнравственность. У меня даже возникло сомнение, из глины я их слепил или из чего-то другого. На моих глазах главный демократ Афин впарил публике миф о Зевсе и Кроносе. Под это дело он прирезал своего отца, мешавшего, по его утверждению, процессу демократизации. Ушлый купец спер армаду кораблей с товаром и придумал Посейдона, который корабли «утопил». Актеры, чтобы оправдать свое пьянство, придумали Диониса… Интересно, откуда тогда взялся Дионис в моих первых воспоминаниях? Путаница какая-то. Не могу понять: если я создал людей, вдохнул в них сознание, а они придумали мифы о богах, это значит, что и меня они придумали?.. Кто из нас кого создал? Я их из глины или они меня в мифах? Если они меня выдумали, как своего создателя и благодетеля, то при чем здесь печень? Они, получается, наказывают меня за то, что я их создал? Людей не устраивает жизнь, если они мстят своему создателю? Их жизнь — страдание, а я за это расплачиваюсь? Они говорят: «Мы не просили тебя, Прометей, нас создавать, никому не нужен твой подвиг. Страдай, как мы». Кто же все-таки был раньше, кто первопричина? И — что существует на самом деле? Только миф?..
***
…Но тогда получается, что я сам, очередь в магазине, Орел, водка, идиоты, которые постановили не продавать ее после одиннадцати вечера, — это все чья-то фантазия?.. Моя??? Ну нет, не мог я придумать такой бред, чтоб водку — только до одиннадцати…
22.59.00. Горгона попросила взвесить ей килограмм «Докторской». Я точно не успею. Сизиф — мой брат по циррозу печени — достает анальгин:
— Мы не успеваем, Прометей… Будешь? — добрая наивная душа, он предлагает мне обезболивающее. Если бы все было так просто.
22.59.10. Орел улыбается, почесывает клюв о правое крыло.
22.59.20. Сизиф горько хрустит анальгином, но не уходит, — желает испить чашу страданий до последней капли.
22.59.25. Горгона тихо ликует. Она косится на меня, даже не обращая внимания на колбасу. И кто же тебя такую придумал?.. Точно не я.
22.59.35. Продавщица, заметив, что Горгона отвлеклась, подсовывает ей обветренный кусок «Докторской», цветом напоминающий мою печень. Надо же, хоть кто-то извлек выгоду из моих страданий.
22.59.40. — С вас две тысячи двести пятьдесят девять рублей пятьдесят копеек, — продавщица не знает, что за магическое число произнесла она. Если составить эти цифры рядом, получится…
22.59.50. У меня десять секунд. Девушка успеет пробить чек.
Девять. Горгона роется в карманах, поглядывая на часы-ходики над прилавком.
Восемь. Продавщица не выдерживает:
— Женщина, не задерживайте очередь. Семь.
Горгона медлит:
— У меня есть без сдачи.
Шесть. По прилавку рассыпается мелочь, продавщица с Горгоной неловко ее собирают.
Пять.
— Женщина, а две двести пятьдесят? Вы только мелочь дали.
Четыре. Горгона окаменела, будто взглянула в зеркало:
— Одну секунду, где они у меня.
Три. Горгона достает тысячную купюру.
Два. Горгона достает две сотенных и полтинник.
Одна. Из часов вместо кукушки вылезает Орел:
— Ку-ку, Прометейчик. Уже одиннадцать.
Горгона отходит от прилавка, гордая, как Ника. Орел ехидно кукует в ходиках. Все… Пробил твой час, Прометей…
Но что это?!.. Продавщица хитро подмигивает мне, едва заметно кивает в сторону черного входа в магазин: «Я продам тебе водку, Прометей». Добрая самаритянка, я понял, кто ее придумал. Ее создала моя печень. Нет, ее создала боль моей печени. Но если так, то… она создала и все остальное? Кроме этой боли ничего не существует? Все сущее рождено этой болью?
Орел почуял неладное, неуклюже вылезает из ходиков.
Сейчас я с тобой разделаюсь, гадкая птица. Сейчас я со всеми вами разделаюсь. Чтобы уничтожить мифы, прикрывающие зло, и чтобы уничтожить зло, рождающее эти мифы, мне нужно просто остановить боль в печени. Пусть я исчезну, но вместе со мной сгинет все это. Еще одна бутылка водки не спасет ни меня, ни этот мир.
