Рассказы
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 39, 2013
Амир Ноепараст
Бессмертие русского материалиста
Рассказ
Анастасия Николаевна,
сейчас, когда я пишу Вам, от моей души остались только крупицы, которые я хочу сохранить в этом письме. Саша Ребров, тюремный охранник, обещал передать его Вам. Когда получите это письмо, моим телом будут пировать сибирские черви. Сегодня утром будет казнь. В последние часы жизни я не думаю о смерти, а лишь о том, что будет после и о близости с Вами. Фрейд утверждал, что смерть и секс являются неотъемлемыми проблемами нашего подсознания. Сейчас же я могу Вам сказать, как приговоренный к казни человек, смерть не имеет такого значения. Скорее, я думаю о том, что будет по ту сторону. И я прекрасно понимаю, какие мысли проносятся у Вас сейчас в голове, читая это. Вы шепчете: “Как это возможно, что Петр Бурлаков думает о том, что будет после смерти? Ведь Петр безоговорочный материалист, неверующий в Бога и жизнь после смерти”.
Настя! Моя Настенька! Дорогая! Я становлюсь ненасытным!
В последние минуты жизни я жажду только двух вещей: предаться любви с Вами и жить после смерти. Хочу оставить крохи уничтоженной допросами души на бумаге. Как бы я сейчас хотел насладиться Вами, так чтобы в момент неистового блаженства отдать Вам всего себя и исчезнуть. Если бы только было возможно любить Вас сейчас, в данную минуту, то скорее всего аристократическая потребность в бессмертии не тревожила бы меня боле. Эйфория после сладострастия способна отогнать все тревоги мужского разума, даже если речь идет о бессмертии. Ничто на свете, даже советская власть не способна сломать мужчину после блаженства с любимой женщиной. Но что же делать, когда разум взволнован, а душа приближается к концу. Единственная отдушина для меня – надежда на бессмертие. Как же сохранить бытие после кончины. Ах, и не думайте, что страх смерти обратил меня к религии и вере. Кстати, теперь-то я точно понимаю, как религия вводит людей в заблуждение, ведет к миражу вместо воды в пустыне. На протяжении веков она обманывала бедных людей, ищущих бессмертия.
Когда закончу письмо, я постараюсь представить Вас дома, в Вашей квартире на Смоленском бульваре. Вы были обнажены за фортепиано и не позволяли прикоснуться к Вам, пока не доиграете пьесу… И казалось, что пьеса длится вечность. Каждое нажатие клавиши только увеличивало желание. И я учился терпению и ждал. Сейчас у меня такое же чувство. Я с нетерпением ожидаю исполнения приговора, и каждая секунда как нажатие клавиши. Дописав письмо, я в последний раз предамся сладостным воспоминаниям о нашей пылкой любви, как мы наслаждались друг другом после Вашей игры на фортепиано.
И желание мое велико, и аппетит ненасытен, так как этот клочок бумаги будет единственным, что останется после меня, а Вы прочтете его, когда я исчезну. Да! Что может быть прекрасней? И почему я не верил в чудеса? Какое еще чудо может быть более очевидным, чем это? Ведь письмо останется после меня. Письмо и будет бессмертием Петра Бурлакова, человека, который пытался изменить мир; Петра Бурлакова, боровшегося с капитализмом и аристократией в России; Петра Бурлакова, направившего пистолет на российских аристократов вместо немецкого генерала; Петра Бурлакова, полного высокомерия до ссылки в Сибирь. Согласно особому распоряжению товарища Сталина, я предавал советских людей, о чем не ведал до допросов. Я полагал, что после Ленина революция пошла по ложному пути, в то время как меня самого ввели в заблуждение.
