Рассказ
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 42, 2013
Если бы я не знал, то подумал бы, что она спит. Её усталая грудь уже не поднималась, но это не слишком привлекало внимания, по крайней мере моё. Она лежала на краю своей двуспальной кровати, куда я забирался в детстве, чтобы уже в который раз услышать сказку про Мишину кашу, укрытая одеялом, из-под которого были вытащены и сложены у неё на груди морщинистые длинные тонкие руки. Глаза у неё были закрыты, но выражение лица было абсолютно спокойное. Как будто она сама еще не поняла.
– Ваша мать велела собрать вас у её постели, когда она умрет, – это говорил мамин юрист. Пожилой, седовласый человек с кривым носом и в полосатом шерстяном костюме, поговаривали, что раньше он был маме не только адвокатом, но какая уж теперь была разница, – и прочитать вам её последнее письмо. Она передала мне его около года назад, – он поправил свои круглые очки и приготовился читать, предварительно прочистив горло.
Я стоял с одной стороны кровати, ближе к матери. С другой стоял Максим, с ним рядом была его жена и старший сын, младший – прийти не смог. Наташа упорно вглядывалась в лицо покойной, иногда вытирая подступавшие слезы носовым платком, и, казалось, вообще не замечала того, что говорил юрист. Я сам начал слушать его внимательно, но проводя глазами по комнате, встретился взглядом с братом и тогда размеренные, немного приглушенные слова маминого адвоката превратились для меня в задний звуковой фон, как журчание воды или треск веток в камине.
Он думал, что это я довел её. И теперь он собирался довести меня.
Я был уже третий месяц без работы, мои показатели были не так высоки, как хотелось бы. Честно говоря, это еще мягко сказано. Не совсем такими, как мне хотелось бы, они были всю мою жизнь. Сейчас они были катастрофическими. Технический коэффициент полезного действия остановился почти на нуле, покупательная способность как никогда низкая – 2, творческий потенциал – отрицательный, экологический ущерб – +56. Тот факт, что меня не пускали в зоны А, меня уже давно не расстраивал, но теперь для меня были закрыты даже зоны Б. Найти работу в ближайшее время было вряд ли возможно. Оставалось только надеяться, что Максим не пойдет дальше своих угроз. Но, стоя там, рядом с кроватью матери, заглядывая осторожно ему в глаза, я понял, что он этого не оставит и, скорее всего, добьется своего. Он смотрел на меня без страха, не так, как я на него, не отводил глаз, мне сразу стало ясно, что надеяться бессмысленно. Я тогда еще понял, что проиграл, и вся дальнейшая борьба еще в тот момент стала для меня бессмысленна.
Мамина комната была достаточно
большая, больше двадцати пяти квадратных метров. Большая кровать стояла у окна.
Она любила смотреть в окно, когда просыпалась по утрам, – это я знал еще с
детства. Ей нравилось жмуриться по утрам от яркого солнца. Вдоль стен стояли
длинные шкафы с книгами, в каждом было по пять горизонтальных полок. Примерно
двадцать процентов комнаты, как раз около двери, были свободны, дальше тянулись
книжные полки, в одном углу стояло зеленое мягкое кресло, оно занимало где-то
чуть больше квадратного метра. Рядом – маленький круглый столик, не больше
– У тебя есть около двух недель, пока я собираю документы, – он подошел ко мне после того, как адвокат зачитал завещание и заговорил своим тихим и всегда спокойным голосом, – потом будет еще около двух недель после заключения суда, – пока он говорил, я рассматривал его черный костюм. – Я тоже был в костюме такого же цвета, но мой был не почищен, на рукавах можно было разглядеть серые пылинки и маленькие волоски, на спине их было еще больше. Его костюм был безупречен. Как и все, что с ним связано. – Я знаю, мама не хотела бы, чтобы я это делал, – он даже о только что умершей матери говорил тихо и спокойно, – но иногда люди не понимают, что лучше для них. А я очень хотел бы сделать лучше для неё. Хотя я не успел сделать это при жизни, да она бы и не позволила мне, не думай, что теперь я забуду и откажусь от этой идеи.
Я ничего ему не ответил, он постоял рядом еще секунды две, дожидаясь моих слов, потом развернулся, подошел к жене и сыну и повел их к выходу, пожав перед этим руку юристу. На меня он больше не смотрел, просто развернулся и вышел.
У матери было не слишком много средств и имущества; её в основном обеспечивал Максим, поэтому и завещание её было достаточно короткое. В первой половине она завещала мне все свои немногочисленные средства, оставшиеся еще со времен отца, а во второй уговаривала двух своих сыновей примириться и не быть врагами друг другу. Говорила о том, что она любила нас обоих в одинаковой степени и очень хотела бы, чтобы и мы любили её и уважали её мнение. Но уже через две минуты после этого, когда Максим подошел ко мне, я понял, рассматривая его безупречный костюм, что он не собирается уважать мамино мнение.
Его технический коэффициент полезного действия был около 87, творческий потенциал – 56, экологический ущерб – -43, покупательная способность – 21. Чуть ниже показатели были у его жены, и примерно такие же у всей семьи, включая двоих детей. Мой семейный показатель в точности равнялся моему собственному, поскольку прямых родственников (кроме брата) у меня больше не было, а семейный показатель высчитывался только по линии родитель-ребенок, братсестра-братсестра или супруг – супруга. Примерно год назад Максим добился через суд разделения наших семейных показателей. Другими словами, официально мы уже год как не были братьями, и его лишние процентные пункты начислялись его детям, жене, а может быть, даже и его собаке, но не мне. Это также означало, что не было больше никого, кто мог бы отклонить запрос Максима в суде, который, я был уверен, он обязательно сделает через две недели: просьбу об отклонении мог подать только прямой родственник.