Я вырываю из рук Сизифа пачку таблеток анальгина, грызу их вперемешку с бумагой. Изумленный орел застревает в окошке ходиков.
Сизиф участливо заглядывает мне в глаза, продавщица продолжает призывно подмигивать. Теперь мне уже все равно. Теперь все закончится…
Медленно исчезает прилавок, растворяется Сизиф, от продавщицы остается только улыбка и подмигивающий глаз, а потом и они превращаются в дым. Крик орла звучит уже в темноте, это последнее, что я слышу:
— Сво-о-о-о-о-о-ло-о-о-о-о-о-очь!
***
Нежный розовый свет пробивается сквозь закрытые веки. Сейчас я открою глаза. Сейчас, еще мгновение…
Как прекрасно небытие. Силуэты гор утопают в закатном пламени. Если придется провести здесь вечность, — мне наконец-то повезло.
— Ну и как тебе анальгин, Прометей? — орел, ухмыляясь, точит клюв о скалу. — Напугал ты меня вчера, в обморок грохнулся. Будто робкая нимфа какая-то…
— Ты???
— Ждал кого-то еще? Где там наша печень?..
Мальтийская сказка
Скерцо
Alegretto
«Жила была маленькая, но отважная девочка. Она носила красную шапочку и пистолет «Беретта». Все у нее было хорошо: много друзей в уголовных кругах, замечательные родители в мэрии, прибыльный и спокойный бизнес — небольшой автомобильный салон, торгующий «Бентли». Как-то раз девочка сдала бухгалтерский баланс и задумалась, а зачем я буду платить НДС (налог на добавленную стоимость), лучше я прибыль обналичу и возьму деньги себе».
— Папа, а сколько процентов девочка теряла при «обнале»? — прервал меня сын, внимательно слушавший сказку.
— От четырех до семи процентов.
— А НДС?
— Восемнадцать.
— Хорошая девочка, — сделал вывод сын.
***
Каждое лето мы с сыном Георгием улетаем на какой-нибудь остров, окруженный теплым морем. Распорядок дня выработан годами: утром купание, весь день мы колесим по острову на взятой напрокат машине — вживаемся в местную культуру, играем в «аборигенские» игры, а вечером снова купание. Ничего экстремального. Правда, не на всех островах понимают и принимают наши игры. Как-то на Крите нас с позором вывели из Кносского дворца за игру в «Минотавра», — мы нечаянно напугали оптовую партию китайских туристов, а за кражу инжира, гранатов и апельсинов в приотельных садах пару раз арестовывали. На Сардинии пришлось на ходу придумать сказку для карабинеров о загадочной русской традиции: я начал давать показания с рассказа об Адаме и Еве, а закончил тем, что в России мальчик становится мужчиной, украв яблоки в определенный день. «Вы не поверите, сеньоры карабинеры, яблоки здесь не растут, а этот день именно сегодня, так что мы заменили яблоки апельсинами»! Отпустили, даже поздравили.
Завершив ритуалы, мы падаем в кровати, и я рассказываю сыну «бухгалтерские» сказки. Традиция началось с того, что несколько моих творческих профессий договорились между собой, и как-то естественно образовался бизнес-продюсерский центр, – в котором я стал учредителем, генеральным директором, а заодно и главным бухгалтером. К творчеству добавилась бухгалтерия, которая меня очаровала. Самым большим потрясением было то, что сотворение сметы процесс гораздо более творческий, чем написание симфонии или сценария. Бухгалтерия впечатлила, захватила, поработила и дала творческий импульс к созданию бухгалтерского эпоса. Про девочку, которая решила не платить НДС, я рассказал на Мальте — заброшенном логове тамплиеров с левосторонним движением автомобилей, без дорожных указателей и спокойным до нежности морем.
Мы выбрали дивное место бухту Мелиха-бей. Мальта вулканический огрызок, на котором римляне томили апостола Павла, а тамплиеры придумали банковскую систему. Нынешние власти тоже большие молодцы: додумались насыпать песка на пляже только возле нашего отеля, за что им искренняя благодарность.