Спасибо товарищу Сталину за возможность понять, как сильно я был далек от истины. По иронии судьбы, тюремный охранник Саша Ребров сказал, что если я упомяну об этом в письме, для кого-то, возможно, это послужит предостережением. Высокомерие и эгоизм начало заблуждения. Не ведая того, я фактически стал капиталистом. Ведь капитализм это не только собственность и ценные бумаги. Я, Петр Бурлаков, бывший большевик, вложил весь революционный опыт и рассчитывал на продвижение по службе, дабы приумножить свой капитал. Я предал Сталина. Я предал Советский Союз и коммунистические идеалы. Предательство было порождением моих заблуждений. А заблуждения были результатом высокомерия.
Анастасия Николаевна!
Я заново родился в одиночной камере. В изоляции время не имеет смысла. Во-первых, речь идет об “ожидании”, одиночная камера означает “ждать”. Ожидаешь следователя, но он не появляется. Никто не приходит, и, наоборот, как Вы зачастую говорили “время покажет”, но в одиночной камере время ничего не показывает. Камера одиночного заключения – ярчайшее место на Земле, и этот свет мне опостылел, так как он всегда по ту сторону. Я больше всего люблю, когда они приносят еду. Не из-за голода, а потому что ты понимаешь, что все еще существуешь, кому-то все еще есть до тебя дело, кто-то все еще рассчитывает на тебя по ту сторону, и я все еще числюсь живым.
Камера направляет тебя на путь, где единственным маршрутом может быть раскаяние. Вся жизнь проходит перед глазами, время уже не существует, а ожидание обречено. Ты вступаешь на путь самоуничижения. В камере я столкнулся с понятием “Судный день”, о чем твердили святоши, когда мы были детьми. И действительно, Судный день – дело тяжкое. Прошлое проносится перед глазами, и нет надежды на завтра, все существование сведено к нулю. Ты становишься историей. Я видел все настолько детально, не столько вспоминая прошлое, сколько осуждая и гнобя себя за содеянное. Я, Петр Бурлаков, презираю себя. Оценивая прошлое, я, Петр Бурлаков, бывший большевик, пришел к выводу, что с Петром Бурлаковым должно быть покончено. От моей смерти будет больше толка для советских людей, нежели оставь они меня существовать. Я самолично выхлопотал смертный приговор, полагая, что не может быть защиты лучше. Настоящее замерло, нет и луча надежды на будущее в заключении. Как ни странно, нескончаемый свет по ту сторону довел меня до такого предела, что я стал презирать себя еще больше. Конечно, это не единственная причина, по которой я принял решение о казни. Как я сказал Саше Реброву – тюремному охраннику – это лучшее, что я могу сделать для страны, чтобы хоть как-то возместить предательство. Так или иначе, я должен был Вам это рассказать. Я в неоплатном долгу перед ним за то, что он сделает после моей смерти. Мое бессмертие в письме, а Саша Ребров, как добрый гений, доставит его Вам. Я умру, но письмо останется. Я знаю, прочитав письмо, Вы прижмете его к груди, а больше мне ничего и не надо.
Моя Настя !
Я свободен. Теперь, когда вопрос бессмертия решен, я могу сосредоточиться на другой проблеме. Вы знаете, о чем я буду мечтать, предаваясь удовольствию наедине с собой. Не стоит даже писать, хотя я уверен, что никто, кроме Вас, не коснется письма.
Анастасия Николаевна Горилова! Прощайте! Мы больше никогда не увидимся, но я знаю, Вы будете так же играть на фортепиано, гулять по Каменному мосту, ветер будет развевать Ваши волосы. Знаю, так же Вы пойдете в трактир на Ямской, захмелеете, а я уже не буду устраивать драмы, когда Вы попросите прикурить за соседним столиком. Прощайте, моя Настя…
Приближался Новый год. Москва гудела. Курсанты заполонили улицы, щеголяя мундирами. Они знают лучше, как бороться с холодом. “Московская водка”. Саша Ребров приехал в Москву навестить маму. Кроме этого, он нанесет визит еще и Анастасии Николаевне Гориловой, проживающей в небольшой квартирке на Смоленском бульваре. Саша уже пропустил стаканчик “Московской” и, разомлев от алкоголя, отправился к дому Анастасии Николаевны. Подходя к двери, машинально проверил карман пальто, дабы удостовериться, что письмо все еще там. Нажал звонок. Ждет… Со второго этажа доносится голос…
В окне появляется пожилая женщина. Она спрашивает:
– Чего вам?
