Рассказы
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 42, 2013
В городе случилась беда: исчез главный начальник. Ну, просто как в воду канул. Люди шептались на улицах, как-то притихли, никто не знал, как жить дальше. Какой-никакой, начальник-то был, а значит, и жизнь текла спокойно и размеренно. Возводили заборы, закладывали фундамент зданий, ломали асфальт, проводили водопровод, меняли трубы, заливали асфальтом, потом снова его ломали, открывали люки на тротуарах и месяцами наблюдали: кто же, наконец, туда упадет. А когда что-то случалось, оттуда сверху раздавался начальственный окрик, и все снова начинали копошиться: ломали заборы, меняли фундамент, запаивали люки… И вот трагедия, беда, начальника не стало.
Все бы погибли, если б не Сема Серенький, собиратель старины и всякой премудрости. Он целыми днями ходил по помойкам и подбирал всякую рухлядь: то дверную ручку, то старую книжку. А тут он нашел старый кожаный ботинок 44-го размера. Ботинок был милицейский форменный с медными застежками, с толстой ребристой подошвой, прочный и надежный, как вся советская милиция 30-х годов. Вот только беда, ботинок был один, хоть и на правую ногу, да еще он, как говорится, «манной каши просил». Спереди у него, где носок, зияла огромная щель, по краям которой торчали гвозди, ну прямо как пасть какого-нибудь крокодила. Явно этого крокодила стоило отнести к дантисту, зубы-гвозди были кривые, неровные, ржавые. Но Сема Серенький все-таки взял этот номенклатурный ботинок и пошел с ним Карбюраторной улицей. Шел он так, шел, да тут милицейская машина остановилась:
– Чо это у тебя, – спросил сержант.
– Да, вот несу, – сказал Сема.
– Вижу, что несешь, дай-ка сюда это.
Сема покорно отдал, ведь органы правопорядка просят.
Зачем сержант взял этот ботинок, он и сам не знал, просто какая-то сила его подтолкнула. Положил на заднее сиденье и поехал. А ботинок грозно так пасть разевал, вот-вот, кажется, укусит. Из пасти еще язычок торчит, черный такой кожаный. У сержанта был свой начальник. Тот увидел ботинок, взял его и стал рассматривать.
– Это оно вон чего, однако, ботинок, – и, сам не зная зачем, милицейский начальник сунул этот ботинок себе в портфель, и побежал в городскую администрацию отчитываться о пойманных жуликах, многоженцах и прочих аферистах.
Там в кабинете открыл портфель, чтоб бумаги вытащить, тут ботинок наш и вывалился прямо на ковер в приемной под ноги секретарши. Та аж взвизгнула, а потом схватила ботинок, обтерла его своим джемпером и побежала к заместителю. Начальника самого не было. Он несколько дней как исчез. С этого в городе беда-то и началась. Заместитель увидел ботинок в руках секретарши, схватил его, и сам, не зная зачем, на стол главного начальника поставил. Ну и видок получился, я вам скажу. Справа скоросшиватели, папки с деловыми бумагами, слева телефоны, факсы, принтеры, флешки, а посередине он. А ботинок, надо сказать, уж не ботинок вовсе, а самый настоящий начальник, суровый, глаза злые, острые, как две сигаретины торчат и тлеют так свирепо, пасть огромная, язык вывалился, взяток так и требует. Заместитель обомлел, отшатнулся назад, забормотал:
– Не извольте беспокоиться, все в лучшем виде будет. К концу квартала освоим и метраж, и километраж. Заборы починим и трубы закопаем. А ботинок как застучит по столу, аж флешки с него посыпались.
Так в городе появился новый начальник. И жизнь вошла в прежнее русло: есть кому пожаловаться, есть чего бояться. Ботинок же рос за своим рабочим столом. У него уже животик появился, как положено всякому начальнику, да и на ботинок он все меньше похожим становился. Шляпу стал носить, костюм. Вот только вместо галстука шнурки от ботинок повязывал, да еще секретаршу как-то укусил гвоздями. Ну да ничего, ему лучший дантист города фарфоровые вставил. То ли улыбается, то ли скалится – не поймешь. Ну да кто не поймет, а кто и сообразит. С чего он улыбаться будет, наверняка, донесли, как страховую медицину разворовали. Надо, значит, подарочек нести, ублажить.
