Стихи
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 35, 2012
Борис Херсонский
Третий семестр
Лекция о русской просодии
1.
Тугоподвижный стих витиеватый,
глухой, как будто заткнутое ватой
ему внимало ухо, а уста
обожжены картофелем горячим,
и глаз смотрящий был не слишком зрячим,
и не узнал родимые места,
не бойся, брат, мы ничего не значим.
2.
Век восемнадцатый обходит стороной
историю, сохой и бороной
возделанную, но поскольку всходов
зерно, как ни старалось, не дало,
пустое поле снегом замело,
замерзли стопы наших антиподов,
худое тело судорогой свело.
3.
Легко архитектурою барочной
украсить мир нелепый и непрочный,
особо там, где мрамор и гранит
не тонут в древней, стонущей трясине,
не помнящей о Боге, Божьем сыне,
и Дух молчит, зато салют — гремит:
какая блажь, какая слава ныне?
4.
Дворцы на площадях давно б легли,
когда бы не колонны-костыли,
что послужили зданиям опорой,
сквозь стекла светят тысячи свечей,
и тени в окнах пляшут все бойчей,
не помня о судьбе и смерти скорой.
Казна пуста. Но весел казначей.
5
И Петербург был молод. В это трудно
теперь поверить. Парусное судно
скользило по поверхности реки,
мосты в проточных водах отражались,
и дамы так прекрасно наряжались,
что сразу забывали моряки.
куда они плывут и с кем сражались.
6.
Когда земля заснеженно бела,
легко звонить во все колокола,
давать балы, сердясь, что нынче танцы
сбивают с ритма, и не с той ноги
императрица встала, и слуги
не дозовешься. Всюду — иностранцы,
Отечества исконные враги.
7.
В такие времена стихосложенье
не более, чем праздное служенье
властям земным в мундирах и крестах,
на лентах алых, дорогих, атласных,
умноженных во взорах, столь бестрастных,
что замирают строки на листах,
гремит салют и длится вечный праздник.
Лекция по истории воздухоплавания
1.
сделал себе крылья крепленья восковые
влез на колокольню и расставив руки
летит на землю с ним это впервые
происходит по всем законам науки
снизу дьякон кричит о небесной каре
протопоп изъясняет что-то об икаре
впрочем мы не греки тем более не баре
не забыли дети так забудут внуки
2.
не попадай в историю сломаешь спину
лучше плюнь на все с колокольни высокой
услышь печаль мою скажи свою кручину
упроси эпоху не быть такой жестокой
по площади бабоньки ходят со стрельцами
праотцы в кабаке празднуют с отцами
хлопот полон рот с клыками и резцами
заросла река мыслящей осокой
3.
водят на цепи бурого медведя
вася с наташей по площади гуляют
наташа целуется зовет васю федя
федя целуется ее не поправляет
потому что имя значенья не имеет
хам пшеницу сеет смерть над всем владеет
жаль что человек летать не умеет
жаль что ветер носит что собака лает
4.
дети в красных галстуках на ветвях уселись
вселенского дуба мирового древа
солдатик в пионера попадет не целясь
стойте справа проходите слева
летайте сверху истлевайте снизу
в раю потакают любому капризу
надень поверх черной белую ризу
да помилует тебя Россия Приснодева
Лекция о демонтаже
1
Вгрызаясь раздвоенными зубцами в кровавый закатный ломоть,
империя свою пожирает плоть.
Не чувствуя ни боли, ни сытости, хоть
брюхо вздулось, а кости обглоданы — ни фига
не умея прохожего отличить от врага.
Лязг челюстей, жевательные движения — вся недолга.
Все, что выходит из берегов, возвращается в берега.
2
Тела империй расширяются от нагревания. Если огонь внутри
ослабевает, расширение должно прекратиться. Бери
по силам, глотай, что может сгореть внутри
по мерке, сколько способен один тиран унести
в мешке политической карты мира, в хищной горсти.
Что больше, то не на пользу, ты уж прости.
Живым или мертвым захваченное отпусти.
3
Пусть отползает, корчится, пыжится, хвалится, что оно
было частью великого по образу сотворено,
пусть в почве тысячелетнего рабства растит свободы зерно.
Или пусть проникает в тебя опять, как клещ или иной паразит.
Движение территорий сквозь империю, как и любой транзит —
дело хлопотное, но распадом тебе не грозит.
На ветру полощется знамя, но страшно — а вдруг просквозит?
4
Или пусть само по себе разлагается, отравляя простор
продуктами разложения до тех пор,
пока узкоглазые падальщики не слетят на поживу с гор,
в которых нет недостатка, как и в варварских племенах,
ведомых бывшими легионерами в медалях и орденах,
сметая крепости с такими же легионерами на стенах,
путаясь в собственных воспоминаниях и тенях.