В ответ Саша интересуется:
– Здесь проживает Анастасия Николаевна?
Женщина говорит:
– А вам зачем?
Саша объясняет:
– У меня письмо для нее.
Женщина на секунду задумалась, отошла от окна и стала спускаться к Саше, который все еще стоял у входной двери. Но радушного приема не последовало. Она открыла дверь и тут же спросила:
– От кого письмо?
Саша в свою очередь:
– Могу я сначала узнать, где Анастасия Николаевна? Вы ее родственница?
Не поясняя, где Анастасия, старушка просто говорит:
– Я ее тетушка. Переехала сюда четыре месяца назад.
Саша отвечает:
– Это письмо от Петра Бурлакова.
Ее глаза округлились от удивления:
– Но разве он не был казнен?
Саша отвечает:
– Да, казнен. Но перед исполнением приговора он попросил доставить письмо по этому адресу.
– Да это же незаконно! – шепотом произносит старушка.
Саша нервно в ответ:
– На самом деле нет никакого письма… Я просто хотел засвидетельствовать свое почтение Анастасии Николаевне.
– Сынок, не лги мне. Я только хочу попросить об одолжении. И не беспокойся, конечно, я никому не скажу о письме, но и мне оно не нужно.
– Но что же Анастасия Николаевна?
Поколебавшись, старушка говорит:
– Анастасия Николаевна не должна узнать об этом письме. Несколько раз ее вызывали на допрос к товарищу Попову, чтобы прояснить связь с Петром Алексеевичем. В один из визитов она столкнулась с высокопоставленным офицером, который был абсолютно очарован ею. Его имя не имеет значения. Анастасия тоже полюбила его, и теперь уже семь месяцев, как они женаты. А через три-четыре месяца у них родится ребенок. Так что, я думаю, что это письмо принесет беду как ей, так и тебе. Ты лучше забудь об этом, сынок.
В отчаянии Саша бормочет, кивая головой:
– Да, да, вы правы.
Саша Ребров вернулся в кабак пропустить очередной стаканчик. Лишь после этого он решил прогуляться до дома матери. Саша Ребров остановился на Каменном мосту, где раньше прогуливалась Анастасия Николаевна с развевающимися на ветру волосами, с нежной улыбкой и прикрыв глаза. Наконец Саша Ребров решает бросить письмо в реку. Скорее всего, ночью она затянется льдом, так же как и существование Петра Бурлакова в одиночной камере. Саша Ребров сжимает письмо в кармане, достает его – бессмертие Петра Бурлакова… И бросает его в реку.
Так бессмертие Петра Бурлакова обрело новую судьбу.
Амир Ноепараст
Желанный конец Джорджа Уитмена
Рассказ
В переводе с английского Ольги Новиковой
Эйрон Кристианс, молодой писатель из Бельгии, решил остановиться на неделю в парижском книжном магазине “Шекспир и Компания”. Магазином на тот момент управляла Сильвия Уитмен, дочь бывшего владельца и управляющего Джорджа Уитмена*, который для таких дел был уже слишком стар. По традиции, которую в своё время ввёл Джордж, Сильвия попросила Эйрона написать автобиографию, что стало бы платой за проживание. Будучи немного требовательнее своего отца, она попросила Эйрона – хотя достаточно робко – написать, помимо биографии, коротенькую историю, добавив при этом: “Если возможно”. Однако даже к концу третьей ночи Эйрон не написал ни слова. Первые две ночи он провёл в приятной компании Петры, молодой писательницы из Чехии: всё это время они курили марихуану и пили. И это крайне удивительно – если вы, конечно, знаете нрав и привычки жителей Фландрии, а Эйрон был как раз одним из них. Однако в третью ночь всё было немного по-другому. Разница заключалась в том, что Джордж внезапно решил вновь поселиться на первом этаже магазина. Сильвия быстро написала ничего не подозревающим постояльцам записку, в которой сообщала о недовольстве Уитмена тем беспорядком, который они устроили. Джордж видел, что его горячо любимый магазин превратился в бордель, и всячески показывал глубокое разочарование от многочисленных презервативов, валяющихся в урнах на втором этаже.