Если какое безобразие учует, то как зарычит:
– Затопчу!
У нарушителя аж поджилки трясутся, ведь и, правда, затопчет, ему не привыкать. Еще грозный начальник начал кадровые перестановки осуществлять. Всех городских сапожников своими заместителями сделал, а уж местная обувная фабрика так вообще его покровительством пользовалась. Указ он издал, чтоб все щи лаптем хлебали, даже в номенклатурной столовой, а каждое утро по радио разные «топотухи» звучали и вот эта еще: «Вы, слышите, грохочут сапоги…» Начальник, как услышит, ласковым становится. Ну в общем зажили горожане как люди. Да тут новая беда: ботинок в министры выдвинули. И опять все дела на зама свалились. Снова все по швам стало расползаться. Одна надежда на Сему Серенького. Вот он на городской свалке копается, авось чего и подыщет. Да вот только где такого начальника взять, каким был ботинок? Ведь он всегда правый был.
Пьяные деньги
Эта история начиналась буднично и банально, так что казалось и истории никакой не будет. Режиссер пришел утром в свой кабинет и вызвал бухгалтера. Пышная дама появилась незамедлительно. Режиссер сказал:
– Вот здесь лимон в рублях, а за углом банк. Отнесешь туда наличку, и пусть деньги перечислят в качестве зарплаты актерам. Без денег репетировать они не будут. Деньги вынесешь вот в этой потертой спортивной сумке. Прихвати для охраны монтировщика Серегу. Он будет с монтировкой.
Бухгалтер заискивающе хихикнула:
– Какой у вас каламбурчик получился, Ифан Ифаныч. Монтировщик с монтировкой. Я вообще удивлена вашему таланту. Вот это, например, поставить на сцене «Анну Каренину» и назвать так коммерчески перспективно « Аня + Леша = любовь», а как вам здорово придумалось самого мужа Каренина превратить в вора в законе. А спектакль по Гоголю, Вия выбросили, а Панночка заманивает Хому в гроб для занятия сексом. Круче всего спектакль про мужской стриптиз. Толстые мужики на сцене, да голые. Местное бабье штурмовало билетную кассу. Когда мужики задом повернулись, то «голубых» приходилось за ноги хватать, не то с бельэтажа голубками бы полетели.
Пока она это говорила, из спортивной сумки раздавался то ли шелест бумаги, то ли тихое хихиканье. На это тогда внимания не обратили, а зря.
Дама спокойно шла по улице со спортивной сумкой на плече, позади двигался огромный мужичина с монтировкой, напевая себе под нос что-то невразумительное. В сумке лежали бережно упакованные пачки купюр. Вдруг на углу молния спортивной сумки разлетелась, и оттуда посыпались банкноты. Монтировщик остановился с криком: «Ой, беда!» и закрутил над головой тяжелой монтировкой, не зная какого врага сокрушать. Удивительно другое, купюры не упали на асфальт безжизненной массой, они стали подпрыгивать, взвизгивать и понеслись по тротуару, как разбегающиеся мышата. Мгновение – и они исчезли, деньги прыгали решительно, чем-то напоминая зеленых лягушек. Вот они оказались в сквере. Под скамеечкой стояла откупоренная, почти полная бутылка водки. Это, видимо, ученики английской спецшколы, празднуя день знаний, забыли ее там.
Деньги свалили бутылку и стали прыгать, купаться в заветной ароматной жидкости. Несколько тысячных купюр вдруг позеленели.
– Ага, вы – фальшивые, – заявила мудрая пятитысячная. – Не будем с вами дружить, уходите!
– Да, мы теперь все вне закона, – закричали фальшивки, нужно держаться вместе, невзирая на водочные знаки.
– Какой шикарный каламбур, – громко оценила пятитысячная.