В первый же день на пляже сын познакомился с очаровательной ровесницей из Москвы. Юная нимфа Катя отдыхала с хорошо сохранившейся нимфой мамой и папой Аполлоном на пенсии. Я посчитал, что «сын за отца не в ответе» и не стал с ними знакомиться. Дети были увлечены морем, его жителями и друг другом, а я одним глазом посматривал за ними, другим досыпал все, что не доспал в Москве.
На второй день Катя и ее родители появились сразу после нашего прихода, расположились возле меня и стали активно знакомиться. Я про себя выругался, но был вежлив до отвращения к себе. Пустые общие слова. Какие рестораны предпочитаете, какие премьеры успели увидеть, где успели побывать на Мальте? Удивительно, но меня не покидало странное чувство, что они имеют какой-то корыстный интерес. За этим околосветским пустословием была какая-то фига в кармане. Подумалось, что, пользуясь дружбой наших детей, они попытаются спихнуть свою Катю под мой надзор, а сами куда-нибудь смоются. Фигушки, — подумал я. На мое счастье, пришло время нам с сыном отправляться в Голубую бухту.
На третий день уже мне было как-то неудобно не бросить свое полотенце рядом с нимфой и Аполлоном. Приближаясь, я следил за ними. Напряженные позы, полная концентрация внимания: иди сюда, иди же сюда. Мой проход довел их до исступления, когда, подходя, я поздоровался, но не остановился, и только поравнявшись с ними, бросил свое полотенце на соседний топчан. В их глазах читалось облегчение, пробивающееся сквозь темные очки. Закралось подозрение, что они принимают меня за кого-то, кем я не являюсь.
Перед тем как скрыться под предлогом путешествия в Валетту, я получил приглашение на ужин. Прикинув, что сыну нравится Катя, а мне пересекаться с ее родителями еще две недели, я сдался.
В храме Великих магистров сын задал мне странный вопрос:
— Папа, а кто ты по профессии?
— А кто тебя об этом спросил?
— Катина мама.
— И что ты ей ответил?
— Что здесь ты сказочник. Ты же мне здесь рассказываешь сказки.
— А почему именно здесь?
— Она спросила: «Твой папа здесь работает?»
Ответить на этот вопрос Георгию было и просто и сложно. На его памяти я был музыкантом, тележурналистом, режиссером, шоу-меном. Потом я свел эти профессии воедино, став хозяином продюсерского центра. А сказочником я был всегда.
Интересно! Что им от меня надо? На пару, которая ищет третьего для плотских утех, они не похожи. На аферистов тоже не тянут. Вербовать меня для шпионажа идиотизм. Но что?
***
Если бы я сам за себя не заплатил, пришлось бы назвать этот ужин благотворительным. Катины родители, перебивая друг друга, весь вечер рассказывали о своих жертвах на благотворительность, о благотворительных акциях, которые они провели и собираются провести. Оказывается, благотворительность сложнейшая система, аналогичная банковской или преступной. Я вяло восхищался, думая, как быстрее улизнуть. Когда рассказы о пожертвованиях практически докатились до отстаивания прав лабораторных крыс, я попросил счет. Странная пара долго упиралась, обзывая ужин благотворительным и пытаясь за меня заплатить, но я был неумолим. Когда ситуация стала уже совсем комичной, я выдавил из принесенного в жертву благотворительности мозга сомнительный аргумент:
— Мне по должности не положено. Аргумент вызвал странную дрожь, будто покрыл инеем их настойчивые домогательства.
***
На следующее утро я получил предложение на благотворительную партию в покер:
— Если выиграю я или муж, — мы отдаем деньги на благотворительность, если вы можете оставить их себе.
— Я в азартные игры не играю.
— Тогда вам обязательно повезет!
Сославшись на планы, я не пошел.
***
— Папа, ты когда-нибудь плавал на яхте?
— Ходил. На яхте ходят, а плавает другое.
— А я не ходил.
— Возьмем яхту, когда вернем прокатную машину.
— Папа, зачем? Нас Катя пригласила.
— Катя?
— Катя.
Ситуация мне окончательно переставала нравиться. Каждое утро и каждый вечер странная пара отравляла мне беззаботное лежание на пляже. Кроме того, они использовали моего сына.
