Рассказ
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 38, 2012
Георгий Нипан
Полсотни евро
Рассказ
— Ну, Толян, начинай бренчать: автобус двери открыл, — женская особь неопределенного возраста с багровым лицом и характерными мешками под щелочками глаз слегка подтолкнула локтем мужчину, сидевшего на трухлявой почерневшей скамейке. – Давай, но только жалостливо! Трубы горят – сил нету.
— Откуда приехали гости дорогие, чтобы лицезреть наш Город Великий, лучистый самоцвет в Золотом Кольце России? – небритый, давно не стриженный Толян снял с головы кепку и положил возле себя на скамейку, потом не спеша приладил балалайку, которую до этого держал на коленях, бережно обхватив гриф левой рукой.
— Базарь понятно, а то, как начнешь болты болтать, так ни хрена не поймешь.
На самом деле, Стопка, – так прозвали спутницу Толяна, — выразилась еще гаже: она давно забыла не только имя, которое ей дали мать и отец, но и язык, на котором они говорили.
— Похоже, что итальянцы, — произнес Толян, — прислушиваясь к голосам и присматриваясь к надписям на майках туристов, высыпавших из автобуса. Его внимание привлекла молодая женщина, с интересом озиравшаяся по сторонам. Правая рука потянулась к пачке сигарет в нагрудном кармане клетчатой рубашки, но женщина могла быстро уйти вместе с остальными экскурсантами, и Толян врубил на балалайке мелодию “Confessa”:
Кругленький, начинающий лысеть, итальянец хохотнул при первых бряцаниях балалайки и подпел
— “ Sù confessa amore mio io non sono più il solo l’unico…”
Молодая женщина резко его прервала:
—
Chiudi la bocca!Одиноко плакала балалайка, вздрагивая и задыхаясь, как обиженный ребенок. Толян знал, о чем поется в песне Челентано, и, склонив голову, нашептывал: “Ты признайся, любовь моя, что я больше не твой единственный…”, словно успокаивал свою кормилицу, чтобы от душевной боли, передаваемой человеческими пальцами, не лопнули струны и не раскололась еловая дека. Вместо сентиментального российского шансона “Плачь, моя скрипка, плачь!”, исполняемого, вальяжными мужиками на больших и малых сценах, под аккомпанемент сверкающего оркестра, Толян “жег” на трех струнах обшарпанной балалайки любовную итальянскую балладу, заменив в ней ласковое солнце и лазурное море на холодный дождь и зеленую болотную жижу.
Балалайка умолкла. Итальянцы не любят грустить: весело переговариваясь, наполнили рублевыми купюрами разного достоинства кепку Толяна и отправились осматривать монастырь. Только молодая женщина задержалась, махнув рукой кругленькому мужу. Толян взглянул на нее и сказал Стопке, кивнув на добытые деньги:
— Иди, купи водки.
Посланница рысью помчалась за выпивкой.
— Ну, что
amore mio, нашла свое счастье? — спросил Толян у “итальянки”.— Нашла! – с вызовом ответила “итальянка”. — Муж, двое детей, дом в Бергамо! Не прошу милостыню.
— Слава Богу! – отозвался Толян.
Какое-то время они, молча, рассматривали друг друга.
Вернулась Стопка с покупкой. Толян принялся крутить водочную пробку, но она проворачивалась, и бутылка не открывалась. Недолго думая, Толян ударил горлышком о спинку скамейки. Горлышко отскочило, выплеснув часть содержимого. Уродливый зубастый стакан Толян поднес к губам и отпил. Стопка потянулась к “розочке”, но он грубо отвел ее руку.
— Отвали! Сбегай за другой. Да, и купи что-нибудь пожрать.
Стопка не стала перечить и, сжав в кулаке несколько купюр, побежала за водкой еще раз.
— Ведь сдохнешь, через год, другой, — поставила диагноз “итальянка”. — Нравиться такая жизнь?
— Не твоя забота! – ответил Толян. – У нас жизнь не в ЕВРО измеряется, а в копейках. Помнишь:
“натура – дура, судьба – индейка, а жизнь – копейка”?
— Лермонтов. Герой нашего времени. Княжна Мери.