***
– Кто последний до реки, тот дурак! – Максим не успел даже договорить последнее слово, но уже помчался со всех ног вдоль по сельской дороге.
Саша бросился за ним и сравнялся уже через четыре секунды. Ноги у него были сильнее. Сегодня он дураком не останется. Они бежали вдвоем сначала по песчаной дороге, потом по узкой тропинке, по бокам заросшей высокой травой; после нужно было перелезть через маленький деревянный забор, а там до реки уже рукой подать. Максим перелез быстрее и поэтому в конце вырвался вперед, но в последний момент уступил, пропустив брата немного вперед.
Пытаясь справиться с отказывающимся слушаться дыханием, Саша толкнул брата в плечо легонько и спросил:
– Ты же быстрее бежал, ты был бы первым, почему остановился?
– Я просто лучше лазаю по заборам. Бегаешь быстрее ты. Так что все по-честному, – Максиму тоже трудно было говорить после быстрого бега.
Обратно первым прибежал Саша – они бежали от забора. Из трубы шел дым, значит, скоро ужин. Домик был небольшой, два этажа, две двери, четыре комнаты, восемь окон. Мама любила много окон, ей нравилось просыпаться от солнца по утрам. Он с братом жили в одной комнате, своя комната была у мамы и своя у бабушки, четвертая служила гостиной. Кухня была совсем крохотная, поэтому ужинали и обедали они чаще всего в зале.
Мама уже вернулась и нарезала хлеб на кухне перед обедом, разговаривая с бабушкой. Мальчики зашли и тихонько сели за стол, громко дыша от быстрого бега, но не перебивая старших.
– Получила сегодня квоты в министерстве на этих двух спиногрызов. Поскольку воспитываю их я одна, теперь у меня пониженная техническая норма, так что об этом можно не беспокоиться, – мама говорила всегда мягко, почти никогда не кричала, и голос у неё был очень приятный для детского уха.
– А экологический ущерб? – бабушкин голос грубее, громче.
– Там норма теперь выше. А как же по-другому? Они ведь маленькие вредители. Вон сколько всего портят. Ничего страшного. Я уже посчитала. Посадим этим летом дюжину деревьев под нашим балконом, и норма будет выполнена. Деревья сажать будете вместе со мной? М? – мама потрепала мальчишек по голове, а потом потянулась на верхнюю полку шкафа за тарелками, чтобы кормить их обедом.
***
– С какой стати, по-вашему, я должна понижать вам технологическую норму? – был уже конец рабочего дня, и белокурая пухленькая работница министерского отделения успела порядочно утомиться. Она смотрела на меня усталыми, немного красноватыми глазами, покручивая между пальцами прядь своих светлых волос.
– Разве смерть прямого родственника не повод для временного понижения нормы? – надо признаться, я знал с самого начала, что эта затея мне не удастся, но у меня оставалось всего две недели, и нужно было делать хоть что-то.
– Да, при смерти близкого норму могут понизить, – блондинка еще раз посмотрела на монитор компьютера, чтобы окончательно удостовериться в чем-то, – но вам мы понизить не можем. За прошлые полгода вы выработали норму только дважды, а мать ваша умерла вчера. Из этого я могу сделать абсолютно рациональный вывод, что причина недоработки не в потере близкого человека. Мы не можем ничем помочь вам. Только вы сами можете решить эту проблему, выполнив норму хотя бы в этом месяце.
– Неужели ничего нельзя сделать?
– У вас ведь остался брат. Может быть, он выполнит хотя бы групповую норму на вас двоих. Тогда дела могут пойти лучше.
– Брат отказался от групповой нормы год назад.
Тогда она посмотрела на меня по-другому. Такой взгляд я видел несколько раз в своей жизни. Так смотрели на таких, как я. Людей, которые уже практически не существуют. Тон её голоса стал каким-то извиняющимся, брови поднялись выше на лоб, а зрачки значительно расширились.
Около входа в отделение, вот с той стороны, – она показала рукой, – по утрам набирают работников. Работа достаточно тяжелая, но их забирают до самого вечера, и техническая норма идет в два раза больше в день, чем обычно. Если придете пораньше, часов в шесть утра, то успеете записаться.
– Спасибо, – я кивнул ей в благодарность, развернулся и пошел к выходу, но до самой двери чувствовал на своей спине её провожающий взгляд.
Я доехал на метро до своей станции. С утра я почти ничего не ел и теперь проголодался окончательно. Из маленького итальянского ресторанчика тянуло теплым мясным запахом, на улицу уже спустились сумерки, а там горел манящий свет. Большой охранник у входа, несмотря на свои внушительные размеры, приветливо улыбался. Он был одет в светло-голубой костюм цвета морской волны, белую рубашку с расстегнутой верхней пуговицей и темно-синий галстук, ростом был около метра восьмидесяти, размер ноги примерно сорок четвертый. Меня останавливала только большая буква «А» на входе. «А» означала кпд не меньше 50. Максим мог бы здесь поужинать.
Облизнувшись, я зашел в продуктовый магазин, купил три котлеты, макароны, бутылку пива и, разглядывая зажигающиеся по сторонам с наступлением темноты вывески, пошел домой.
***
– С добрым утром, господа, – в зале почти никого не было, поэтому судья говорил не очень громко, голос у него был немного хриплый, прокуренный, а воротник рубашки слегка помялся сбоку. – Сегодня 30 сентября 2012 года, температура за окном +15 градусов Цельсия, точное время 11:30. Попрошу всех сесть, сегодня мы занимаемся запросом Максима Короткова. С добрым утром, господин Коротков.
– С добрым утром, господин судья, – Максим чуть привстал и поприветствовал судью легким кивком головы.
Судья кивнул в ответ своим забавным париком с кудряшками, по три с каждой стороны, всего шесть.
