Интервью с профессором Валентиной Полухиной
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 40, 2013
Ирина Чайковская. Валентина Платоновна, первый раз я заинтересовалась Вами, когда прочитала Ваше интервью с Бродским, ходившее в интернете. Вы в этом интервью продемонстрировали и силу мысли, и поэтические интуиции. Позже, когда я стала о Вас узнавать, оказалось, что у Вас удивительная биография и Ваша жизнь интересна сама по себе, даже безотносительно к Бродскому, которым Вы занимаетесь несколько десятилетий. Спасибо Вам за присланную мне беседу с Инной Кулишевой, ее почему-то нет на интернете[1], в этой беседе Вы немного приоткрываете тайны своей биографии. Но у меня к Вам осталось еще много вопросов. Позвольте мне задать хотя бы часть из них.
Вы родились в глухой сибирской деревне, куда ссылали политических, мама Ваша была из семьи сосланных поляков. Сохранили ли Вы в памяти какой-нибудь образ «сибирской деревни»? природы? людей? Или нищета, голод и разоренные колхозы – это все воспоминания детства?
Валентина Полухина. Я родилась в деревне Урюп, далеко от какого-либо города. Деревни этой больше не существует, но она находилась при впадении реки Урюп в реку Чулым, впадающую в Обь. Ближайшие города в западном направлении — Мариинск и Новокузнецк, а в восточном — Ачинск и Красноярск. Каждый из моих родителей имел по ребенку от первого брака: отец — дочь, мать — сына. Я — их первый общий ребенок, болезненный и капризный.
Мачеха у меня была, как из сказки, скудную еду распределяла так: большую порцию для себя — «я кормлю маленького ребенка», чуть поменьше — для отца: он работает, а остальное — крошечный кусочек хлеба или картошки — для меня. Самое сильное чувство детства — постоянный голод и сибирский холод. Летом, когда я жила у матери с отчимом, спасались рыбой, грибами и ягодами. Помню усыпанные земляникой склоны холмов остывшей сопки, у подножья которой была расположена деревня Урюп. Так что я с детства была лишена понятия, что такое любящая семья, не дано мне было и самой создать счастливую семью: с моим больным сердцем врачи не советовали мне рожать.
И.Ч. С Вашим мужем, Владимиром Полухиным, москвичом, ударником из джаза, выходцем из семьи партийных боссов, Вы дважды регистрировали брак и дважды резко расставались. В первый раз, уехав преподавать в Дагестан, оставили записку, кончавшуюся словами: «Не ищите меня». Как Вы объясните, что судьба дважды привела Вас к этому человеку, чью фамилию Вы носите? Виделись ли Вы с ним после окончательного разрыва и отъезда в Англию? Вы пишете, что он сильно пил. Так и сгинул от пьянства?
В.П. С Полухиным я не виделась после моего отъезда из СССР. Что с ним стало? Думаю, то же, что с любым хроническим алкоголиком. Я давала ему два шанса остаться со мной, дважды выйдя за него замуж. Он ими не воспользовался.
И.Ч. Предполагали ли Вы, что поэт, переводчик и редактор из Англии Дэниел Уайссборт, у которого в 1996 году Вы брали интервью относительно Бродского, станет Вашим мужем?
В.П. Никогда не предполагала. Приехав в Англию и отказавшись от предложения профессора Ламперта выйти за него замуж, я твердо решила, что всю оставшуюся жизнь буду жить одна. Просто не имею права никого обременять своими болячками. Ведь с моим больным сердцем я могу умереть в любую минуту или, хуже того, впасть в кому и стать обузой партнеру. Между знакомством с Дэниелом в 1996 году и браком с ним в 2001 году прошло пять лет. За эти годы мы часто встречались, много вместе путешествовали, нас сблизила наша общая любовь к Бродскому (Дэниел был одним из его первых переводчиков и другом) и наши болезни. На нашей свадьбе в его колледже (King’s College) присутствовало 50 человек, в том числе несколько поэтов, включая Евгения Рейна и Дмитрия Александровича Пригова, который был моим свидетелем при регистрации брака. Дэниел переводил много разных русских поэтов и иногда нуждался в моей помощи. Вместе мы сделали «Антологию современной женской русской поэзии», изданную в Америке и в Англии в 2002 и в 2005 гг.
