Опубликовано в журнале Новый берег, номер 36, 2012
Стихотворения
Утром мать и отец
идут в детский сад.
Как раз поспел урожай — на ветвях висят
тяжелые пухлые дети с розовыми боками,
в рубашках из свежих листьев,
с крепкими черенками,
нежные, полупрозрачные — косточки видно насквозь,
бери и срывай, коли нашел своего.
Мать говорит,
иные берут по пять,
нашего снова нет, сколько можно ждать?
Я бы его любила,
кормила, купала, ласкала.
Поищи нам, отец, кого-нибудь среди палых.
Паданцы прячутся у корней, пугливые, как зверьки,
у них помяты бока, поломаны черенки,
их собирают в корзины и выставляют на вход,
вдруг кто-нибудь возьмёт.
Хмурый отец садится возле корзин,
думает: хоть бы сын…
Мать и отец возвращаются шумной улицей.
Он то хохочет, то вдруг начинает хмуриться.
Осеннее солнце гладит бурые крыши.
У неё в подоле шевелится, хнычет, дышит
и пахнет яблоками.
* * *
У мастера в голове — истории и мигрени,
первые горят во вторых, закаляясь в горении.
Он вынимает фабулу, раскаленную докрасна:
получится пряжка, фибула
или рыбацкая снасть.
Он никогда не знает заранее,
не ждёт одобрения,
просто сжимает клещи
и даёт молотку упасть.
У мастера руки сильные и проворные.
Ему не являются говорящие вороны,
барочные пышные музы, завернутые в шелка,
замужняя дама с мимозой,
форнит с мешком порошка.
Он счетовод вообще-то,
носит в портфеле счеты.
Руки всегда в ожогах,
безделками полон шкаф.
* * *
Они скучают за столиками с номерами,
теребят рукава, озираются.
Ты садишься к первой, говоришь ей «привет».
Вы беседуете тихо, как в храме.
Врёшь про возраст, мол, я дурак-пацан,
смотришь из-под тяжёлых век.
Через час тебя какая-нибудь выбирает.
Скажем, та, с пожаром, где край лица
обгорел; или та, где лицо в траве.
Но скорее — та, из-за нарушения правил,
где с тобой сидел ещё брат отца,
и капот покорёжен весь.
Месяц спустя вас венчают – с вороньим граем,
гаснущими свечами и без кольца.
Она бела: ни румянца, ни синих вен.
Через год вся родня судачит: «Пора им
заводить детей, обустраиваться».
Красивый же брак, без швов и каверн.
А у вас даже секс какой-то на грани
драки, бьётесь в захвате, как два борца,
не позволяя себе ни вскрикнуть, ни зареветь.
У тебя есть другие, которым ты мил и равен,
но она останется с тобой до конца.
И в конце коснется губами закрытых век.
* * *
Саламандра ужасно любит, искупавшись в огне,
остывать, потрескивая, на холодной груде камней.
Сладко зевать и томно потягиваться во сне.
Снег, теперь уже дождь, испаряется в метре над ней.
Хлопьями пепла цветет чешуя на спине.
Сходит жар, рубиновый бок начинает чернеть.
Нагие печные трубы. Остовы изб. Черный снег.
Мертвая тишина.
* * *
Он возвращается.
Они обступают его,
спрашивают: «Что ты видел там?»
Он хочет сказать: «Совсем ничего,
одна пустота,
как будто звука и света, тепла и льда
просто не было никогда».
Он хочет сказать: «Никакого «там» нет,
уйдите к чертям от моей постели».
Но говорит:
«Я видел нежнейший свет
и слышал, как ангелы пели».
* * *
Я прохожу мимо, а они мне шепчут, не открывая рта:
ты, говорят, не девочка, а мечта,
коса у тебя густа,
зелены глаза и нежны уста,
приходи, говорят, поболтать.
У нас, говорят, красота, не то, что у вас там.
А то и вовсе
оставайся у нас,
здесь уют, тишина,
земляника, ландыши, белена.
Оставайся, ты нравишься нам.
Я говорю, куда мне… и так полный воз вас тут.
И к тому же, мне рано — малолеток нигде не любят.
Они говорят, у нас нет ограничений по возрасту,
глянь на Оленьку, восемь лет — а уже в клубе.
Я смотрю на Оленьку,
та улыбается мне сквозь ретушь.
Я говорю: «Нет уж!»
И бегу, отбиваясь
от назойливых рук листвы,
к живым.
* * *
Смотри, говорю,
роем ямку, в неё — обёртку или фольгу,
сверху перо, монету, мелкое что-то.
Или бусинку — все шкатулки ими забиты,
или камушек подбери здесь, на берегу.
Накрываешь стеклом, присыпаешь его песком,
чтобы выглядело, как будто его здесь нет.
Получился секрет, поняла?
Наш с тобой секрет.
Помни, где он зарыт,
но не делись ни с кем.
Хмурится.
Водит пальцем по грязной коленке.
«Не понимаю, папа, зачем всё это?»
Вечно с ней вот так.
И попробуй не дать ответа.
Вспоминаю что-то, говорю:
понимаешь, Ленка,
фантики умирают, когда их снимают с конфет
мы должны их похоронить.
Если сделать всё, как положено, то они
превращаются в мотыльков и летят на свет.
Она кивает, идет собирать ракушки и камни.
Её устроил ответ.