Кроме нас двоих в зале присутствовала его жена и дети. Все они сидела на переднем ряду. Я сел чуть подальше, стараясь быть незаметным, но вся глупость этой затеи была ясна с самого начала. Все присутствовавшие в зале оглядывались на меня почти через каждые три минуты. Но какое-то время спустя, они, казалось, начали забывать, что я вообще там присутствовал, и тогда я начал чувствовать себя немного лучше. На моем ряду людей больше не было, сзади сидел комиссар из министерского отделения, прикрепленный к моему району, на коленях у него лежала толстая стопка бумаг, обвязанная тонким шнурком, примерно сотня страниц. Должно быть, это были отчеты о моих показателях за последние полгода или год, а может быть и больше. Немного подальше еще сидел мой последний работодатель, Василий Петрович из строительного отделения. Совсем сзади видно было некоторых подруг или знакомых моей матери, которые знали меня и брата с детства, хоть и достаточно поверхностно. Больше в зале заседаний никого не было.
– Начнем, пожалуй, – судья с готовностью окунулся в лежащую перед ним папку. Читая ту или иную строку, он проводил по ней пальцем, это было весьма забавно. – Максим Максимович Коротков. Поскольку вы – инициатор начала процесса, то вам предоставляется слово первому.
– Спасибо, господин судья, – Максим снова слегка кивнул головой, затем встал и через две секунды уже был за трибуной выступающего, медленно оглядывая сидящих в зале. Перед собой он положил тонкую папку темно-синего цвета. Максим глубоко вздохнул перед тем, как начать. Но это вовсе не потому, что он волновался, просто хотел набрать побольше воздуха в легкие перед тем, как начать, тем самым минимизируя издержки. Еще до того как он произнес первое слово, в моих ушах уже звучал его с чуть заметным металлическим оттенком голос.
***
Ночью после похорон я долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок на своей маленькой кровати в своей небольшой квартире с единственной комнатой в двадцать квадратных метров. Пытался представить, что делает сейчас Максим. Вероятнее всего, он тоже лежал в кровати. Обнимал свою жену. А может быть, работал дома допоздна, сидя за своим столом в кабинете с чашкой горячего кофе. Он с детства любил пить на ночь горячий кофе. Мама всегда ему запрещала, говорила, что это плохо для сердца, но все было без толку. С его упрямством ничто в мире не сравнится.
Я заснул, когда уже почти светало. Было около четырех. Я завел будильник на пять, чтобы к шести успеть на площадь перед министерским отделением и записаться на стройку. Я даже не услышал будильник и проспал до одиннадцати. Открыв глаза и осознав, что опоздал, я разозлился на себя так, что не нашел ничего, как просто перевернуться на другой бок и снова заснуть. Так бывает иногда: просыпаешься и понимаешь, что день уже потерян. Через два часа я все-таки проснулся, позавтракал тем, что осталось у меня в холодильнике. Выпил кофе, сделал яичницу. Когда я накладывал яичницу на тарелку, пропищал домофон – это принесли почту. Сегодня было 15-е число, почту всегда приносили 15-го. В мой короткий список добавилось еще одно дело, и, когда я позавтракал, то спустился вниз забрать конверт со своей почтой.
Я разложил бумаги из конверта на столе в комнате, когда пришел. Тут были счета за квартиру, свет и воду и толстая стопка отчетов о моей работоспособности за последний месяц – они всегда приходили в начале, середине и в конце месяца. Я взял чашку кофе с кухни, сел за стол. Раньше никогда не пытался разобраться в этих непонятных мне бумажках и понять, как вычисляются те или иные показатели. Думаю, что теперь пришло наконец время это сделать.
Мои знания по этому вопросу были не так уж обширны. Существовало четыре базовых показателя и несколько десятков второстепенных: технический коэффициент полезного действия, творческий потенциал, экологический ущерб и покупательная способность. Для каждого показателя ежемесячно устанавливалась норма, она не всегда менялась и могла оставаться на одном и том же уровне годами. Нормы на следующий месяц я нашел на третьей странице: 40, 22, 0 и 10 соответственно. Я не выполнял ни одну и них.
***
– Позвольте начать, господин судья.
Господин судья позволил и Максим начал.
– Я родился тридцать два года назад. Когда я появился на свет, моему брату Александру было уже четыре года. Сейчас, таким образом, ему тридцать шесть лет.
***
Саша со всех ног помчался к входной двери, ключ уже вертелся в замочной скважине. Он чуть не плюхнулся на пол на повороте из комнаты в коридор и, когда добежал до конца, мама уже зашла в квартиру. Бабушка шла за ней по пути, ругалась на Сашу за хулиганство, повторяя уже в который раз за сегодня, что он совсем не слушал её. Потом она как-то незаметно переключилась на маму и начала ругаться на неё, за то, что та не дождалась бабушку в роддоме, как они и договаривались. Саша начал подпрыгивать так высоко, как только мог, чтобы заглянуть в тот непонятный кулек, который мама держала у себя на руках. Там лежал его братик. Завернутый в одеяла и простыни маленький человечек.
***
– Мать воспитывала нас одна. Немного ей помогала бабушка. Благодаря им у нас было замечательное детство. Естественно, как только я стал достаточно взрослым, чтобы начать зарабатывать, я старался всем, чем мог, помогать своей семье. Я закончил архитектурный факультет и через несколько лет смог открыть свое строительное агентство. Сейчас у меня около сорока законченных проектов разного масштаба.
– Почему вы решили обратиться в суд с подобным запросом, касающимся вашего брата? – спросил судья, кивнув в мою сторону.
