Стихотворения
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 40, 2013
ИСХАК АДЫВАР.
ПРАЗДНИК СУННАТ
«Ты скоро совсем взрослый будешь, совсем мужчина!»
Улыбка у Ибрагима золотая, а волосы – серебряные.
«Как ты – буду?» – я незаметно растер по асфальту его окурок.
«Зачем говоришь мне ТЫ? Старшим надо говорить ВЫ. Ты к маме как обращаешься?»
«ТЫ!»
«Напрасно. И маме, и мне нужно говорить ВЫ, хорошо?»
Я покраснел и кивнул.
Маме всё равно буду ТЫ говорить; мама – это мама.
А Ибрагим – это Ибрагим.
Он мне никто, сосед с золотой улыбкой.
«Скажи маме: я вечером зайду».
В следующий раз я увидел Ибрагима уже на своем празднике.
С утра по дому – женские перешептывания про мою свадьбу, словно что-то очень хорошее (например, ночная вылазка к мавзолею шейха Мустафы); новые запахи на кухне.
Какая свадьба?– мне только десять.
Я просочился на улицу: Мартин трижды звал по телефону.
Он принес маленький парашют – не носовой платок с привязанным пластилином, а такой полупрозрачный, с круглой дырочкой посередине и упругим парашютистом.
Я остался ловить внизу, Мартин полез на дерево…
И тут мимо прошел старик в чалме и с палкой — словно из сказки.
Халат на нем старый, засаленный, а борода – белая с двумя черными ручейками.
Старик поймал мой взгляд и остановился.
Я сделал вид, что смотрю мимо, в сторону нашего переулка.
В него-то старик и повернул.
Парашют Мартина чуть не тюкнул меня по голове…
Через пять минут появилась соседская девчонка, Гулькиз.
«Исхак, тебя Сарваса-ханым зовёт!»
Когда я вошел, в доме уже было полно гостей.
«Иди в свою комнату, поздоровайся с дедушкой».
«Каким дедушкой?»
Руки женщин меня подталкивали туда, где на полу сидел тот самый старик.
Рядом с ним постелен матрас.
У ближней стены – мамины подруги, я узнал Йилдыз-ханым…
У дальней стены – несколько незнакомых мужчин, мамин младший брат Умут, а также Ибрагим.
Все смотрели на меня и улыбались.
«Иди, Исхак!» — сказал старик и тоже улыбнулся, но по-особенному, будто намекая на общую тайну.
Шейх Мустафа? — пронеслось над головой, едва не тюкнуло по темечку.
«Ложись, – сказала мама еле слышно. – Дедушка врач, он тебе температуру измерит».
В руке у старика действительно блеснул градусник.
Сердце сжалось, я лёг.
И тут произошло невозможное.
Ловкий старик уселся на мои ноги и стал скручивать с меня штаны.
Ибрагим, которого я видел теперь перевернутым, схватил мои руки и вытянул их к себе.
Боль, боль взорвала тело: проклятый старикашка резал его на мелкие кусочки.
«Зачем градусник?
Зачем так ноет буль-буль?
Зачем его обложили вонючей смолой?
Я убил этого страшного старика или это сделали мама с дядей Умутом?»
Я лежал на горе из матрасов, потолок закручивался в пружину.
Я слышал голоса, я их не узнавал.
Лучшее образование – в Англии, а здесь только шампунь
производят…
Совесть – это еврейское изобретение…
Есть на Южном полюсе такая должность – поднимальщик пингвинов; когда пролетают
вертолеты, пингвины задирают головы, заваливаются на спину и самостоятельно
встать уже не могут…
Она такие штуки делает: умеет мужчину носить между ног, умеет время у
растений менять: за ночь может состарить дерево на пятьсот лет; и тебя, старый
корень, сразу измылит в ничто – только сунься…
Кровь пустить – это еще не
всё, важно пустить гены…
Каменный век, каменный
век.
Каменный век! – так сказал немецкий хирург в госпитале, куда мама притащила меня среди ночи на своих плечах.
Большая кровопотеря,
один миллиметр, ваше счастье, предупреждаю, я подам на вас в земельный суд, на
всю вашу общину, за нанесение тяжкого телесного повреждения этому ребенку и
всем последующим.
Красивый доктор, молодой, сильный.
Он похож на мою маму (КАК она на него смотрит!).
Он ругается, а мне не страшно.
Я знаю, что я теперь – мужчина.
И я спасу, спасу мою маму, я вырву ее из рук золотозубого Ибрагима!
