Опубликовано в журнале Новый берег, номер 41, 2013
Вытянись к безлунной полуночи леса,
Словно дотянешься до него рукой,
А он, как хваленая драпировка,
Мягок на ощупь и станет ближе,
Если руку сожмешь.
Разбитая напрочь
От ночной тишины нежнейшей
(раз псы горизонта недвижны),
Зайди в книжный зал и жди,
Без книг на колене – одна,
Только дог, на луну не воя,
Улегся, уснул, утоп.
Перевод Александра Шапиро
Так начинается стихотворение, которое замечательный поэт, нобелевский лауреат Уильям Батлер Йейтс посвятил Дороти Уэлсли. В этом отрывке Йейтс дважды упоминает собак. Первый раз он это делает метафорично – псы горизонта это, конечно же, созвездия Большой и Малый Пес (Canis Major и CanisMinor). Они находятся возле горизонта и хорошо известно, что слово «каникулы» происходит от латинского слова canis, поскольку каникулы начинались, когда над горизонтом всходил Сириус – альфа Большого Пса. Второй раз речь идет о доге самой Дороти Уэлсли. Вот так они выглядели:
На момент написания стихотворения Йейтсу было за семьдесят, Дороти – сорок пять, и они были близкими друзьями, возможно соавторами и, вероятно, любовниками. Надо отметить, что сексуальная активность пожилого поэта вызывает восхищение. За пару лет до знакомства с Дороти Уэлсли у поэта была неудачная интрижка с Марго Реддок
А сразу после нее у Йейтса случилась любовная история с Этель Мэннин.
В чем же причина подобной прыти в семьдесят? По словам самого Йейтса, он пережил вторую юность после простейшей операции по омоложению, которую ему сделали в 69 лет, в 1934 году.
Тогда это направление медицины было весьма модно. В Европе был особенно популярен Самуил Абрамович Воронов, который успешно трансплантировал людям яичники обезьян. Именно он стал прообразом профессора Преображенского в булгаковском «Собачьем сердце».
Но Воронов стал прообразом еще одного персонажа. У Конан Дойля среди произведений о Шерлоке Холмсе есть рассказ «Человек на четвереньках». В нем один профессор, пытаясь вернуть себе молодость, пересаживает себе что-то от обезьяны и начинает бодро лазить по деревьям. Но самое любопытное в этом рассказе – собачья тема.
«– Надеюсь, вы извините мне некоторую рассеянность, милый Уотсон, – продолжал он. – За последние сутки мне сообщили довольно любопытные факты, которые, в свою очередь, дали пищу для размышлений более общего характера. Я серьезно подумываю написать небольшую монографию о пользе собак в сыскной работе.
– Но позвольте, Холмс, что же тут нового? – возразил я. – Ищейки, например…
– Нет-нет, Уотсон, эта сторона вопроса, разумеется, очевидна. Но есть и другая, куда более тонкая. Вы помните, быть может, как в том случае, который вы в вашей сенсационной манере связали с Медными буками, я смог, наблюдая за душевным складом ребенка, вывести заключение о преступных наклонностях его в высшей степени солидного и положительного родителя?
– Да, превосходно помню.
– Подобным же образом строится и ход моих рассуждений о собаках. В собаке как бы отражается дух, который царит в семье. Видели вы когда-нибудь игривого пса в мрачном семействе или понурого в счастливом? У злобных людей злые собаки, опасен хозяин – опасен и пес. Даже смена их настроений может отражать смену настроений у людей.
Я покачал головой.
– Полноте, Холмс, это уж чуточку притянуто за волосы.
Он набил трубку и снова уселся в кресло, пропустив мои слова мимо ушей.
– Практическое применение того, о чем я сейчас говорил, самым тесным образом связано с проблемой, которую я исследую в настоящее время. Это, понимаете ли, запутанный клубок, и я ищу свободный конец, чтобы ухватиться и распутать всю веревочку. Одна из возможностей найти его лежит в ответе на вопрос: отчего овчарка профессора Пресбери, верный пес по кличке Рой, норовит искусать хозяина?
Я разочарованно откинулся на спинку кресла: и по такому пустяку меня оторвали от работы? Холмс метнул на меня быстрый взгляд.
– Все тот же старый Уотсон! – произнес он. – Как вы не научитесь понимать, что в основе серьезнейших выводов порой лежат сущие мелочи! Вот посудите сами: не странно ли, когда степенного, пожилого мудреца… вы ведь слыхали, конечно, про знаменитого Пресбери, физиолога из Кэмфорда? Так вот, не странно ли, когда такого человека дважды пытается искусать его собственная овчарка, которая всегда была ему самым верным другом? Как вы это объясните?»
А в конце рассказа профессор Пресбери теряет человеческий облик и собака на него нападает.
И в «Человеке на четвереньках» Дойля, и в «Собачьем сердце» Булгакова речь идет об известных в области омоложения профессорах, которые успешно провели процедуру (один – на себе, другой – на собаке). У обоих профессоров есть собака, которая в результате меняет свое отношение к хозяину – и это ключевой момент каждого произведения.
Что же произошло в литературе? Это Булгаков развил собачью тему, созданную Конан Дойлем, или оба замечательных писателя, рассказывая про обезьянье омоложение, независимо придумали своих собак? Боюсь, на этот вопрос не сможет ответить даже Шерлок Холмс.