– Ответ вы можете найти в документах, приложенных к этому делу. – Максим глубоко вздохнул и открыл лежащую перед ним папку. Технический коэффициент полезного действия…
***
Более двух часов я потратил на то, чтобы разобраться только с базовыми показателями. Картина была, мягко говоря, удручающая. Чтобы добраться до ключевой отметки в 40 единиц выработки по первому параметру (технический коэффициент полезного действия) мне нужно было для начала покрыть все дефициты за предыдущие полгода. В моем случае – за четыре месяца. Нужно было срочно найти работу. За последние шесть месяцев я сменил уже три рабочих места, но сейчас мне нужно было хоть какое-то занятие.
На следующий день я проснулся в пять утра, уже через тридцать минут я, умытый и причесанный, был около министерства. Загорелый прораб в синем комбинезоне набирал работников на стройку. Здесь все были похожи на меня, всем нужно было добраться до ключевой отметки в 40 единиц выработки. На стройке в день можно было наработать в два раза больше, но работа была тяжелая. Появляясь там каждый день и работая с шести до шести, я мог бы догнать свою норму за три недели. Но сидя у себя на кухне вечером первого дня, прикладывая лед к спине, пытаясь таким образом хоть как-то смягчить невыносимую боль в мышцах, я уже не был уверен, что продержусь там три недели. Строители, по размерам превосходящие меня на 40–60% и работавшие там на постоянной основе, брали себе на спину по два огромных мешка с цементом – я едва ли мог удержать один. Мешки были такие тяжелые, что, когда один из них оказывался у меня на лопатках, я забывал обо всем на свете и не мог даже определить примерно его вес, поскольку усталость, буквально кричащая в моей голове, автоматически и без моего ведома прибавляла к любой моей оценке веса один, два, три, десять нулей. Такое ощущение, что все мои остальные чувства, кроме невыносимой боли в спине, просто отключались.
***
– За последние полгода мой брат трижды сменил работу. Два раза он уходил сам, и один раз его уволили. Отчеты всех его работодателей приложены к делу. Что касается увольнения, то его причины в обоих случаях одинаковы – невыполнение месячной нормы, недобросовестное исполнение обязанностей, неявка на рабочее место. – По мере перечисления я все ниже опускал голову. – Все это указано в документах. От себя замечу, что обязанности его в обоих случаях были не так уж сложны. А если конкретнее, то он работал шофером и администратором маленького отеля. Недавняя смерть моей матери не может быть причиной таким низким показателям, поскольку, как можно видеть из диаграммы на третьей странице отчета, который я вручил господину судье и всем присутствующим, мой брат и до этого вырабатывал норму чрезвычайно редко. В таблице приведены не только показатели за последние полгода, как предписывает регламент, но и за всю его совершеннолетнюю жизнь. Все детали вы можете прочитать сами. Если есть какие-то вопросы ко мне или к моему брату, мы готовы ответить на них.
Он как обычно решал за меня. Никто не спрашивал меня, хочу ли я отвечать на эти вопросы, да и вообще, знаю ли я на них ответ. На меня вообще здесь мало обращали внимания, все присутствующие в зале, включая судью, смотрели на Максима. Закончив с первой частью, он громко перелистнул белоснежную страницу в своей папке и продолжил:
– Перейдем к творческому потенциалу. Тут немного можно сказать…
***
Норма для творческого потенциала составляла 22 единицы в месяц. На самом деле, достичь этого показателя было легче всего. Не каждая профессия могла свидетельствовать о твоем творческом потенциале. Люди с такими профессиями, как водитель поезда или грузчик, в административном порядке могли добиться значительного снижения или абсолютной ликвидации этого показателя через увеличение технического коэффициента полезного действия. Как я ни пытался разобраться тогда, сидя за своим маленьким круглым деревянным столом, как же вычисляется этот показатель, я не смог. Где-то значение имели отзывы твоих коллег, где-то – мнения потребителей, а где-то – сам работник в конце каждого месяца писал отчет о том, почему, по его мнению, норма должна быть ему засчитана. Все это мне было слишком сложно понять. Главное, что я усвоил из тех десяти непонятных мне страниц, было то, что о способах повышения своего показателя творческого потенциала можно было узнать у своего работодателя, поскольку для каждой профессии они были разные.
На следующий день я спросил об этом у прораба на стройке. Он ответил, что если я проработаю две недели без пропусков, то он просто поставит в отчете обо мне число 22. Тогда я работал на стройке уже четвертый день, и с каждым разом мне было все труднее. Иногда по утрам было трудно встать с постели, я боялся, что однажды просто не смогу это сделать. Спина болела ужасно. Руки к вечеру уже дрожали. Каждый день я еле добирался до постели, жадно хватаясь за семичасовой сон. Я засыпал мгновенно и, как только я закрывал глаза, передо мной сразу появлялась стройка, кирпичи, цемент, стальные брусья. Казалось, уже через пять дней меня было не узнать. Я не был уверен, что продержусь эти две недели.
***
– Максим, пожалуйста, я прошу тебя… – Я слышал голос матери из другой комнаты. Я пришел к ней раньше, они оба не знали, что я слышал их разговор.
Я сидел на мамином письменном столе, накрытом кружевной скатертью. Кружевные цветы тянулись тонкой полоской в пять сантиметров по краю стола, а в правом верхнем углу – маленькое чернильное пятнышко.
– Мама, я уже все тебе объяснил. Я не собираюсь больше этого терпеть.
– Он твой брат!
Справа в столе было три ящика с длинными ручками серебряного цвета.
– И что с того? Любовь и уважение не даются просто за то, что кто-то чей-то брат! Как ты этого не понимаешь! Да, он – твой сын. Но, сколько ты уже стараешься сделать из него человека? Сколько лет? Неужели что-то у тебя выходит?! Давай посмотрим правде в глаза. Никакой пользы от него нет! Никакой.
– Я тебе не позволю этого сделать. Он – мой сын. Если ты уже не считаешь его своим братом, он все равно остается моим сыном.