Июнь 1980, Кройцберг.
РОДИОН ХУХРА. ИСТОРИЯ КУЛИНАРА
Это тело Он предложил нам в снедь, чем и показал самую сильную любовь к
нам; ибо кого мы сильно любим, того часто готовы даже съесть.
Иоанн Златоуст. 24-я беседа на Первое послание к коринфянам
Вот только не надо о якобы найденных под моими окнами скелетах, да?
Я никого не ел и соседям не предлагал: эти вкусовые апатики не достойны мыть мою посуду.
«Не могли бы вы попробовать наше харчо: не много ли соли? Нам соленое нельзя-а-а».
Дегенераты.
Лучшие дегустаторы – беременные женщины.
Говорят, в этом качестве их использовали в Аушвице: был там один повар-самоучка, по совместительству профессор физиологии.
Жену свою я беременной не видел, с ребенком взял, полуторагодовалым.
Значит, любил ее – а может, устал от одиночества.
А отпрыска ее сперва не полюбил – люто.
Черт его знает – не принимает душа, и всё тут.
Если совсем честно: тело не принимает.
Не вкусно пахнет чужой ребенок.
Есть такое растение – дуриан: у малазийцев считается деликатесом, пахнет протухшим луком и терпенами.
А мне еще в кулинарной академии Дим Саныч говорил: осторожнее с эндемиками!
…Жена с ним тетёшкается: ам, говорит, съем, говорит.
И ножку кусает, и ручку, и щёчку…
Однажды след оставила довольно глубокий на попке – а этому хоть бы что, смеется, будто игра такая.
…И мне суёт: поцелуй его, он же сладкий.
А я чувствую: возненавижу ее скоро – через ублюдка этого возненавижу.
Как-то – жены не было – готовил флан из телячьих мозгов и соус беарнез.
Нарезал зелень, эстрагон поделил на две части…
Зачем поделил?– вот все секреты вам расскажи!
Ладно, один открою.
Если ингредиенты класть частями – то и вкус будет «слоеный» (кстати, в сексе –
похожий принцип, не замечали?)…
…Залил первую часть вином, добавил некий тайный (ага!) ингредиент, подготовил желтки…
Момент ответственный, желтки при смешивании не должны свернуться; а тут этот крутится, мультики смотреть не хочет.
На секунду отвернулся – он уже на столе, в приправах моих шурует!
А для меня смешать гвоздику с кумином – как очерк о маньяке-детоеде в журнале «Гастрономъ».
Раскусил я вас, ничего не попишешь.
Контакт (тактильный) в моем искусстве крайне важен: душа, энергия — называйте как хотите – передаётся будущему блюду.
Я подготовил смесь приправ (шафран, хмели-сунели, базилик…), я этой смесью малыша натёр – всё выглядело как игра, ей-богу!
И как же он стал забавен – маленький Виннету, сын Инчу-Чуна; как бегал он по кухне, оставляя крохотные желтые следы.
Потом я посадил его на стол и стал обмазывать подстывшим к тому времени – пьянящим, как сухая осень – беарнским соусом…
Ах, что за нежность вдруг меня пронзила!
Я принял его, принял совсем – как СВОЕГО принял.
Ам! — сказал я кому-то впервые за целую жизнь; съем тебя! – сказал.
И был я несказанно счастлив, поцеловав божественное дитя в его раздвоенную сдобу.
…Когда жена вернулась, она застала нас на ковре; мы читали книжку с картинками: вот это бе-е-е, ягнёнок, а это му-у-у, телёнок…
А потом все вместе мы вышли во двор и приготовили из песка куличики (когда-нибудь… о да, я передам ему свое искусство!)…
У меня чудесная жена и чудный ребенок – вы их видели?
Они скоро ко мне придут, я вас познакомлю.
МУРАД КАЙСИ. УЧИТЕЛЬ ТАНЦЕВ
Известно, что шампуни от лупи вызывают лупь.
А кольца от беременности способствуют зачатию.
(Вывихнутая гомеопатия, similia similibus.)
Он ходит по номеру краковской гостиницы в ослепительно белых носках.
«…К тому времени я уж наигрался, натанцевался…
Словом, перебесился; всё подряд не трахал, ставил жесткие рамки.
Куришь – свободна, замужем – отдыхай, не умеешь носить каблуки – на фиг ты мне сдалась?..
Ну вот, приехал я в свой город — чуток погреться, маминых беляшей поесть.
Брат как раз с женой развелся и в Москву подался, с бизнесом.