Джордж Уитман, девяностовосьмилетний американец, или, как его называли старожилы, “Дон Кихот Латинского квартала”, владел этим книжным магазином с 1951 года. Джордж был среднего роста стариком с неухоженными, как правило, волосами, отросшие концы которых он обычно опаливал свечой. У Джорджа был особенный стиль в одежде, как будто специально придуманный для него одного. Он имел обыкновение носить одежду вызывающего цвета, но из-за частой носки цвета становились блёклыми. А ещё Джордж никогда не забывал надевать галстук. Обычный человек, взглянув на Джорджа, не мог бы не вспомнить фокусников-шарлатанов вроде профессора Марвела. Однако при более глубоком взгляде становились очевидны хороший вкус и интеллигентность этого господина. Тот вкус и интеллигентность, которые, казалось бы, давно должны были состариться и иссякнуть, как и их владелец. Джордж был одним из тех людей, которые существовали и не существовали одновременно. Как говорил он сам, “Идиот” Достоевского гораздо более реален, чем его скучные соседи по Латинскому кварталу. Многие знали, что он любил Настасью Филипповну из “Идиота” и мечтал, что однажды Настасья придёт и заберёт его с собой, но эти мечты вызывали лишь смех у окружающих. Он верил, что Достоевский в истории князя описал биографию самого Джорджа – задолго до его рождения. Хотя те, кто читал “Идиота”, вряд ли находили что-нибудь общее между Джорджем и князем Мышкиным… Но всё же не зря говорят: “Мы те, кем сами себя считаем”.
На третий день пребывания Эйрона в Париже Джордж, расхаживая по своим бывшим владениям и рассыпая проклятия и стоны, обнаружил две бутылки старого вина урожая 1970 года (они находились в том месте, о котором мог знать только он) и отнёс их в свою комнату на первом этаже. Скорее всего, эта комната была жутко пыльной, ведь Джордж никому не позволял заходить туда, даже для уборки. Он запер за собой дверь, и никто в ту ночь больше его не слышал.
Около полудня Эйрон Кристианс вернулся в книжный магазин со странной ухмылкой на лице. Ухмылка не была связана ни с Петрой, с которой удалось неплохо развлечься за деревьями в парке, ни уж тем более с тем, что Петра бросила его и ушла с каким-то французом средних лет, что сидел недалеко от них в кафе “Кафка”. На самом деле улыбка Эйрона говорила скорее о его глубоком удовольствии, которое он испытывал после ночной марихуаны. То, что ему никак не удавалось испытать в первые две ночи, наконец-то начало проявляться. И каким же невероятным это было! Эффект был настолько сильным, что Эйрону даже привиделся Бегемот, большой говорящий кот из “Мастера и Маргариты”, который, медленно ступая мягкими лапами, входил в книжный магазин. Довольная улыбка вновь появилась на лице Эйрона.
Как только Эйрон вошёл в комнату, он скинул с себя костюм. Ему было совершенно всё равно, почему Петра бросила его. Он даже не заметил записку, оставленную Сильвией на кровати. Раздумывая о “Мастере и Маргарите”, он провалился в сон, совсем как утомившийся ребёнок.
Около часу ночи, пока Эйрон и другие постояльцы спали, сладко нежась в своих кроватях, Джордж Уитмен, уже начавший пить старое бордо, выглядел напряжённым и обеспокоенным. Внутреннее чувство подсказывало ему, что долгожданный момент вот-вот наступит. Это и было то чувство, которое спустя столько времени заставило его вернуться в книжный магазин. Наконец, он услышал голос женщины, полной решимости, идущей по деревянному полу на высоких каблуках, – слышались быстрые решительные шаги, каждый из которых заставлял сердце старика биться быстрее. Шаги становились всё ближе и ближе, а сердце Дон Кихота Латинского квартала уже готово было выскочить из груди. На несколько секунд воцарилась тишина – и вдруг в дверь старика резко постучали.