– С вами бесполезно разговаривать, – Максим выдохнул и, больше не сказав ни слова, вышел из комнаты, хлопнув дверью. Он пошел по коридору, бормоча себе что-то под нос, а потом шумно закрыл за собой дверь, так и не попрощавшись.
Оставшись одна, мама молчала. Я подождал еще несколько минут и зашел к ней.
***
– Господин судья, позвольте вопрос со стороны защиты, – на адвоката денег у меня, конечно же, не было, но по законам хоть кто-то должен был защищать меня. Государственные адвокаты не слишком сильно вдавались в подробности дела и обычно задавали стандартные вопросы, не выказывая особого интереса. На этом был серый неброский костюм, на котором под лучами теплого солнечного света, струящимися из окна за спиной адвоката, становились видны маленькие пылинки.
– Позволяю, – судья кивнул, тем самым показав всем присутствующим свой двойной подбородок.
– Удовлетворение данного запроса, согласно основному регламенту и всем побочным протоколам, возможно только в том случае, когда со стороны самого обвинителя присутствует попытка как-то исправить ситуацию. Это доказывает отсутствие личной неприязни со стороны обвинения. Представленная информация, безусловно, отвечает всем требованиям и не оставляет сомнения по поводу оснований для удовлетворения запроса, – тут адвокат мельком взглянул на меня, – но была ли с вашей стороны попытка собственными усилиями помочь подсудимому?
– Я подробно изучил регламент, господин адвокат, перед тем как обращаться с подобным запросом, – Максим слегка улыбнулся. Эту улыбку я часто замечал у него раньше. Он снисходительно улыбался, чуть поднимая кончики губ сверху и одновременно отпуская взгляд вниз, когда убеждался в своем превосходстве над собеседником.
– Да, такая попытка с моей стороны была. Два года назад я отправил свою мать на лечение на юг страны. На это время: её не было около месяца, мой брат жил в моем доме. Моя мать думала, что если он хоть немного поживет в настоящей благополучной семье, посмотрит, как живут и работают другие люди, то это как-то подействует на него. Поэтому мы и попытались это для него устроить. Позволите продолжить, господин судья? – Максим оглянулся на судью.
***
7:00 – у него звенит будильник, сначала встает его жена, она включает свое любимое радио. Тогда быстрее встает Максим, потому что он терпеть его не может. Он идет в ванну, потом надевает костюм, приготовленный еще вчера вечером, спускается вниз завтракать. Когда он приходит на кухню, жена завязывает ему галстук и делает тосты. Максим варит кофе в своей большой кофеварке. Каждое утро он варит кофе в своем рабочем костюме. Жена каждое утро пытается надеть на него фартук, он злится, дети начинают смеяться. Через двадцать минут кофе готов, он наливает всем, жена целует его в щеку. Он перестает злиться. Они все вместе завтракают, намазывают тосты маслом и джемом, а Максим ест их с беконом и сыром. Дети обычно болтают что-нибудь за завтраком, Максим, слушая их одним ухом, вторым следит за новостями, включенными фоном в столовой.
Я наблюдал за этим почти месяц. Каждое утро одно и то же. Я был словно маленький ребенок здесь – многое видел и узнавал в первый раз. Его жена старалась быть со мной дружелюбной, но я замечал, что он это не одобряет. Его дети, казалось, вообще не замечали меня. Готов поспорить, он устроил настоящий серьезный разговор с ними, объяснив им доступно и подробно, кто я такой и почему таким, как я, быть нельзя. Уехав на лечение, мама заставила Максима пообещать ей, что он хотя бы попытается мне помочь. Иначе она бы не согласилась ехать, а здоровье её ухудшалось. Так я и оказался здесь. Я был тут как в музее. Кровать, конечно, была мягче и удобнее, но это был один из тех немногих предметов, что мне беспрепятственно разрешалось трогать. Со временем я привык к этому новому дому и к тем правилам, по которым я должен был тут жить, после они уже не казались мне такими строгими, и я готов был остаться здесь дольше, если бы, конечно, мне позволили. Я старался не мешать никому. Надо сказать, это было не так-то просто. Утром дом находился в постоянном движении, нужно было вести себя чрезвычайно тихо и спокойно, чтобы никому не помешать. У них в семье было два автомобиля, жена везла детей в школу, а после сама отправлялась на работу, а Максим ехал сам и довозил меня до маленького отеля, где я работал администратором. Вечером он забирал меня с работы, и мы ехали домой, ужинать.
Для меня это и вправду был музей, музей упущенных возможностей. Круглые сутки я вблизи видел то, чего у меня никогда не будет.
***
– Экологический ущерб, – Максим перешел к следующей части обвинения.
Было заметно, что все уже порядком подустали за это время. Суть им была ясна – я не выполняю норму, я – социально и экономически вредный элемент, с этим надо что-то сделать. Даже судья уже, казалось, утомился немного. Он подпер голову правой рукой и все-таки продолжал внимательно слушать, а иногда даже записывать кое-какие цифры в свой блокнот.
– Как можно видеть из графика на странице 15, этот показатель за последние полгода никогда не был отрицательным и никогда не достигал нормы, равной 0. Другими словами, мой брат, не приносящий абсолютно никакой пользы обществу, кроме всего этого еще и приносит вред окружающей среде, потребляя и не возмещая при этом нанесенного ущерба. Принимая во внимание, что прямых родственников, кроме меня самого, у него не осталось, я прошу господина судью удовлетворить мой запрос, поскольку нет никого, – Максим сделал особое ударение на слове «никого», – кто согласился бы взять на себя выполнение норм за моего брата, что раньше делала моя мать, – с этими словами он закрыл свою папку.