Я поселился в его доме, через улицу от родового, бл…, гнезда.
Лежу под виноградом, читаю Сартра, любуюсь звездами.
Забил, бл…, на Европу, на Эмираты; ем, сплю, дышу глубоко.
И тут является Нисар, соседская девчонка, учил ее на велике кататься…
Слово за слово, хочу, говорит, Мурад, быть твоей.
У самой глаза в землю, но точку выбрали и – в неё.
Не хочешь, говорит, не женись. Будь моим первым.
Ну, думаю, за что боролся…
Нет мне покоя – нигде.
Ты, говорю, Нисар, хорошая девчонка, такая выросла красавица, такая умница.
Зачем я тебе?
Я плохой человек.
Нет, говорит, я тебя знаю: ты – хороший.
Я о тебе думала, я тебя ждала, ты мне снился – и прочий бред незрелой самки.
Нисар, говорю, я женщин не люблю.
Я их трахаю, но я их презираю.
Для меня все женщины – одно: что белые, что негритянки.
Я проститутками не брезгую и гондоны экономлю…
В общем, оговорил себя по полной, самому противно стало.
Короче, говорю, я вот тут лягу и закрою глаза.
Если не передумала, раздевайся и ложись рядом, займемся делом.
Лежу, считаю про себя до ста – чтоб не рассмеяться, потому что, бл…, тревожно…
Потом открыл глаза – нет ее, ушла.
Уф, думаю, бог уберег…
Прошло пять лет.
Приехал однажды по делам в Баку, на улице ее встречаю, Нисар.
Располнела, под ухом – шрам, глаза потухшие, на кончик носа куда-то смотрят.
Была замужем, родила, вернулась к родителям – вот в нескольких словах ее история.
Я, говорит, тебя не любила.
Просто хотела, чтоб жизни меня научил.
А мужа – совсем не хотела.
Нагрубила ему раз – ударил.
Потом стал бить регулярно – ушла.
Жизнь не сложилась.
Всё – дерьмо.
И вот я думаю: действительно, дерьмо.
Почему я ее отверг?
Почему не исполнил ее просьбу?
Зачем пожалел?
Ну, взял бы девку, обучил ее всему: быть счастливой, дарить любовь.
Сделал бы ее смелой, не задавил в зародыше страсть.
Такая женщина не будет одинокой.
На такую женщину руку не поднимешь.
Дурак я, Коля, что и говорить… дурак!»
Он падает поперек сдвинутых кроватей, я вижу серые пятки и ключ с прицепленным конусообразным грузилом.
Этот на прогулку не понесешь — обязательно вспомнишь оставить консьержу.
КАМЕНЬ
…брошенный борзым подростком, попал в верхнюю, затылочную область позвоночника.
В больнице продержали неделю; при выписке дали совет не перенапрягаться: поменьше умственной деятельности, побольше свежего воздуха.
Впервые за тридцать лет супружества остался ночевать у мамы.
«…Равиль, мамы нет уже три года; что ты там будешь кушать?»
«Тут всё есть, Раюшка была, оставила».
«Скажи ей, чтоб навела порядок: вонь от этих кошек…»
«Скажу, скажу…»
Спустя неделю стало понятно: нужно забирать самой.
Зарядившись ядом против Раюшки и толерантностью к разного (подчас неожиданного) рода живности, отыскала в Старом городе облупленный забор с глухой калиткой.
Спустя еще полтора часа настала определенность: ТАКОЙ не нужен – а был ли другой? – теперь и не скажешь.
Проветрила дом, сходила на базар, принесла продуктов, бритвенных станков, моющих средств…
Чем еще помочь? — нужно думать о живых.
Ушла, испытывая почти облегчение — как однажды, покинув стены школы, потом — института, потом — вросшего в костную ткань конструкторского бюро.
…Изумился возможностям скрытых пространств, населенных гордыми своей бессмертной оболочкой существами.
Отключил телефон и электричество, вернув предметам естественное освещение, а организму — биологические часы.
Неподвижный ход вещей — такова была программа, которой не было.
На закате спускался в подвал, на рассвете вышагивал чердак.
Совершал обход деревьев (числом пять), принюхивался к складкам и морщинам, слизывал смолу.
Уступил древнейшему инстинкту бездумия, беспамятства, бесконца.
…И долго еще сидел, прислонившись к полусгнившему косяку, на два пальца не доставая пепельной макушкой алой отметины «Раюша 11 мес.» и синей «Равиль 1 годик».