И.Ч. Ваша жизнь давно уже связана с личностью и творчеством Иосифа Бродского. Меня удивило, как дотошно Вы спрашиваете его друзей, кем он себя ощущал – иудеем? христианином?[2]. Кто-то Вам отвечает, что Бродский был «кальвинистом», кто-то — «язычником». А как Вы сами ответили бы на этот вопрос?
В.П. Для меня Бродский был христианином. Дело в том, что мне еще давно Виктор Кривулин поведал один секрет о том, что мать Бродского, Мария Моисеевна, доверительно рассказала Наталье Грудининой, что женщина, присматривавшая за маленьким Иосифом в эвакуации в Череповце в 1942 году, тайно от матери крестила его. Уверена, что Иосиф об этом знал. Но он также знал и русскую поговорку «жид крещеный, что вор прощеный». Ни тем, ни другим он быть не хотел, вот и придумывал для себя иные «звания». Помните, он говорит: «Я плохой еврей, плохой христианин, я плохой американец, надеюсь, что и плохой русский». Я ведь не могу сказать, что я плохая мусульманка, потому что я никакая не мусульманка. Сказать «я плохой христианин» может только христианин. Он вообще считал дурным тоном говорить на эту тему. Для него вера была весьма личной темой.
И.Ч. Вы говорите об отсутствии у Вас ностальгии, тоски по родине. А что Вы скажете о Цветаевой? Бродском? Они не тосковали по родным, друзьям, улицам, деревьям, воде, русским читателям?
В.П. Допускаю, что Цветаева тосковала по родине. Уехав из России в 1922 году, Цветаева не познала, живя в ней, ни унизительно суда, как Бродский, ни ссылки на север, ни антисемитизма. Да, Иосиф тосковал по любившим его родителям, но это ведь еще не тоска по родине. По друзьям мы все тоскуем, ибо подобия русской дружбе на западе не существует. Но напомню вам, что почти все близкие друзья Иосифа, кроме Я.А. Гордина, предали его. Почитайте, что пишут о нем Бобышев, Найман, Рейн. Иосиф быстро обрел много друзей и в Америке, и в Италии, назову только тех, с кем сама встречалась: Карл и Эллендея Профферы, Марк Стрэнд, Дерек Уолкотт, Роджер Страус, Сюзан Зонтаг, Шеймас Хини, Питер Вирек, Джонатан Аарон. Да, он любил родной город, но и ему он уже через полгода нашел замену — Венецию, куда приезжал каждый год, а то и дважды в год, и где он похоронен. Та тоска по родине, которую внушала нам советская идеология, всего лишь еще один миф.
И.Ч. И несколько вопросов, связанных с Бродским. Как Вы относитесь к запрету, исходящему от семьи Бродского, 50 лет не писать его полную биографию? За это время уйдут «главные свидетели» его жизни. Лично мне кажется, что биография Пушкина без Амалии Ризнич или без Елизаветы Воронцовой лишилась бы каких-то своих важных характеристик, тем более, что обеим посвящены стихи. То же и с Бродским, не правда ли?
В.П. Запрет на биографию наложил сам Иосиф. Когда в начале 90-х годов одно весьма престижное английское издательство, Blackwell publishing, предложило мне написать биографию Бродского, я послала ему план биографии. Иосиф ответил: «Валентина, я готов помогать вам в ваших исследованиях моего творчества, но прошу вас оставить мою жизнь в покое». Можно предположить две причины, почему он и его наследники закрыли все архивы не на 50, а на 75 лет. Во-первых, биографу придется писать о том, как настойчиво внешние силы вмешивались в его жизнь. Сам Бродский это вмешательство, как мог, игнорировал, но биограф, даже такой талантливый биограф, как Лев Владимирович Лосев, вынужден был в своем “Опыте литературной биографии” Бродского писать о преследованиях поэта. А Бродский хотел, чтобы его ценили и помнили за его стихи, а не за суд над ним и ссылку на север. Вторая причина — донжуанский список Бродского, если его когда-нибудь кто-нибудь сможет составить, он будет подлиннее пушкинского. Я лично так устала отвечать на упреки феминисток разных стран в том, что Бродский плохо относился к женщинам, что придумала формулу: “Иосиф был джентльмен, он не мог сказать женщине “нет”. Он был столь обаятелен, столь харизматичен, что я не знаю ни одной из встречавших его женщин, которая не была бы влюблена в него. От него исходило облучение, от которого было не спастись.
И.Ч. Как Вы сами, будучи бродсковедом, относитесь к этому запрету? Все же поэт — фигура общественная и его жизнь также становится общественным достоянием.