***
На восьмой день я не смог встать с постели утром. Спина болела ужасно. Ноги меня не слушались. Я пролежал в кровати до обеда и только потом собрался с силами, чтобы подняться. Чтобы не потерять ускользающий день, я уселся за стол разбираться с третьим показателем в моем списке. Экологический ущерб. Он не должен был превышать ноль, что в моем случае, естественно, не происходило. Но здесь дело было несколько легче. Уменьшить экологический ущерб было несложно. Достаточно было просто в сопоставимом размере сделать что-то полезное для окружающей среды. Посадить дерево, построить скворечник. Что угодно. В соседней справа квартире жила маленькая дряхлая старушка. У неё, кажется, во дворе был маленький огородик. Я постучался к ней в дверь и попросил разрешения помочь, признавшись, что мне нужно повысить норму. Видимо, я выглядел настолько жалким и усталым после недели работы на стройке, что она сразу согласилась, а потом предложила меня накормить. Я не стал отказываться.
***
– Сравнительно недавно вы отказались от семейной нормы, которая должна была засчитываться вам и вашему брату. В чем заключалась причина отказа? – мой адвокат лениво протянул следующий вопрос из своего списка.
– Да, недавно я отказался выполнять семейную норму. Дело в том, что в случае моего брата норму пришлось выполнять бы мне одному, за нас двоих. И хотя мои показатели достаточно высоки, чтобы покрывать норму обоих сразу, около года назад я собрал все необходимые документы, чтобы оформить отказ. Понимаете, господин судья, – Максим повернулся к судье, ища поддержки в его уставшем взгляде, – мы выполняем норму своих детей, надеясь на то, что в нашей старости они будут обеспечивать нас. Мы повышаем показатели своих братьев и сестер, матерей, отцов, если они по той или иной причине не в состоянии этого сделать, в надежде, что когда мы попадем в беду, заболеем, то нам также помогут. Единственное существо, за которое я готов выполнять норму абсолютно безвозмездно, это мой пес. Но мой брат – не животное и не маленький ребенок, а надеяться, что в случае моей болезни, он также выполнит норму за меня и позаботиться о моей семье, согласитесь, глупо. Очевидно, что он даже о себе не может позаботиться, – на меня он при этих словах даже не взглянул.
***
Мама уехала на работу и оставила меня за старшего. Хоть я и не показывал, но мне было немного страшновато. Максим лежал в постели уже третий день, жар и высокая температура не спадали, но маме обязательно нужно было пойти, её больничный закончился. Пропусти она еще один день – норма была бы не выполнена.
Я вскипятил воды, сварил для брата куриный бульон, приготовил все лекарства, которые мама дала мне, – все это, пока Максим еще спал. В нашей маленькой спальне (примерно шестнадцать квадратных метров) на втором этаже дома воздух пропах болезнью и разными целебными настойками. Склянки стояли на тумбочке брата и на моей. Всего семь маленьких баночек, к каждой была прикреплена бумажка с указаниями, написанная мамой еще утром перед уходом. Я выключил тусклый светильник под потолком: солнце уже давно вышло, и он был не нужен. В комнате было одно большое окно с тонкими темно-синими шторами. Я раздвинул шторы пошире, освободил место перед кроватью, разобрав накопившиеся там игрушки. Там в куче лежал и любимый робот Максима – Бубльгум, так он его называл. Брат начал ворочаться в постели, тогда я накинул ему на голову прохладное полотенце – голова была горячая.
– Э-э-й, – я протянул, украдкой заглядывая в его глаза, – говорил же я, не надо было нам столько купаться…
Максим приоткрыл глаза и улыбнулся.
– А мама ушла? – голос у него был хриплый и поэтому непривычный.
– Да, но ты не бойся, я о тебе позабочусь. Сейчас за один день у меня выздоровеешь.
Мы оба улыбнулись.
***
– Остался последний показатель, – Максим в очередной раз окинул взглядом комнату, избегая моих глаз, теперь он говорил уже не смотря в свою папку, а глядя в зал, – покупательная способность. Девиз сегодняшнего мира – прагматизм и эффективность. Каждый должен приносить какую-то пользу. Каждый должен потреблять, чтобы двигать экономику. Учитывая материальные возможности моего брата, которые, мягко говоря, достаточно скромны, можно с уверенностью сказать, что он не только не двигает, но и тормозит нашу экономику. Это легко доказывается цифрами, взгляните на таблицу на предпоследней странице. Все, что покупает мой брат, – преимущественно продукты первой необходимости, и то в сравнительно небольшом количестве. Ничего другого он не приобретал уже около двух лет. Другими словами, очевидно, что мой брат не выполняет и не в состоянии выполнить ни одну из поставленных перед ним задач. Так зачем же он тогда нужен обществу? Вот какой вопрос я задаю вам всем здесь присутствующим, – в этот момент он выжидающе оглядел зал.
***
На следующий день я снова не смог пойти на стройку, состояние мое практически не улучшилось, и я уже почти оставил эту идею. Сначала я разозлился на себя, за свою беспомощность и безвольность. Я лежал в кровати и хотел плакать, как маленький ребенок. Но в какой-то момент понимаешь, что рядом с тобой нет никого, кто бы утешил тебя или решил бы твои проблемы, и единственный, кого можно винить за то, где ты сейчас, это ты сам. И никто больше.
Я проснулся около полудня и был ужасно голоден, нашел в кармане три старые помятые купюры. В магазине этого хватило на пачку макарон и сосиски. Первая неделя уже почти прошла, никаких значительных результатов у меня не было. Зато боль в мышцах и постоянная усталость не проходили. Я поставил на плиту кастрюлю с макаронами и заснул на обеденном столе рядом с плитой. Выбрасывая разварившуюся кашу из спагетти, я понял, что ничего у меня не выйдет, я проигрывал Максиму и вряд ли смогу вырваться за неделю из этого порочного круга. Сосиски съел неприготовленными. Очень захотелось чего-нибудь выпить.