— Скажи мне, мальчик мой, а о чем вы с Катей разговариваете?
— Так, про разное.
— А она тебя обо мне не спрашивает?
— Спрашивает.
— И что ты рассказываешь?
— Что ты сказочник.
— А еще?
— А еще я ей сказки твои рассказываю.
— Нравятся?
— Очень!
— А кем ее родители работают?
— Машины продают.
И тут я вспомнил мою сказку про девочку, которая не платила НДС, и ее автосалон! И все встало на свои места. Катины родители отдыхают на Мальте после трудовых будней укрывания доходов от государства после перепродажи машин. Появляется мальчик, который рассказывает их дочери наивную сказочку, которая в точности описывает их трудовые будни. Девочка пересказывает наивную сказочку родителям. Родители выясняют, кто ее сочинил, и начинают сушить сухарики на ярком мальтийском солнышке, приняв меня за представителя налоговой полиции. Одновременно они пытаются развести меня на получение взятки.
Никогда в жизни мне не давали взяток. Я, как любой нормальный человек на постсоветском пространстве, делаю это регулярно, вводя во грех гаишников и чиновников, но чтобы мне… Интересно, сколько предложат? И как это будет? Что я почувствую? Вернуть не вернуть?
***
Даже море в тот день было ни с чем не сравнимого зеленого цвета, будто все Бенджамины Франклины, изображенные на стодолларовых банкнотах, оптом выкупались в нашей бухте. Катя и Жора играли в «Остров сокровищ», я нежился на верхней палубе белоснежной яхты «Inigma», мздодавцы нервно молились золотому тельцу и готовились к решающему ходу. Я из последних сил убеждал себя, что чужие деньги никогда не принесут счастья. Что сам могу оказаться на их месте. Не знаю, какой аргумент оказался определяющим. Решил, немного помучив, беззлобно отомстить за отравленные несколько дней отдыха, заодно развлечься наблюдениями.
Когда «Inigma» отошла от острова настолько, что можно было рассмотреть только эротичный изгиб косы, прикрывающий бухту от волн Средиземного моря, коррупционеры пригласили меня обедать.
Разговор за обедом, для простоты понимания, стоит перевести с русского на русский, чтобы не упустить подтекст.
— Ах, какой день замечательный, — судорожно улыбнулась хорошо сохранившаяся нимфа Аполлону на пенсии. (Если мы не купим его сегодня нам конец.)
Неловкая пауза.
— Да, для выхода на яхте, в самый раз, — будто проглотил несвежую устрицу Аполлон. (Возьмет, иначе со сказками бы не подкатывал.)
Очень неловкая пауза.
— Хотите еще вина? (Сколько еще он выжрет, чтобы начать?)
Очень-очень неловкая пауза.
— Да, спасибо. — Я внимательно посмотрел на нимфу. (Ну, и когда вы начнете?)
МХАТовская пауза.
— А у нас в Москве тоже есть яхта, мы приглашаем вас с сыном, когда вернетесь, — сделал ударение на слове «сын» Аполлон. (Надо напомнить про сына, он его любит.)
Издевательски МХАТовская пауза.
— Пока не знаю, мы еще здесь не закончили. (Посмотрим, сколько предложите.)
Я увидел, как нимфа за спинками кресел передала Аполлону упитанный бумажный конверт. Тело Аполлона как-то противоестественно выгнулось. Конверт упал на металлическую палубу под столом, издав звук колокола, который еще не определился, по кому звонит. Началось! Звук шлепка впечатлил меня. Хорошо оценили!
Впервые в жизни я мог наблюдать, какая часть мозга отвечает у человека за надежду, а какая за отчаяние. Судя по тому, что правый глаз нимфы молил, а левый стремительно агонизировал, я понял, что ситуация с мозгом зеркальная. Глаза Аполлона тоже были красноречивы: правый сверлил во мне бюджетные дыры, левый слезился от магаданского ветерка. Было ощущение, что в левом у них по тюремной решетке.
— У вас… — ее голос дрожал.
— Упало? — я занес деревянный молоточек.
— Упало. — Аполлон тлел на обжигающем мальтийском солнце.