— Молодчина! – совершенно серьезно похвалил Толян. – Так получается, Вера, что ты одна из нашей команды осталась. Я не в счет. Сереги с Сашкой нет – Чечня, Ивана задавила длинноногая малолетка на “мерине”, Надя повесилась. Накурилась “дури” и …
— Надежда? – прервала Вера
— Да! Неслабая фраза: “надежда повесилась”, — Толян отхлебнул из бутылки. — Дальше рассказывать? Нет? “Осталась вера”, — Толян повернул голову в сторону монастыря, и его светлые глаза стали холодными и злыми, — но не эта. Там баблом пахнет, а не ладаном. Когда эти неофиты не лгали? Когда были комсомольскими инструкторами или когда стали “свеченосцами”? “Единожды солгавши, кто тебе поверит?”
— Козьма Прутков, номер афоризма не помню! — Вера протянула руку к бутылке с отбитым горлышком, взяла ее у Толяна и отхлебнула глоток водки.
— За ребят! – она вытерла губы тыльной стороной ладони.
— Верка, твои дети говорят по-русски?
— Со мной только по-русски.
— Как их зовут?
— Старшего – Алессандро, младшего – Серджио.
— Очень хорошо!
Показалась Стопка. В правой руке она несла какую-то снедь, а левой прижимала к груди ополовиненную бутылку.
— Оприходовала по дороге? – крикнул смеясь Толян.
— Ага! – подтвердила, уже охмелевшая Стопка. – Чего эта сука нерусская к тебе прицепилась? Может балалайку у тебя хочет купить? Или другой твой инструмент?
— Язык твой поганый купить хочу, чтобы мерзости не молол, — ответила Вера и “зарядила” с правой ноги.
Удар пришелся в живот, и Стопка, не выпуская из рук покупки, согнувшись, рухнула на седалище.
— Руки об тебя не хочу марать! – пояснила Вера.
Стопка сидела и хлопала глазами, не в силах что-либо произнести.
— Ты что-нибудь слышала про Веру Пантеру? Ну, вот, как повезло: она тебя, Стопка, даже погладила одной лапой. Ладно, будем прощаться! Мужик, наверное, тебя заждался — сказала Толян.
Вера достала из маленькой дамской сумочки зеленую банкноту и протянула ее Толяну.
— Возьми на “черный” день!
— Нет, это много, — заявил Толян. – Хватит половины.
Он взял купюру, сложил ее пополам, а потом разорвал.
— Охренел! Целых 100 Евров! – вскрикнула Стопка.
— Напиши на моем полтиннике, что-нибудь на память, — Толян положил обе половинки купюры на деку и, взяв балалайку двумя руками за гриф, поднялся со скамейки. – Помнишь, как мы возвращались из Москвы после “Юноны и Авось?”
— Да, ребята в автобусе страшно галдели – обменивались впечатлениями, а ты держал на весу книгу, и мы переписывались, положив на нее лист оберточной бумаги.
Вера, чуть покопавшись, выудила из сумочки авторучку, черкнула надпись на зеленом квадратике и сдвинула его по направлению к Толяну
— “Ты меня никогда не увидишь!” — прочитал Толян.
— Ни через восемь, ни через шестнадцать лет, — вслух добавила Вера.
Толян положил квадратик в нагрудный карман и спросил:
— Можно я на твоем полтиннике нарисую другую строку?
Он достал из кармана брюк огрызок карандаша, обхватил балалайку левой рукой, зажав под мышкой гриф, и четким почерком бывшего учителя русского языка и литературы написал:
— “Я тебя никогда не забуду!”
Положил карандаш в карман и сказал:
— Ни через восемь, ни через шестнадцать лет. Хотя так долго помнить мне не доведется. Да, спасибо, что вспомнила Андрея Вознесенского!
Вера взяла зеленую записку, прочитала, сжала в руке и, не оборачиваясь, пошла к монастырю. Вслед ей зазвучала “
Confessa”, мягко и печально. Без надрыва.— Восемь лет на этой скамейке ты ждал ее? – спросила пьяная Стопка, подбирая слова.
— Я должен был ее увидеть. Хотя бы один раз. Будь счастлива Вера! – Толян поднял свой “стакан”, залпом допил водку и приложил руку к нагрудному карману. – Вставай Стопка, пойдем, нечего здесь сидеть. Я сегодня уже заработал полсотни евро.