***
– Ответ на этот вопрос, на мой взгляд, очевиден. Именно поэтому я и обратился с подобным запросом и именно поэтому прошу его удовлетворить. Могу заверить вас, господин судья и все присутствующие, что мое желание основано вовсе не на личной неприязни к моему брату. Совсем напротив, в юношестве мы были достаточно дружны с ним. Мое желание основано на стремлении помочь процветанию и благополучию нашей системы и не допустить её краха из-за таких, как мой брат.
После этих слов Максим наконец посмотрел на меня. Он заглянул мне прямо в глаза тем самым взглядом, которым теперь всегда на меня смотрел. Таким взглядом, словно он причислял себя самого к чему-то огромному, великому, считал себя членом элитного клуба, который работал на благо всех. Я к благу всех не имел никакого отношения, поэтому для меня и был этот особый взгляд. Я к клубу не принадлежал, а хуже всего – я не старался туда войти. Вот в чем была моя неполноценность. Когда он смотрел на меня вот так, я понимал, что все бесполезно и он победит. Бороться было бессмысленно.
***
Я сидел на кухне у матери, она положила мне в тарелку горячего супа, который сама только что приготовила. По комнате распространился запах овощей и вареного мяса. Я бросал в тарелку кусочки черного хлеба и ел. Они выглядели как маленькие островки в море бульона с плавающими там овощами. Тарелка была небольшая, сантиметров двадцать, но глубокая. Девять хлебных кусочков плавали в этом маленьком искусственном водоеме. Я неторопливо наливал суп в ложку и подносил её ко рту, потом снова. От ложки шел пар. В прихожей я услышал голос Максима. Мама разговаривала с ним – он только что пришел. Голос у него был усталый и от этого приглушенный немного. Пока я раздумывал, доесть ли сначала суп или сразу пойти поздороваться с ним, он сам вошел на кухню.
– Ты уволился с работы? – голос стал резким и быстрым.
За его спиной стояла мама и виновато отводила взгляд, не желая смотреть на меня. Скорее всего, она рассказала брату, что я снова ушел с работы, надеясь, что тот сможет как-то мне помочь, но Максим сразу же набросился на меня с расспросами, даже не думая о помощи.
– Да, так вышло… – я хотел попытаться объяснить. Вряд ли бы у меня вышло, я и сам иногда не понимал себя, но я начал рассказывать ему о работе, о начальнике. Он перебил, не дослушав даже первое предложение.
– Это будет уже третий подряд месяц, когда ты не выполняешь норму! Сколько еще это будет продолжаться?! Мать будет обеспечивать тебя до своей смерти? Она уже скоро выйдет на пенсию, что потом? Будет работать специально на твою норму? Ты что, сдурел? Что за глупые отговорки? Она беспокоится из-за тебя, ночами не спит. Если тебе наплевать на себя, то хоть о ней подумай! Что мы будем делать, если так и дальше будет продолжаться?!
И тут я впервые увидел его. Тот
самый взгляд. Я уже не числился в его клубе. Это было тогда, в тот самый
момент, и я отчетливо это помнил.
***
– Спасибо всем присутствовавшим, слушание окончено. Рассмотрение данного дела будет продолжено через две недели. А пока обвиняемому дается шанс улучшить свои показатели. – Судья поднялся со стула, усталыми глазами окинув зал заседаний, – мы проанализируем их снова через полмесяца.
Никто уже не слушал его на самом деле. Все быстро поднялись со своих мест еще в тот момент, когда услышали удар судейского молотка о большой дубовый стол. Им всем было куда торопиться. Им всем нужно было выполнять норму. Только я один остался сидеть, вслушиваясь в слова председателя суда.
Так начались мои две недели.
Я пытался переубедить их, заставить их передумать. Я изучил, как высчитываются основные параметры. Я попытался улучшить свои. Я искренне пытался. Перед самим собой я не считал себя виноватым. У меня даже были кое-какие успехи. Дело просто в том, что это было слишком трудно. Каждое утро я просыпался с желанием что-то поменять сегодня, как-то помочь себе самому, а потом, вечером, засыпал с надеждой, что завтра у меня получится. С надеждой, что завтра будет первый день моей новой жизни.
И так две недели. В конце концов, первый день моей жизни совпал с днем второго слушанья. Только тогда я начал осознавать, только в ночь перед судом. Я как будто смотрел не в ту сторону всё это время. А потом, когда я понял наконец, то я сначала не поверил. Неужели это правда случится со мной? Этого просто быть не могло. Всегда, всю свою жизнь, мы смотрим телевизор, читаем газеты, слушаем радио и узнаем оттуда невероятные истории о других людях. Интересные и скучные, грустные и веселые истории о других людях. Никогда мы не думаем, что эти истории когда-нибудь станут историями о нас. Мы упорно отмахиваемся от этой возможности, не пускаем её к себе в голову, а иногда откровенно смеемся над ней, убеждая себя, что ничего из этого не может произойти с нами. Даже когда истории о них становятся историями о нас, мы все еще не можем поверить, как то, что мы обсуждали со своими знакомыми, могло превратиться в то, что теперь наши знакомые обсуждают с кем-то еще.
Я хорошо помню его глаза, когда объявляли заключение суда. Это была его победа, это был его день. И это читалось у него в глазах. Он смотрел на меня прямым пронзающим торжествующим взглядом, как будто больше не было никого рядом. Радость победы чуть приподнимала его подбородок. Он почти улыбался, улыбка блуждала на его лице, хоть и не осмеливалась приблизиться к губам и только пару раз прокралась в его взгляд.
Когда судья произнес долгожданное «социально-вредный элемент» он слегка кивнул, чуть заметно. Сегодня он уснет спокойно. Он сделал доброе дело. Его день прошел не зря. Он выполнил норму.