Толпа пьяной валюты побежала дальше, прямо в центр города. При виде денег прохожие бросались на землю, пытаясь их схватить. На одного прохожего прыгали другие, начиналась куча мала, доходило до драки. Пьяные деньги ловко уворачивались и прыгали дальше. Они почувствовали истинную рыночную свободу, которую могут дать только сами деньги.
При виде богатых «ньюрашей» с огромными кошельками из крокодиловой кожи купюры кричали:
– Деньги к деньгам!
Какой ужас наверняка испытали богатенькие, когда из их карманов начинали выскакивать кровно украденные, присоединяясь к массе беглянок. В толпу купюр втерлось уже несколько иностранцев, тут были доллары, еврики и даже один юань. Последний не понимал происходящего, но бежал за коллективом, мяукая себе под нос.
Возле дома на Чапаевской сидели древние бабки и судачили про новую жизнь. Валюта пронеслась мимо с криком:
– Бабки, привет от бабок!
Говорят, старухи упали со скамеек.
На пути денег встретился судья. Он раскинул руки в объятьях:
– Вы ко мне дорогие, только объясните, где я должен поставить запятую: «Казнить нельзя помиловать»?
Навстречу пьяным деньгам выехал кортеж мера. Господин Архаров при виде сумасшедших банкнот, почти на ходу выскочил из джипа и попытался хватать красочные листки государственной бумаги, с криком:
– Вот ими- то я и затку дырки в городском бюджете. Он у меня как швейцарский сыр. – Но деньги пролетели, как песок сквозь пальцы, и исчезли за поворотом. – Значит, по понятиям к губернатору мчатся, транш из Москвы.
Деньги бегали по Панской, щипали прохожих, кричали, рассказывали скабрезные анекдоты. Против них вызвали полицию. Та, как водится, не явилась. Правильно, а то ей могли и получение взяток приписать. Так прошел тот сумасшедший день. Ночью, усталые и потрепанные, купюры направились в банк, куда их несла несчастная бухгалтерша.
Банк оказался закрытым. Купюры долго стучали в дверь, требуя открыть для них сейф.
Наконец-то на стук выскочил охранник с автоматом. Одна фальшивая тысячная скрутилась в трубочку и ткнула охранника прямо в ноздрю. Тот зашелся безудержным чихом и даже пару раз пальнул в воздух холостыми. Опытная пятитысячная сказала:
– Братва, назад. Время – деньги, а скорее, деньги – не пахнут.
Ночь они провели в сквере под скамейкой, где нашли злополучную бутылку.
Утром их чуть не смел в мусорку дворник-таджик, не отличив от опавшей листвы.
К обеду они всей толпой и свои, и чужие заявились в кабинет режиссера. Круг замкнулся. Ифан Ифаныч, как раз распечатал бутылку коньяка «Хенеси» для успокоения нервов. Репетиции проваливались, деньги пропали неизвестно куда, да еще был тяжелый разговор с полицией. И вдруг, на тебе, голубчики, явились не запылились. Мудрая пятитысячная, обнимая за талию тысячедолларовую купюру, заявила жестко:
– Никуда мы от вас не уйдем. Вы нас на Мальдивы вывезите или в Германию за настоящий «мерседес». Не хотим, чтобы нас актеры на хлеб, да дешевую водку с пивом потратили. Мы – крутая настоящая валюта, а не деревянная.
Деньги бросились в сейф и дверца, тяжелая, бронированная, захлопнулась. Режиссер страдальчески выдохнул, стер со лба пот рукой. Он хотел хлебнуть коньяка, но бутылка оказалась пустой.
– Опохмелились за мой счет пьяные деньги.
Из сейфа раздавался нестройный хор голосов:
– Всюду деньги, деньги, деньги. Всюду деньги господа.
