Рассказ
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 43, 2014
Ванька позвонила мне в шесть и сказала:
— У меня на кухне большой паук. На потолке. У него маленькое туловище и длинные ноги. И он на меня смотрит. Спустись и выгони его.
Я въехал в этот дом полгода назад и не сразу разглядел славянскую фамилию на табличке этажом ниже. Рядом с диковинным именем Ивонна, которое местные произносят Ювон.
Маленькая, чудом сохранившаяся застройка времен семидесятых, в тихом, полуспальном районе севернее столицы. Десять минут до моря. Десять минут до леса. На станции — круглосуточный магазин, куда редкие ночные забулдыги приходят взять парочку пива, обещающего свалить самое крупное сухопутное животное, а отражения их лиц в стекле витрины мешаются с увядшими за день сэндвичами.
Мне сказали, что весной тут повсюду цветут каштаны и что мне очень повезло. Я так и написал жене: «Ванной нет, только душевая кабинка. Зато, когда ты приедешь, тут повсюду будут цвести каштаны». Так потом и получилось.
Ванька смеялась, когда я ей рассказал, будто думал сначала, что она старая дама. Шарлотку? Да, мне взбрело в голову тогда испечь шарлотку. У меня была мука, яблоки, даже тефлоновая новенькая форма, которую я купил на распродаже, а купив, решил испытать. Не было только венчика для взбивания белков. Или миксера. Правда, «гугл» сказал, что белки миксером взбивают только дилетанты, но у меня его все равно не было.
«Фру Иванофф, извините за вторжение, не одолжите ли вы мне на пятнадцать минут венчик для взбивания? Буду глубоко признателен! И, кстати, не говорите ли вы по-русски?» — я репетировал речь, которая должна была бы растопить сердце старой дамы и пробудить сострадание к одинокому иностранцу. Пекущему шарлотку в будний вечер, ага.
Я позвонил в дверь и сделал соответствующее ситуации скромное и смущенное лицо.
Маленькая черноволосая девушка открыла дверь, с непроницаемым лицом выслушала бедную мою речь и ответила на моем языке:
— Ну, заходи.
И я зашел.
И я зашел.
Сразу после она рассказала мне, что спит с мужчинами за деньги и что с меня денег брать не будет, что я очень милый, и она рада, что мы соседи. А я сказал, что женат и что она тоже очень милая. Никакого венчика у нее не было.
Я заходил к Ваньке почти каждый день, и мы… Не каждый, потому что иногда она занималась — сидела, лохматая, с огрызком яблока над медицинскими книжками, училась на ветеринара, — а я слонялся вокруг, надоедал, мешал, и она меня выдворяла. А иногда к ней приходили «друзья», как она их называла, как правило, вечером в пятницу, некоторые оставались на ночь.
— У всех наших девочек кучи мужиков, толпы! — возбужденно говорила она, округляя глаза и размахивая руками. Ты бы послушал, о чем говорят наши девицы на курсе. У одной есть книжечка, куда она их всех записывает, чтоб не переспать случайно с тем же самым. Так что я — ничего особенного. Просто мои друзья помогают мне деньгами, только и всего, — и добавляла печально:
— Очень сложно жить на стипендию.
Она рассказала, что находит их всех на сайте знакомств, впрочем, большинство, как я понял, были ее давнишними клиентами, а новые появлялись не чаще раза в полгода.
— Вот придет к тебе однажды такой маньяк, голову тебе отрежет и в морозилку спрячет, — говорил я, целуя коротко стриженую макушку. — Не страшно? Они же все одинаковые, твои дяденьки, все такие приличные на вид…
— Да, часы, кольцо на пальце, — подхватывала она, — залысины, мягкое брюшко.… У тебя вот есть часы?
— У меня хоть залысин нет. Зачем? Я всегда могу посмотреть время на телефоне.