Уитмен был одним из тех чудаков, которые никогда ни перед кем не проявляли собственной слабости. Вот и сейчас он попытался справиться с ослабевшим из-за старости голосом, после чего хрипло спросил: “Да?” По другую сторону двери женский голос, исполненный чувства собственного достоинства, попросил открыть дверь. Джордж, который никогда не сдавался очень просто, ответил: “Думается мне, что человек, который стучится и хочет войти, должен вначале представиться”. Женщина быстро ответила: “Не беспокойтесь, Джордж Уитмен, Рогожина со мной нет”. Уитмен, определённо знавший, кто стоит за дверью, быстро осмотрел себя в зеркале. Увидев собственное отражение, он несказанно удивился – каким же молодым он был! Джордж, конечно, верил своим глазам, но удивление оказалось сильнее. А женщина, всё ещё ждавшая за дверью, спросила:
– Неужели вы хотите, чтобы я передумала и вернулась?
– Если в вашем решении прийти сюда так много неопределённости, – резко ответил Уитмен, – то да, вам лучше уйти.
– Вот упрямец! – недовольно откликнулся женский голос. – Откройте эту проклятую дверь. Вас, что, не учили, как нужно вести себя в присутствии женщины?
Уитмен открыл дверь. Да, это была она – Настасья Филипповна… Немного наклонив голову, она требовательно и сухо произнесла:
– И хотя таким я вас люблю больше, ваша бестолковость в обращении с женщинами не меняется, когда вы в обличии князя, – просто из мягкого и обходительного вы превращаетесь в грубияна.
– Вы даже не хотите подождать, чтобы я впустил вас? – спросил Уитмен.
Настасья Филипповна прошла мимо него и закрыла за собой дверь. На ней было чёрное пальто, узкая юбка, чёрные чулки и высокие сапоги до колен. Она сняла пальто и перчатки, и через чёрный узкий кашемировый жакет проступили очертания красивой груди.
– Неужели вы не удивлены? – спросила Настасья Филипповна.
– Нет, я ждал вас, – ответил Уитмен. – Ждал каждый день, но даже представить себе не мог, что вы так хорошо говорите по-английски, но почему у вас британский акцент?
– У моего учителя был такой. Обычно я называла его английским Иисусом… Вы знаете Джона Леннона?
– Да, конечно, – ответил Уитмен, – но я не так уж сильно его люблю.
– Сказать по правде, я тоже, он чересчур деликатен, а русские женщины не очень это любят. Хотя и он, пожалуй, не любит таких, как я. Уж если выбирать, я бы предпочла провести свободное время с Джимом Моррисоном. Он не такой уж хороший учитель, но с ним очень приятно проводить время.
Этот разговор уже начинал действовать Уитмену на нервы, и, желая сменить тему, он сказал Настасье Филипповне, что та совсем не изменилась. А вот он как раз таки сильно изменился, услышал Джордж в ответ. Но вдруг её взгляд смягчился, и мягким голосом она произнесла:
– Джордж, я ждала нашей встречи.
– Я тоже всегда ждал. Я не просто устал – я измучен, ведь я не могу быть ребёнком… Здесь невозможно оставаться ребёнком всегда. А как происходит там?
– Там всё по-другому.
– Лучше? – спросил Джордж.
– Да, лучше, но всё-таки по-другому. Вы должны сами это увидеть.
Глядя вниз, Джордж спросил:
– Один очень важный вопрос не даёт мне покоя: как всё это возможно?.. Что вы реально существуете, вас ведь создал Достоевский – не Бог?
Настасья Филипповна – с безумным взглядом и горячим придыханием – заговорила в ответ:
– Вот значит как! Вы верите в придуманного вами Бога, но сомневаетесь во мне, а кто более реален в вашей жизни? Так вот, к слову, ваш придуманный Бог такой же садомазохист, как и Достоевский.