Ко мне с обеих сторон подошли двое широкоплечих работников охраны. Из зала суда меня вывели и повели по длинному коридору, который, казалось, с каждым шагом становился все уже. Через три минуты я оказался в небольшой, хорошо освещенной комнате с кроватью и одним креслом. Здесь был даже небольшой телевизор черного цвета. Охранники закрыли за собой дверь, сказав мне, что мне придется подождать здесь до завтра.
Рано утром ко мне пришла секретарь из министерства. Я должен был подписать заявление о том, что присутствовал на слушании и все, что было сказано, не было подтасовкой информации. Я не видел её раньше в министерстве, хотя бывал там довольно часто. Волосы у неё были нежно-каштанового цвета. Хотя на свету они переливались и иногда казались мне цвета молочного шоколада, а иногда слегка рыжеватыми. Завороженный, я смотрел на её пряди, пытаясь точно определить их цвет, а она пока объясняла мне правила процедуры. Может быть, она работала в департаменте только со случаями, похожими на мой. Поэтому я и не видел её раньше. Раньше до этого никогда не доходило. Я и не думал, что когда-нибудь дойдет.
У неё были красивые глаза. Неужели нужно было дойти до самого конца, чтобы увидеть такие глаза? Она смотрела на меня, но дружелюбности у неё во взгляде не было. Говорила она спокойно, размеренно. Её голос заполнял маленькую комнату. Хороший был голос. Мягкий, шелковый. Она была такая красивая, я даже определить точно не мог, как описать её.
– Извините, а можно узнать, как вас зовут? – я спросил извиняющимся тоном.
– Как меня зовут? А зачем вам это? – её шелковый голос не изменился ни на тон.
– Интересно, – я пожал плечами.
– Анастасия. Настя.
– Очень приятно, Настя. Я – Саша.
Она как будто не обратила внимания и продолжила объяснения.
– А как вы думаете, Настя, все ли можно измерить?
– Ну, – она определенно удивилась моему вопросу – брови её поднялись на несколько миллиметров вверх, – да, я думаю, да.
– А вот я никак не могу определить, какого оттенка ваши волосы.
– Светло-каштановый. Оттенок двадцать восемь.
– И любовь тоже можно измерить? – а глаза у неё были зеленоватые… или зелено-серые.
– Для этого есть индекс Кузьмина. Шкала от одного до ста, где ноль – абсолютная ненависть, а сто – абсолютная любовь. Все измеряется, – она пожала узкими плечами в темно-синем пиджаке.
– А я все-таки не могу определить оттенок ваших чудесных локонов, – я опять смотрел, как её пряди переливаются на свету.
– Извините, я закончила инструктаж, теперь мне пора идти. – Она встала и, опустив глаза в пол, вышла из комнаты. Охранник, стоявший на входе, не преградил ей путь, а её образ так и остался перед моими глазами. Её зелено-серые глаза и переливающиеся локоны.
Я уселся на кровать и огляделся вокруг. Потом просто уставился в одну точку и принялся ждать. Стены здесь были не очень толстые, и я слышал разговор двух охранников за дверью. Пытаясь найти хоть какие-то мысли в своей голове, я убедился, что там нет ни одной, как бы тщательно я ни искал. Все мысли теперь были об одном, о том, о чем я хотел думать меньше всего на свете, и поэтому запирал их где-то в темном чулане своего мозга. Я стал слушать разговор тех двух мужчин за дверью, чтобы услышать и позаимствовать их мысли на время, пока мои прятались в чулане. Один из них развел руками (так мне показалось по интонации его голоса) и громко произнес:
– И ты представляешь, она спрашивает меня: «А какие у вас показатели? А вы выполняете норму?»…
Второй засмеялся.
Я подумал тогда, что это, возможно, последняя фраза, которую я услышал от другого человека в своей жизни.
– А вы выполняете норму?
Возможно, это и не так. Но как я должен узнать, какая из фраз, которые я еще услышу, будет последней.
– А вы выполняете норму?
Узнать это я смогу только после того, как услышу её, и поэтому не факт, что запомню её как следует. А последнюю фразу обязательно нужно запомнить. Так мне казалось.
– А вы выполняете норму?
Поэтому я решил запомнить эту. Чтобы запомнить хоть что-то.
Я вспомнил Максима на предварительном слушании. Я вспомнил, как он говорил: «Мой брат не выполняет и не в состоянии выполнить ни одну из поставленных перед ним задач. Так зачем же он тогда нужен обществу? Вот какой вопрос я задаю вам всем здесь присутствующим». По спине побежали мурашки.
– А вы выполняете норму?
Все смешалось у меня в голове. Так зачем же он тогда нужен обществу? Вот какой вопрос я задаю вам всем здесь присутствующим.
– А вы выполняете норму?
Я понял вдруг, что это могут быть последние минуты моей жизни. Сейчас откроется дверь, и меня позовут. Так зачем же он тогда нужен обществу? И тогда все закончится. Вот какой вопрос я задаю вам всем здесь присутствующим. Мне показалось, я услышал шаги в коридоре. Кто-то шел ко мне. Ком появился в горле, стало трудно дышать. Да как же это? Быть не может! И ты представляешь, она спрашивает меня: «А какие у вас показатели? А вы выполняете норму?». Шаги приближались, они становились все громче. Так зачем же он тогда нужен обществу? Я приготовился бежать, драться, кричать, бороться с ними, кусать их зубами, царапать, умолять. Воздуха в легких не хватало, мне показалось, я задохнусь. Каждый новый шаг в коридоре за дверью как будто высасывал из меня воздух. Шаги прекратились прямо около моей двери.
Вот какой вопрос я задаю вам всем здесь присутствующим. А вы выполняете норму?