— Глупый, часы красивые, а ты вот странный. А если хочешь знать, это ты, может, и есть тот самый маньяк… Полиция, полиция! — кричала она со смехом в пульт от телевизора. — Помогите, у меня в доме иностранец с ножом, на помощь!..
Я щекотал ее в отместку, она заходилась в хохоте, отбивалась локтями, мы начинали возню, которая всегда заканчивалась одинаково.
Мы мало разговаривали. Мне достаточно было просто ее общества, чтобы мир вокруг приобретал некую законченность и цельность, такой, знаете, уют на краю ойкумены. А зачем я ей был нужен — бог весть. Я, в общем-то, со всеми в то время мало разговаривал: на работе стеснялся своего «броукен инглиш» с русским акцентом, а местного языка, звуки которого ассоциировались у меня с тошнотой и удушьем одновременно, вовсе не знал.
Иногда, в выходные, когда у Ваньки были дела, о которых она не любила распространяться («это скучно, милый, ничего такого особенного, чтобы рассказывать»), я ехал в город. Там бродил в тумане по мостовым, заходил в пустые музеи с голыми холодными статуями, смотрел на черную воду в гавани и спрашивал себя, как же так получилось, что самым близким человеком в этой бледной северной стране мне стала маленькая девчонка, которую я совсем не люблю.
Иногда нам становилось скучно друг с другом, и она ныла:
— Расскажи мне что-нибудь.
— Я не умею рассказывать, хочешь, я тебе вслух почитаю?
— Фу, вот еще…
— Ну тогда ты мне.
— Это еще хуже. Читать скучно. Мне хватает моих учебников, они все занудные.
Я так и не видел ее ни разу с книгой, не считая учебников. И она не скучала. Могла сидеть часами, уставившись в одну точку, говорила — я думаю. На расспросы отшучивалась или обижалась. Правда, она любила играть в карты, совершенно в те самые игры, что я знал, и еще научила паре игр незнакомых.
Еще мы часто смотрели фильмы. И выбирала фильмы тоже она, дополняя комедии про серфинг и свадьбы неизменной бутылкой газировки, чипсами и химическими конфетами, от вида которых у меня подводило живот. Я как-то попытался поменять колу на чилийское сухое, а мармелад космических цветов на сырную тарелку (о том, чтоб заменить фильм я и не помышлял), но Ванька сморщила нос:
— Ты будешь есть вот это, которое носками пахнет, а потом дышать на меня? Ну нет! Если хочешь, иди на кухню, там ешь, чисти зубы и возвращайся.
Я был повержен и больше не бунтовал против эстетики и гигиены.
На Рождество она уехала, и две недели я был предоставлен сам себе. Меня накрыла тоска. Я смотрел на ровный прямоугольник двора, на одинаковые дома по его периметру, и чувствовал себя в очень длинном унылом сне, который все длится и длится. Не было никаких красок, то есть вообще не было, не было света, не было ничего, кроме промозглого воздуха да грязного стекла. Серое небо вытаскивало из меня силы, и даже воспоминаний, казалось, не осталось — все бережно хранимое в памяти оборачивалось плоскими бессмысленными картинками. Тогда я сел на диван и стал ждать Ваньку.
Ванька приехала, обняла меня, обругала олухом за неоплаченные счета и гору грязного белья в корзине и вокруг корзины, подарила фарфорового гномика и гель для бритья и осталась ночевать, и мне стало легче.
Но несильно. Этот дурацкий осколок зеркала застрял во мне и не хотел выходить. Даже когда мы оставались вдвоем, то чувство маленького рая не приходило ко мне больше. Я стал замечать, что Ванька моя глупа, что когда она заваривает чай, то рассыпает заварку по столу, что ее заколки-шпажки лежат на умывальнике и перестал приглашать ее к себе.
Видимо, она заметила это, и, истолковав по-своему, стала ласковее ко мне, стала чаще расспрашивать о настроении, а однажды даже спросила, глядя в сторону, хотел бы я, чтобы она перестала встречаться с «друзьями», что если это причиняет мне боль, то она готова подумать.