Я не спеша заглянул под стол, поднял упитанный конверт и заглянул в него. На глаз, меня оценили в 50000$ (пятьдесят тысяч долларов США), в том числе НДС (18%) – 7627,12$ (семь тысяч шестьсот двадцать семь долларов, 12 центов). Я подумал, что взятки НДС не облагаются, а пора бы, это более реальный сектор нашей экономики, чем автомобилестроение или сельское хозяйство. Я перевел взгляд с конверта на нимфу, потом на Аполлона… и улыбнулся. Она не смогла сдержать слезы и убежала в трюм. Он достал сигару из коробочки, даже не предложив мне. Мимо стола с криками «Пиастры! Пиастры!» пробежали дети.
Вернулась хорошо сохранившаяся нимфа с плохо сохранившейся косметикой. Она рухнула на колени мужу. Я ждал рождения первого слова. И оно родилось. До безобразия банальное. Я даже обиделся:
— Теперь у нас все в порядке? — сладко проворковал мне Аполлон.
— В полном! Заберите это, — я положил на стол конверт.
***
— То есть вы не из налоговой?
— Я который раз повторяю, вы не за того меня приняли.
— А как же…
— А с чего вы взяли?
На пути к берегу я пытался объяснить нимфе и Аполлону их собственную цепочку умозаключений. Они отказывались верить. Когда мы в очередной раз вернулись к сказочке про девочку и НДС, яхта подошла к пирсу. Со мной попрощалась только Катя.
***
Вечером на пляже мой сын безуспешно ждал свою пассию. Потом сходил в ее номер, там шла уборка, горничная сказала, что Катя и ее родители уехали.
***
— Папа, расскажи мне сказку.
— Жил был мальчик. Его почему-то принимали за сотрудника налоговой полиции.
— А это хорошо или плохо?
— Что?
— Быть из налоговой полиции?
Ленивец
Румба
Meditabondo
— А сейчас самый ответственный момент! Малютка Хорхе должен первый раз в жизни покакать! — ее изумрудные глаза сияли волшебным и диковатым огнем. До этого момента мне приходилось видеть подобный огонь исключительно в разгар плотских утех, сильно напоминавших капуэйра.
— Что мне надо делать? — произнес я и осознал, что ревную.
— Когда он сползет по твоей руке на землю, нежно-нежно массируй ему животик.
Мне предстояло научить свежерожденного ленивца по имени Хорхе самому главному делу в его жизни. И это не самое оригинальное, на что я был готов ради Хуаниты — страстной и нежной латиноамериканской богини. Для нее я был готов на все: прыгать с парашютом, целовать анаконду, танцевать голым на многолюдной площади, погружаться с аквалангом на неимоверную глубину. И это лишь краткое описание культурной программы последних двух недель. Ей даже не приходилось брать меня «на слабо». Я был настолько влюблен, что потерял чувство опасности, а заодно и болевой порог. Предложение провести мастер класс по «ленивой дефекации (процессу отправления естественных надобностей)» я воспринял как еще одну фигуру «Румбы», которой учила меня Хуанита.
— Может ему слабительного? — предложил я.
— Ты что! Это же первый раз!
Я уверен, что к потере собственной девственности Хуанита не отнеслась с таким же трепетом. За два месяца до первой торжественной дефекации крошечного ленивца Хорхе, в России началась президентская предвыборная кампания. Поскольку ее результат был более предсказуем, чем финал естественного процесса работы пищеварительного тракта новорожденного экзотического зверька, я, как журналист, воспитанный в смутное время, предпочел самоустраниться. Было оскорбительно, что теперь мои слова не щедро оплачиваются и только после этого нежно нашептываются, а грубо и бесплатно выкрикиваются сверху. Моя журналистская честь, заметно подорожавшая благодаря путчам и беспределу, стала похожа на акцию обанкротившейся компании. Поскольку практически все коллеги уже высунули языки для вылизывания отдельных органов власти, наивно думая, что им воздастся, я мог выбирать место добровольной ссылки. Мне предложили Китай, Северную Африку и Бразилию. Слово Бразилия, как поклонник латиноамериканской музыки, я договорил раньше редактора, предлагавшего мне это счастье.
— Что же ты делаешь! Массируют по солнышку! — в глазах Хуаниты вспыхнула паника.
— Это как?