В.П. Понимая причины запрета, я не могу не относиться к ним отрицательно, особенно когда эти запреты доходят до абсурда. Так, запретив на несколько лет новые переводы стихов Бродского на английский, Фонд по управлению наследственного имущества Бродского фактически «убил» память о нем в Англии: вы не найдете ни одной книги Бродского ни в одном книжном магазине Лондона иди Оксфорда. А недавно Фонд заставил журнал «Новое литературное обозрение» извиниться за цитирование всего текста «Ты узнаешь меня по почерку…» в моей статье «Любовь есть предисловие к разлуке…», посвященной анализу этого стихотворения. На прошлой неделе по требованию Фонда были удалены из публикации статьи Давида Хахама «Малоизвестный адресат ранней лирики Иосифа Бродского» в израильском журнале «Исрагео» цитаты из стихотворений и писем, адресованных Самуэлле Фингарет в 1963 году.
И.Ч. Встретив Бродского в Лондоне в 1977-м году, когда он читал стихи перед четырьмя русскими женщинами, Вы «хлопнулись на пол у его ног». В 1980-м году Вы приехали в Америку, в Мичиган, и полгода сидели на лекциях и семинарах Бродского, ходили за ним тенью. Как относился к Вам Иосиф Александрович? Была ли какая-то эволюция у его отношения к Вам? Одна из приятельниц Бродского, француженка Анни Эпельбуэн, говорит о Бродском, что ему было необходимо «время от времени обижать человека». Коснулось ли это Вас?
В.П. Меня он обидел только однажды, по моем приезде в Мичиганский университет в 1978 году, пройдя мимо меня, как бы меня не узнав. Я об этом уже рассказывала Инне Кулишовой, что тут-то и вскипела моя польская кровь, у меня в одно мгновение выросли когти, и я готова была дикой кошкой броситься ему на спину. Иосиф это почувствовал, обернулся, поцеловал меня и сказал, как ни в чем не бывало: «Ну, где будем сегодня ужинать?» Ни эволюции, ни революции в наших отношениях не было и быть не могло. Я была счастлива быть его современницей, знать его лично, присутствовать на его лекциях и семинарах, бывать в тех же компаниях, что и он, наблюдать за ним, изучать его и его стихи, звонить ему, надоедать вопросами. Может ли мечтать о большем любой исследователь творчества великого поэта?
И.Ч. Вы отмечаете свойство Бродского «всех поучать» или такое: «в жизни он не уставал давать советы всем и каждому». Наверное, Вас с Вашей самостоятельностью, решительностью и импульсивностью это сильно раздражало. Как Вы реагировали на поучения?
В.П. Меня он не поучал, поучала скорее я его: советовала ему бросить курить после его первой операции на сердце в декабре 1978 года, почти повторяя слова моего хирурга: «Иосиф, если Вы бросите курить, десять лет жизни Вам гарантированы». На что он отвечал: «Валентина, запомните, что в этой жизни ничего и никому не гарантировано». Или объясняла ему, почему он не может избавиться от метафор в своих стихах. Это ведь меня с 14 лет дрессировали быть учительницей. Я тоже до сих пор всех поучаю.
И.Ч. Вы говорите, что, чтобы понравиться ИБ, «следовало быть либо красавицей, либо аристократкой». И знаете, мне стало грустно. Ну, красавицей куда ни шло… но почему аристократкой? Плебейская тяга к родовитости? Тургенев, любивший не красавицу и не аристократку Виардо, видел в ней необыкновенный талант. Бродский не тянулся к талантливым женщинам? Ощущение, что он мстил женщинам за что-то… Я не права?
В.П. Да, Вы не правы. Ваше сравнение с Тургеневым совсем не к месту: он жил среди аристократов и сам был аристократ. Для нашего же поколения аристократы — это вымерший вид. Их советская власть либо физически уничтожила, либо выслала из страны, либо они сами успели убежать из России. Мне ностальгия Бродского по аристократии понятна. Я тоже, приехав в Англию, хотела встретить русских, никогда не живших в Советском Союзе, в частности, аристократов, чтобы узнать, отличаются ли они от меня и чем именно? В чем преуспела советская идеология в перестройке генетической системы человека? Мне повезло, я дружила с княжной Саломеей Андрониковой, «соломинкой» Мандельштама; встречалась в Париже с княжной Зинаидой Шаховской, а в Оксфорде — с сестрой Бориса Леонидовича Пастернака — Жозефиной. И до сих пор изредка встречаюсь с Его высочеством Принцем Майклом Кентским. Я являюсь членом клуба, в котором много английских аристократов. Все они — совершенно другая порода людей. Они свободные люди, мы же таковыми назвать себя не можем. Им всем не свойственно чувство страха, тогда как в нас оно живет в каждой клетке нашего тела. Я говорю только о своем поколении.
