Опубликовано в журнале Новый берег, номер 42, 2013
***
Ночью тебе хорошо, одиноко.
Думаешь Бога и чуешь в ответ:
время большое светлеет с востока,
местного времени нет.
Боги сюда залетают от веку.
Дождик спускается с неба толпой –
видишь: а с крыши, с короткой трубой,
по одному человеку.
Птицы ни слова ещё не сказали,
но понимаешь, что нынче во мгле
вечности вечной глаза завязали –
и привязали к земле.
***
Так пасмурно, что пахнет
жестью.
Бараном. Пылью. И – темно.
И в небе чёс. И тучи с шерстью.
Щепоть. Щипок. Веретено.
Веретено с крестообразной
основой, чтоб разъединить
нечистый свет и мрак прекрасный –
и ускользающую нить.
В просветах – нить. Дымком, овчарней
потянет глубже и печальней –
и со снежком бараний бок
ресницей чешется и длится,
и в половицу бьёт моток,
как будто кто-то, видит Бог,
из-под земли сюда стучится.
***
Птичка поёт во сне,
словно болит она
сердцем моим во мне.
Экая тишина.
Слово произнести
и обо всём забыть.
Спрятать лицо в горсти,
чтобы глаза промыть
миру, себе, стране
морем моим во мне.
Птичка поёт во сне.
Птичка поёт во сне.
***
Озеро за озером открывает
свет мой, серый, как смерть, с утра.
Перепел рюмочку наливает:
спать пора, – говорит, – спать пора.
Кто-то ходит внутри тумана,
словно сердце большой воды,
выпив дождика без стакана,
выпив счастья на три беды.
Свет, шатаясь, пошёл по свету,
продлевая житьё-бытьё.
Ты закуриваешь сигарету.
Ветер разворачивает конфету –
мальчик с неба берёт её.
***
Леска поёт на ветру.
Леска поёт на ветру.
Словно кукушка: умру.
Нет, говорит, не умру.
Слышу за тучами вздох.
Это за тучами Бог,
может быть, прямо в раю
удочку слышит мою
и говорит: не умру,
нет, никогда не умру.
Леска поёт на ветру.
Леска поёт на ветру.
***
1
Когда ложатся отраженья
на воды голые вполне,
Вселенной головокруженье
вращает Бога в глубине.
Болит вода, и небо пьётся –
всё, до последнего глотка.
И озеро растёт и рвётся
на облака.
2
Чудесны воздуха труды
и в нём колтун окрестной речи –
сонорных с гласными невстречи
в произношении воды,
язык огня, его согласных
шипенье, клёкот, плеск и взрыв.
Когда лежишь на глинах красных,
озёра зрячие закрыв.
***
Лес умыт.
Трава умыта.
Белка спит.
Она убита.
Коршун,
бедную, найдёт –
прямо в небо
унесёт.
***
Осиротевшая от страсти,
бледнеет нежность в высоте,
когда из тьмы выходят части
земли и неба – на кресте
окна, от Господа в версте.
Где знают ласточки и дети,
вдевая в сон дневной полёт:
Бог перетрогал всё на свете –
всё, что от смерти не умрёт.
***
У дерева внутри
мерцают янтари,
когда густеют смолы,
как вечные глаголы,
когда свистит метла
и в воздухе – светла,
сосновая – зависла
осенняя игла
божественного смысла.
***
Гуси изображают снег:
он кричит, боится – растает.
Если близко подходит зверь или человек –
он срывается и улетает.
До весны. На один на глубокий вдох
человека, воды…
И вот – Вернулся.
Обнимает небо и ждёт, чтобы Бог
улыбнулся…
***
Вспыхнет в воде вода –
и задымится лёд.
Кажется, никогда
больше не рассветёт,
если в воде вода
воду водой сожжёт…
***
Это осени старанье:
всюду Бог, а за окном –
дальше – озеро в стакане,
перевёрнутом вверх дном.
Золотую стружку сняли –
сквозь себя проходит лес:
чёрно-белое сиянье –
древо, полное небес.
Словно дышишь чьим-то взглядом
и стоишь с собою рядом,
и себя не узнаёшь
сквозь божественную дрожь.
***
Уже отвесны небосклоны,
и в каждом дереве кресты.
Как много в осени иконы
и светлой русской пустоты,
с репьём пустившейся по мукам
у листопада на хвосте.
И ходят птицы друг за другом
от Господа в полуверсте
в невероятной высоте.
И мыслит пашня вечным плугом –
и гнутся нежные пласты,
как в океане полукругом –
от дуновенья высоты.
***
Любви и смерти равный,
беспамятный, родной –
репейник нарукавный
таскается со мной.
Пчелиная охапка,
прореха, шов на шве –
летучий шарик, шапка
щегла на рукаве.
Колючка, сор, приблуда –
цепляет при ходьбе.
Прилипчивое чудо,
и мне сегодня худо,
и я прилип к тебе.
***
Осень. Уже не больно.
Выметен внешний вид
внутренним: Безглагольно
дерево говорит –
голое, потайное,
вышедшее на свет –
подлинное, иное
в листьях, которых нет.
***
Осенью умер дрозд
под кустом. Он объелся звёзд –
дёргал рябину-калину.
Веером крепкий расправил хвост,
сивый наполовину.
Крылья раскрыл – лежит,
мёртвыми лапками в середину
мира вцепился – и в смерть летит
и обнимает глину…
И обнимает глину.
***
Щеглам – мои глаза и в рюмочке
роса.
Беззубая вода, младенческие дёсны
нежнее глины. Глиняные сосны
вдыхают с шумом небеса –
и слушает себя в слезах оса.
И слушает себя в слезах, шальная,
своё нытьё, худая и сквозная
отвёрточка в полоску, саморез
–
целует лес.
И слушает себя вода в воде и слышит,
и к небу прижимается, и дышит.
И я ищу ресницами щегла.
И смерть моя ещё не умерла…
***
Я никогда не увижу щегла.
Смерть улыбается – не умерла:
прямо из вечности пьёт по напёрстку.
Хлебные крошки смахну со стола
в горстку.
Спи во мне долго: Такие дела,
если умрёшь – мы не встретимся снова:
Я никогда не увижу щегла –
вечно живой – золотого, живого.
Я не увижу щегла.