— О чем ты? Нет, ну зачем. — Я взял ее за плечи и слегка покачал из стороны в сторону. — У тебя своя жизнь, не нужно ничего менять. Тем более отказываться. Тем более из-за меня.
Она посмотрела на меня странно и, кажется, хотела что-то сказать, но промолчала.
А потом позвонила и попросила прогнать паука.
Я поднялся и сделал то, что она и сама бы могла, — намотал паутину на щетку, а паука посадил на бумажку и выкинул на улицу.
— Будешь чаю? — спросила Ванька.
— Нет, спасибо, я пил недавно.
Идти домой не хотелось, ничего не хотелось.
— Пойдем тогда полежим? — она прислонилась ко мне и уткнулась носом мне в грудь.
Мы устроились на кровати. Ванька легла головой на руки и елозила щекой по подушке в такт моим движениям. Она закрыла глаза, а я стал смотреть в окно. В какой-то момент я понял, что все мое внимание сосредоточено не на девушке, которая была сейчас продолжением меня, а на ровном газоне снаружи.
Снег в этом году так и не выпал, и трава покрывалась инеем ночью, а днем возвращалась в зеленый открыточный цвет. Сейчас на этом футбольном фоне топталось на месте что-то белое, и я пристально пытался рассмотреть что. Кажется, это чайка. Да, наверное. Летом чайки действительно ходили по газону, вылавливая насекомых, но что она ищет теперь в замороженной траве? Или собака, маленькая белая собачка.
Да что же это, а?!
Ванька потащила меня в душ, и там я на время забыл про белое пятно, пока мы намыливали друг друга в теплой воде, а потом вытирались большими махровыми полотенцами. Это было очень утешающе.
Я сказал, что мне завтра рано вставать, поцеловал Ваньку и поднялся к себе. На полу за дверью, среди стопки газет и рекламных брошюр с улыбающимися умственно отсталыми блондинками («мы продали уже пять квартир в вашем районе, продадим и вашу, обращайтесь!») я нашел толстый конверт с официальным расползшимся штемпелем. В глазах у меня потемнело, я добрался до стула, оторвал плотный бумажный краешек, вытащил плотно сложенные листки — это ерунда, ерунда, где же главное? — а, вот!
Было по-прежнему тихо, и только где-то в глубине меня начал медленно трескаться лед. Я поймал себя на том, что уже не перечитываю письмо, а просто сижу с дурацкой улыбкой, а потом вытащил телефон и позвонил Ваньке. Стал ходить с трубкой по комнате, пережидая гудки, выглянул в окно. Белое было еще там, но оно меня почти не беспокоило.
— Привет, как дела? Что-то случилось?
— Представляешь, прихожу я сейчас домой, а тут письмо из министерства по иностранцам. Они пишут, что разрешают въезд моей жене, представляешь?! Она приедет… так, значит, месяца через полтора где-то приедет. Ты не обижайся только, что я так… эмоционально тебе это говорю…
— Да. Здорово. Я не обижаюсь, я, наоборот, рада, что ты со мной делишься…
— Господи, через полтора месяца… Вань?
— Да.
— Ты не у окна сейчас, в спальне? Скажи мне, слепому кроту, что там такое белое на газоне? Там птица, да?
Пауза.
— А то я у тебя еще был смотрел-смотрел, никак разглядеть не мог…
Пауза.
— Вань?
— Да. Там пакет.
— Пакет?
— Да. Просто белый пакет. Улетел, наверное… Я хотела тебе сказать… Ты не приходи ко мне, пожалуйста, больше.
— Да что ты, обиделась? Послушай…
— И не звони, и не расспрашивай… Я сама, может, позвоню потом. Все, пока.
Ванька не позвонила, а через несколько дней съехала, и я ее больше не видел. Я грустил, но недолго, приезд жены требовал много больших и маленьких нуждающихся в контроле дел, которые меня захватили и отвлекли, а когда она прилетела, зацвели каштаны.