Встреча
Шел 2050 год. Китайский пограничник Ли, настороженно оглядываясь по сторонам, чтобы его не засекли сослуживцы, подкрался к заветной черте. Здесь проходила государственная граница, а затем целый километр нейтральной земли. Там пели соловьи, благоухала сирень, порхали удивительной красоты бабочки. До всего этого рая рукой подать, казалось, перешагни через натянутую леску с красными флажками и все. Не тут-то было. Граница прожигалась невидимыми электронными лучами. Попадая на тело, они его аннигилировали, разрушая до простейших атомов. Был человек, – хлопок – и даже облачка не останется. Лучи настроены лишь на геном гомо сапиенса и совершенно безвредны для животных и птиц. Хитромудрый Ли додумался, как преодолеть преграду. Он обмотал свое тело с ног до головы пакетиками с лапшой быстрого приготовления и решительно перешагнул через государственную границу. Уж за кого его принял электронный луч – неизвестно, но хлопка не последовало. Китаец Ли, как ребенок, катался по свежей траве, наслаждался ароматом цветов и пением птиц. Вдруг он заметил, что этим же занимаются еще двое, только в чужой военной форме. Включив электронный переводчик-переговорник, Ли выяснил, что это были арабский и турецкий пограничники. Им также удалось пробраться на нейтральную обетованную землю. Вскоре солдаты подружились, обнялись, сели под большим осокорем и решили оторваться.
Араб раскурил высокий кальян, турок вытащил бутылку метилового спирта, а Ли заварил чай из сушёных хризантем и морских водорослей. Каждый употреблял свою радость. Общим стал лишь разговор.
– Почему это местечко называется Тула? – спросил арабский пограничник.
– Потому что «Ту» – турецкая земля, – ответил турецкий воин.
–Да нет, – возразил китаец. – Я, например, Ли, а женское имя Ла, значит это наша земля. Арабскому пограничнику с трудом удалось погасить чуть не возникший международный скандал. Он напомнил, что здесь жили какие-то туземцы, которые назывались непонятным прилагательным именем, может быть «Тула» – это их название.
–Да-да, – заметил Ли.
Ему рассказывал отец, что в 2024 году с туземной территории раздавались крики, взрывы, выстрелы, а потом все стихло. Туда даже перестали распространяться социальные сети. Через несколько лет по распоряжению ЦК КПК на эту территорию были направлены отряды волонтеров по сто миллионов человек каждый и, увы, живыми никого не нашли. Эти дикари перебили друг друга, повсюду лежали скелеты с автоматами Калашникова. Одни были в буденовках, другие с белыми лентами. Китайские волонтеры так и шли по ничейной земле, пока не столкнулись здесь, в Туле с арабскими и турецкими паломниками. Так и возникла эта граница.
– Еще, – добавил он, – мне папа рассказывал, что за зачистку дикой степи пришлось японцам отдать Курилы, Сахалин и Камчатку. Японцы все кричали: «Суши-суши, вот им ее немножко и дали.
Глубокомысленно, пустив клуб сизого дыма, арабский ваххабит, заметил, что японцам досталась еще и Чукотка.
– Да нет, – поправил его янычар: – Чукотку продал Японии какой-то английский олигарх, владелец футбольного клуба.
Ли хлебнул чайку и заметил, что души туземцев ушли в Гиперборею, где стали большими серыми валунами. Наше мудрое правительство под руководством ЦК КПК распорядилось раскрошить эти валуны, сделать из них бетон и провести автобаны через всю Сибирь прямо до Пекина. Теперь, если нажать на газ, на такой дороге, то в шуме встречного ветра начинают звучать какие-то голоса. Я как-то включил ретранслятор-переводчик и услышал: «Победа – это наша национальная идея», «Москва – центр вселенной», «Даешь энергетическую империю», «Нет педофилии», «Мы против топота котов», «Не отдадим наших сирот Америке», «Нет-нет, да-да, мы-мы…».
Турецкий пограничник так возбудился, что пару раз пальнул в воздух из лазерного автомата:
– Как это правильно: моску – центр вселенной, ведь моску – это мечеть.
Араб спросил:
– О какой победе говорили?
Турок ответил:
–Да все о Германии речь идет. Немцы давно ради толерантности ислам приняли.
Тут из норки высунулась мордочка суслика.