Джордж хотел вставить хоть слово, но Настасья Филипповна, предвидя это, взяла его за руку и сказала:
– Джордж, не надо ничего говорить, будьте терпеливее! Уверена, вы найдёте правду. Просто знайте: то, что вы хотели увидеть, это не просто мечты. Вы поймёте: то, что вы до сих пор считали реальностью, всего лишь иллюзия!
Подчинившись магии её слов, Джордж одобрительно кивнул головой – с такой покорностью, какой никогда не видели ни соседи по Латинскому кварталу, ни члены семьи. Но голосом, громким и чётким, как шаги Настасьи Филипповны, Джордж спросил:
– И что делать дальше?
– А хотели бы вы побывать в Европе? – в свою очередь спросила Настасья Филипповна. – А потом можно было бы заехать в Россию…
– Мне бы хотелось оказаться на Байкале… – прервал её Уитмен, – и попрощаться с этой реальностью именно там.
Со сверкающим взором, в котором выразилось одобрение, Настасья сказала:
– Вначале мы всё-таки посетим Европу, а потом отправимся в Россию… на Байкал.
Как только слово “Байкал” вылетело из её уст, Джордж крепко обнял её, а Настасья, чей взгляд стал сверкать ещё больше, начала страстно целовать его в губы – как и Джордж… Их имена эхом отдавались в пыльной комнате в эти минуты страсти, пока Настасья Филипповна не сказала:
– Пора идти.
– Всё готово? – спросил Джордж.
– Да, – ответила Настасья. – Наши паспорта и твоя русская виза у меня в сумочке.
– Неужели нам нужны паспорта?
– Да, не забывай, что, пока мы здесь, нам следует придерживаться здешних правил и норм. Единственное, что осталось, это сменить одежду.
Джордж явно недоумевал:
– Тогда как ты могла оказаться здесь, если здешние правила управляют нами? И почему я стал молодым?
– Я всё объясню, как только мы отправимся в путь, – ответила Настасья. – Это невозможно объяснить законами логики… Так что ты хочешь надеть? То, в чём ты одет сейчас, будет выглядеть несколько странным.
– На втором этаже, – начал Джордж, – остановился молодой бельгиец. Он неплохо одет, и размер у него, кажется, как раз, как у меня. Сильвия говорит, он спит очень крепко, так что навряд ли мы разбудим его, если зайдём к нему в комнату.
– Тогда иди и возьми у него что-нибудь подходящее, – весело ответила Настасья. – Но переодеваться будешь в моём присутствии…
На следующий день Сильвия Уитмен нашла своего отца мёртвым – он сидел в кресле с улыбкой на лице **. Спустя два дня Эйрон Кристианс присутствовал на похоронах Джорджа Уитмена; всё это время он думал, что его одежду взяла Сильвия, чтобы пошутить или пофлиртовать. Он так и не написал обещанную автобиографию. Во время похорон Эйрон смотрел на Сильвию, стараясь поймать её взгляд, но попытки были тщетны. Вскоре он уехал в Антверпен, так ничего и не написав. Он никогда не говорил о плохом качестве марихуаны, которую купил у марокканских парижан. И всегда считал, что огромный говорящий кот Бегемот из “Мастера и Маргариты” всего лишь примерещился ему, – и всё из-за этой скверной травы, которую он купил у марокканцев в Латинском квартале Парижа.
11
декабря 2011 г.
____________________________________________
* Джордж Уитмен – владелец парижского букинистического магазина “Шекспир и Компания”. В магазине были расставлены кресла и диваны, чтобы молодые талантливые, но нуждающиеся прозаики могли работать и даже ночевать там. Уютный магазинчик стал главным местом встреч творческой интеллигенции 60 – 70 годов
XX века.** Джордж Уитмен действительно умер в возрасте 98 лет 14 декабря 2011 года у себя в комнате над книжным магазином “Шекспир и компания”.