Талантливых женщин вокруг Бродского тоже было не мало: и МБ, его главная Муза, и Сюзан Зонтаг, и Аннализа Аллева, назову всего несколько, были и талантливы и красивы. Что касается красивых женщин, то здесь все элементарно, миссис Вотсон. Самая красивая из них его вдова Мария Соццани, она же и аристократка, а по матери — из потомков Пушкина, музыкант, знает несколько европейских языков, включая русский. Так что судьба к концу жизни Иосифа подарила ему во плоти его идеал женщины.
И. Ч. А стоит ли так акцентировать происхождение? Согласитесь, что можно обладать высоким талантом и быть "аристократом духа", не принадлежа к верхнему слою, и наоборот, быть ничтожеством, числясь аристократом. Что до свободы, то встретила у Пушкина, что иностранца в крепостном русском крестьянине поразили "его опрятность, смышленость и свобода".
В.П. Акцентрировать поисхождение не стоит и настоящие аристократы его не акцентируют. Когда я попросила Саломею Николаевну Андроникову рассказать мне о ее аристократическом происхождении, она ответила: «Когда последний император Византии Андроник Комнин прошелся по Кавказу, он оставил после себя десятки беременных женщин. Отсюда и пошел мой род». А отдельные ничтожества среди аристократов в любой исторический период составят меньше одного процента ничтожеств среди низшего слоя населения в любой стране. Не говоря о манерах поведения и вульгарности человеческого сердца.
И.Ч. Здесь с Вами можно поспорить, но идем дальше. Никогда не думала, что русской культуре свойственны «сентиментальность и провинциальность». Вы пишете, что Бродский пытался избавиться от этих черт. Что имеется в виду? Примат чувства? Народная основа?
В.П. Мне придется очень сузить свой ответ. Провинциальность русской культуры можно почувствовать только пожив много лет в западной культуре. А русская сентиментальность сочится из каждой строчки стихов последних двух столетий. Ее достаточно и у Пушкина, и у Блока, не говоря уже о Некрасове или Есенине. Пушкин пересадил французскую поэтику на русскую почву, то же самое сделал Бродский с английской поэтикой. Английская поэзия для Бродского — идеал сдержанности и отстраненности. Качества, которые восхищали его в поэтике Одена, интеллектуальное остроумие, непредсказуемость сюжета, ритмическое разнообразие, сухость тона и чувство перспективы — свойственны поэтике самого Бродского. Я уже где-то об этом писала: развивая метафору трения человека о время до ее логического конца, Бродский создал свою систему мировидения, требующую нового поэтического языка, новой системы тропов и жанров. В ней нет места ни сентиментальности, ни провинциальности, ибо человек перед невидимым лицом времени — тема универсальная.
И.Ч. Мне кажется, своим ответом Вы раздразните многих. И последнее. В описании смерти ИБ у Вас (в примечаниях) и у Лосева в одной и той же книге «Иосиф Бродский, серия ЖЗЛ, (М., Молодая гвардия, 2006), есть некоторые разночтения. У Лосева написано, что Мария обнаружила его на полу. «На письменном столе рядом с очками лежала раскрытая книга – двуязычное издание греческих эпиграмм» (стр. 283). Вы же пишете, что он лежал в очках и с улыбкой на лице. Где истина?
В. П. Истину можно узнать только у вдовы поэта. Это она нашла его утром на полу его кабинета. Я лишь повторила то, что написал мне Леша Лосев через день или два после смерти Иосифа. Он сам, видимо, слышал тоже разные версии, ведь он при этом не присутствовал. Меня же интересовало, страдал ли Иосиф перед смертью. Лосев писал мне, что он лежал с улыбкой на лице. Значит, смерть наступила мгновенно. Писал мне он об этом не для моего успокоения, а потому что слышал такую версию. Мир праху Иосифа и Леши.
***
[1] Обреченная на поэзию. Беседа Инны Кулишевой с Валентиной Полухиной. Звезда, №2, 2012
[2] Валентина Полухина. Иосиф Бродский глазами современников.Звезда, С-П, 2010