— По часовой стрелке! Смотри!
Как поэтично. «По солнышку». Сволочь Хорхе был моим соперником уже неделю. В Бразилии в то время не было ни выборов, ни переворотов, до карнавала — море времени, так что я в свое удовольствие снимал сюжеты о зоопарках, концертах и выставках. С Хаунитой — «главной по ленивцам» всея Бразилии — я познакомился в специальном питомнике по реабилитации и «социальной» адаптации этих милых существ. И пропал. Уже две недели я существовал в танце. Это не была любовь, не была страсть, это был именно танец. Румба! Хуанита все делала, танцуя: ходила, ела, даже спала. Не могу представить, что ей снилось, но сон ее тоже был танцем. Если бы не сумасшедший ритм, который задавала эта удивительная девушка, я, может быть, и смог бы разобраться в наших отношениях. Но все было настолько интенсивно.
— Хорхе, дорогой, папа тебе поможет, у тебя все получится! — Милый, — это уже мне, — теперь чуть-чуть сильнее надавливай.
Удивительные существа — ленивцы. Всю жизнь висят на дереве. Лопают листья, слизывают с собственной шерсти росу, чтобы не умереть от жажды. А на землю спускаются примерно раз в неделю, чтобы погадить. Это единственное, что побеждает их страх перед хищниками. За свалившимися младенцами мамы не спускаются, потому как страшно. Не возьмусь обсуждать их нравственные ценности и моральные устои, — это их ценности и устои. Внешне же они очаровательны. Умные широко посаженные глазки, ловкие ручки с длиннющими когтями. Они напоминают небольших бурых медвежат, по которым проехался асфальтовый каток. При этом бездна обаяния и какая-то «фига в кармане », хотя сложно представить фигу, сложенную из протянутых в вечность когтей ленивца. Путешествия по разным странам и континентам позволяют мне судить о том, что в отдельных государствах подобных существ вполне можно признавать гражданами и выдавать паспорт.
Бедолага Хорхе свалился неделю назад, мы с Хуанитой стали его родителями. Процесс, которым мы в тот момент занимались, по важности не имеет аналогов в человеческом обществе. Это больше, чем читать, писать, ходить, говорить, тем более — голосовать. Для ленивцев это выше религии и всех инстинктов.
Сначала я поставил на землю руку, имитируя дерево, посадил Хорхе себе на плечо и медленно-медленно стал подталкивать его в сторону земли. Потом, помогая природе в целом и пищеварительному тракту ленивца в частности, я средним пальцем правой руки начал массировать ему животик.
— Он начал тужиться! — за две недели мне ни разу не удалось вызвать подобного блеска в ее глазах. Ни сексом, ни комплиментами, ничем.
— Сейчас нагадит.
— Давай-давай, мой хороший, давай-давай, мой любимый!
Я уже не ревновал, я завидовал. И зависть моя стремительно чернела. Ко мне и моему журналистскому творчеству никто никогда не относился с таким вниманием, как Хуанита к маленькому ленивцу и его «творчеству». Может быть, потому, что я со всеми своими потугами и понтами не так уж и важен? Да и творчество ли то, чем я занимаюсь? Интересно, кто важнее, с точки зрения мировой гармонии, журналист или маленький какающий ленивец? В современном мире журналист — часть шоубизнеса. Он сам являет собой новость. И важность любой новости зависит от персоны журналиста, выдающего спущенную сверху или оплаченную интерпретацию действительности. Журналист — небожитель. Он сидит высоко-высоко и спускается на грешную землю только, чтобы…
— Получилось! — Хуанита держала в ладони крошечный зеленовато-коричневый комочек. На безымянном пальце ее ручки поблескивал небольшой бриллиантик, который я ей подарил. Рядом с комочком бриллиантик в ее глазах выглядел тусклой стекляшкой. — Хорхе, какой ты умница!
Хуанита от счастья перешла с понятного нам обоим английского на понятный только ей португальский. Перевод читался в ее глазах, так что я все понял.
Для завершения ритуала Хорхе должен был по руке заползти мне на плечо, служившее ему деревом. Я аккуратно подтолкнул его. Он вцепился в кожу коготками-иголками и медленно пополз. В его глазах-бусинках светилось полное удовлетворение.