– Вот и закуска сама к нам бежит, – воскликнул Ли.
Штык-ножом он стал быстро раскапывать землю. Вдруг его импровизированная лопатка наткнулась на что-то жесткое, через минуту китаец вытащил большую железную шкатулку. Внутри оказалась антикварная книга со славянскими иероглифами. Все трое с удивлением склонились над сканером-переводчиком. Они читали каждый на своем языке: Валерия Демидова. Поэзия. «Степная душа». Москва – Самара, 2013 год. С обложки на них смотрела улыбающаяся степная дикарка.
– Вроде не обезьяна, – удивленно сказал янычар.
– Белий зенсина наташа, – восхитился вахабит.
– Так они, что ж читать и писать умели? – задумчиво проронил Ли.
Электронный переводчик читал:
Снежный рыцарь. Восемнадцатое марта две тысячи тринадцатого года.
Перышки снега накрыли мою любовь белым одеялом. Тишина.
Стало тепло, но безрадостно. Скайп молчит, компьютер уснул.
В окно льется лунный свет, холодный, как одиночество.
О Господь! Мои мечты безграничны, а душа – бездна.
Даже хрупкий висячий мостик окажется тропкой, которую я искала всю жизнь.
Время улетает как птица. Царствует ночь, белая, потому что я уткнулась лицом в подушку.
Млечный путь не уводит за собой. Звезды для меня как битое стекло.
Споры не дарят тепла. Слова цепляются к телу, как прошлогодние колючки.
Снежный рыцарь опустил копье, поднял забрало. Бой окончен.
Однако последняя надежда не умирает.
Ее ладони тянутся к грядущему солнцу, горячему, как сердце странника.
Огненная душа в электрических разрядах свободы кричит в предрассветной мгле.
Раскаленный снег принесет любовь в сердце, ожидающее понимания.
Страсть растопит ледяные замки. Мои слова, как птицы, вновь полетят к тебе…
Тишину, рожденную стихотворением, прервал все тот же неугомонный китаец Ли. Он нарвал охапку местной травы, забил ею арабский кальян и начался удивительный прекрасный праздник «Дружбы народов».
Офонаревший фонарь
Улица с нарочитым названием Старых чекистов начиналась на пустыре, тянулась как брошенная бельевая веревка, извиваясь по окраине города, и упиралась в большой заваленный мусором овраг. По обе ее стороны тянулись унылые блочные пятиэтажки, обшарпанные и грязные, как сама жизнь. Да и сами жители впитали саму суть этой улочки, больше напоминая не чекистов, а их жертв. Какие у них были серые злые и криминальные лица. Однако даже в этом забытом Богом местечке был свой свет. Он шел от единственного сгорбленного, ржавого, но все-таки фонаря.
И вот этот неоновый старик как-то ночью сумел затмить саму луну. Тогда этому электрическому монстру пришла в голову мысль, что он не так себе, а настоящий фаллический символ Великой страны. А раз так, то ему самое место стать президентом и гарантом Конституции. Из местных дворников – гастарбайтеров, алкоголиков и бомжей этот ржавый нахал сколотил группу поддержки и отправился в избирательную комиссию для регистрации. По ночам улица осиротела, оказавшись в полной темноте. Местная шпана начала проводить регулярную экспроприацию наличности у прохожих, как когда-то чекисты в восемнадцатом году. Все попрятались по своим углам, включая даже местных котов и собачонок. Улица без фонаря потухла и поникла. А что наш неоновый монстр? Он не успел дойти до избиркома, хулиганы свалили его, распилили и сдали на металлолом. Китайские предприниматели пустили дешевый материал на производство «левых» айфонов, что стоили копейки, но ломались на третий день.
Улица так и погибла бы в темноте, но на помощь пришел местный уголовник. Он оборудовал свою квартиру под мастерскую скобяных изделий, а на самом деле устроил тайный бордель «Сивилла». Теперь его окна освещаются яркими красными фонариками, и над входом висит размалеванная девка из гламурного журнала. Жить стало лучше, жизнь стала веселей.