Стихотворения
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 40, 2013
***
По утрам
форель подплывает к берегу.
Вы похожи на Лорелею,–
говорит мне старая женщина.
Немке, конечно, виднее –
за столько лет…
Если уж мне удалось
придумать закономерность,
сколько она Лорелей
разменяла – подумать страшно.
Что угрожает моим девяноста?
В сущности,
все ничего – пока под альпийским городом,
плещется золотая форель
и старухам показывается
Лорелея.
***
Я знаю, что тело твое, как ручей,
ты вьешься, ты легче меня.
Ты в мире людей, инфузорий, вещей
вода. И чудишь от огня.
Я знаю, несбыточность – имя твое,
с тобой, как с природой самой.
Не скажешь, когда оставляешь жилье,
когда попадаешь домой.
И вроде бы мир невысок и угрюм,
а смотришь – в его бороде
отметился ветер, запутался вьюн,
и музыка – там и везде.
***
О тебе – на виоле д’аморе,
я бы хотела видеть тебя счастливой.
Слишком много времени между нами,
много веков, о которых – кто знает,
что написать…
Мы видели битву плоти и тени.
Тень победила. Если б у нас было тело…
Но для средних веков
история невозможна –
это потом составят
атлас пыток и казней.
Мы пытали себя
неведомыми предметами,
то и это подвергалось
серебряному сомнению.
А теперь в ход пошли расстояния,
милая моя, не могло быть больше.
И когда я стою,
нет места для поцелуев.
И когда я сижу,
я слышу только музыку.
Это о тебе играет виола д’аморе.
это на тебе история заканчивается…
Любовь
Я вызвала этот город,
плачущий изнутри.
Сотри, сотри его, сердце!
Возьми, возьми его, море!
В его горящих гостиницах
прятались сизари,
а дьявольские рулады
были слышны в соборе.
На обнаженных окраинах,
где ни одной блесны
остановиться глазу –
так накалился камень,
я простояла вечность
(вечный день кривизны).
Как золотая статуя
с поднятыми руками.
***
Возьми себе игрушечный дворец,
где все в соотношении реальном –
с иголку шпаги, шлемы с ноготок.
За городом, где катится поток,
где тащится на ослике печальном
седой ездок – утешься наконец.
Он тоже был сомненьями богат,
не стар, не бит, не предавался Богу,
но вещи передвинул и ступил
куда-то вверх – ни троса, ни стропил.
Иди и ты, познай свою тревогу,
а взятое от тех – верни назад.
Сентябрь в Тиргартене
Еще вовсю идет торговля –
и человеческая жизнь
еще сама себе огромна,
еще сама в себе дрожит.
На остановках, где открыта
двойная живопись цветов,
разглядывает тень Магритта
велосипедных седоков.
Вот ты заходишь на посадку,
вот тельце белкой заводной
летит на розовую грядку,
где разбивают по порядку
строку строкой, весну весной.
Раздавлен алый целлулоид,
колеса блещут, мысль шустрит,
сама себя не удостоит,
все тяжелее говорит.
Стволами сжат замысловатый
круг лета, сирости и зла.
И хор небесный – мал мала –
читает в душах виноватых.
***
В.Г.
Вот она – тяжесть
в руках и ногах,
первого тела неловкий размах,
к телу второму шажок
по прямой.
Вот оно. Боже ты мой.
Сколько молчало,
терпело
и вот
как укачало! Легло на живот,
стало ослиной своей прямотой:
Бей меня, я за чертой.
Даже и в этом
лежачих не бить
учат детей, начинающих жить.
Не вырастала – и с виду мала,
как я тебя загнала?
Всмотримся в старость:
ее волшебство,
тонкое, вещее, – есть вещество.
Едет старушка в вагоне
метро,
страх согревает нутро.
Вот пирожок ее,
вот утюжок –
нам бы пора испугаться, дружок…
Вот она – небу ослиная месть.
Жизнь моя, где же ты есть?
***
Анну одолевали
больные и видения.
Так она узнала
все дороги из Кауфбойрена,
как Мария и ангелы
знали дорогу к ней.
Канонизация была долгой,
но в 2000-м (тебе исполняется девять,
а мы встречаем миллениум,
в полпервого муж уходит –
и это серьезно…
Бедный, пытался быть честным –
мне жаль до сих пор) –
в 2000-м церковь решила,
что видения чего-то стоят.
И теперь
святая Крещенция
оберегает свой город
и половину Баварии.
Что я думаю, принимая тебя за себя?
Пытаясь спасти, защитить,
хоть это тебе и не нужно?
Что я думаю, когда умиляюсь
твоей худобе, напряженным ресницам,
улыбке –
когда ее и не ждешь…
Я думаю о твоих видениях.
И о том, что граница между
блаженством и святостью
смещается довольно часто.
Хотя бы раз в тысячелетие.
И – ты заметила,
здесь святые подвижны?
Они всегда в пути.
***
Деревья клонятся и всё как на духу –
редеют сосны, ивы, ели.
Прикосновенья ветра наверху,
невнятица в твоей постели.
Так выйдешь – а развалины пусты
и снег, как бы ничто не снилось.
Видна неискушенной простоты
всеразрушающая милость.
***
Зимой здесь, наверное, серо.
Зима ничья.
Но мы не такое видели –
может, правда,
засесть на обочине леса?
И пусть друзья
играют в такие игрушки
как Лувр и Прадо.
Проведаем мельницу,
будем ходить в Тироль,
на шляпу приделаем перья –
как тот несчастный,
кричавший в аэропорту.
Шарлатан? Герой?
Во мне его смех
и профиль его неясный.
Ведь так и так сумасшедшие,
нам всегда
придется задраивать двери,
а жить снаружи.
Но здесь начинаются Альпы –
и поезда
(ходящие)
подтвердят, что бывает хуже.