5
Наблюдать все это — единственная благодать,
доступная (осторожно, Бродский!) историку. Нападать
на знакомый материал, как на добычу — ни дать
ни взять, ни описать в параграфах или точней,
в абзацах, как умирает империя, что происходит в ней,
как живется знакомым, дышится ли ровней
вне прежних стен, которых — жалей, не жалей —
не сложит ни вольный каменщик, ни канцелярский клей.
6
главное выбирать выраженья не сметь
утверждать что все это смерть
и разложение
это деление и размножение
как в мире простейших например у амеб
понятно мать вашу так
Лекция о истории Рима
1
Глядя с холма на Рим, отмечаешь очертания двух
куполов, яйцевидных, из каждого может проклюнуться птица Рух.
Но если название этой птицы произносить как «Рох»,
количество куполов неизбежно возрастает до трех.
Это я к тому, что количество куполов
зависит не от архитектора, но от звучания слов.
2
Между тем, слова повторяются. Один и тот же сюжет
торчит, как кисти рук из белых манжет.
И конная статуя Гарибальди за спиною моей
оживает в свете прожекторов и так, до скончания дней,
будут буквы кружить, словно тучи вечерних скворцов,
и все во мрак погрузится в конце концов.
3.
И тогда загорятся звезды. Тот самый Чумацкий Шлях,
который мы наблюдали в малоросских плоских полях,
тот самый Милки Уэй или Млечный Путь, как говорят москали,
придумавшие Циолковского и межзвездные корабли.
Это — наша мама Галактика — дай молока! Никогда-никогда
рука неприятеля не достанет туда.
4.
Нас всех защитят Гарибальди и Умберто Второй,
Виктор Эммануил, Дуче, или иной герой,
расстрелянный австрияками, мы заснем
в безопасности и безвестности крепким сном,
как обещают надгробья в мраморных ангелах и черепах,
как завещал нам великий Ленин и земля, стоящая на панцирях черепах.
5
Так думал каждый пришелец с русской речью в зубах,
особенно, если с акцентом, нам тоже хватало рубак —
императоров и самодержцев, самозванцев, стрельцов,
самок-стрельчих и гундосых стрельчат-мальцов.
Мы мерились с Римом фаллосами. Похоже, выиграл Рим.
Но, ничего, мы вырастем, тогда и поговорим.
Лекция об атавизме
1.
Сколько зим, сколько бед на одну паршивую плешь,
в которой навязчивый бред изнутри пробивает брешь,
ни шапкою, ни париком отверстие не закрыть,
а из этой дыры выпрыгивают, и бегут во всю прыть
зеленые человечки, хвостатый, бодливый народ,
фольклорные типажи, меж них — шатания и разброд.
2.
Лицо, покрытое шерстью — атавизм, помнишь, был такой
Андриан Евтихиев, если у тебя под рукой
есть школьный учебник про эволюцию — там запечтален
шерстистый монстр имени Дарвина, жил — не тужил,
бритву в руки не брал, не намыливал щек, не преклонял колен
и, быть может, за правое дело шкуру честно сложил.
3.
И еще была тетка с хвостиком. Стыдливо спиной
повернувшись к школьнику, она и сейчас предо мной,
скрывая все то, что было, как у людей,
подтверждала отростком величие ламаркистских идей.
Несколько непристойных, дополнительных позвонков,
возвращают венец творения назад, в пропасть веков.
4.
И в тебе кое-что осталось от напуганного зверка,
выглядывающего из норки, из маленького мирка,
узкого, но зато вытянутого в длину,
уходящего в непознаваемую, темную глубину.
Там начертана красная линия партии, проверена и верна.
Там на всю вечную ночь припасено зерна.
5.
Ибо ложь, что мы возвращаемся в персть.
Мы возвращаемся в хвост и гриву, в четыре лапы и шерсть.
Лекция по политической экономии
1.
Прибавка к жалованию полагается за каждые пять
лет непрерывного стажа. Если не выйти в срок
на пенсию, выплаты тоже могут поднять
рублей на десять. Жадность, конечно, порок,
особенно если достигнешь предела в сто двадцать рублей
плюс льготы и жизнь потечет лучше и веселей.
Жаль только, жизни останется с гулькин нос.
А дальше — быть иль не быть — уже не вопрос.
2.
Трубили в трубы заводы, под ногами стелились поля,
подъемные краны торчали то там, то здесь.
Покрытая металлоломом расцветала земля
отборной ржавчиной, с буржуев сбивая спесь.
Наматывал спутник пряжу виток за витком.
Слал привет экипажу рабочий хрен с молотком.
Лупил корову по темени отважный боец скота.
И это все — доказательства, что наша земля свята.
3.
Экономика святости экономна. Просторные небеса
живут не по средствам. Раздавшимся вширь
облакам пора бы одеться в черное и затянуть пояса,
пролиться на землю дождем, пахнущим, как нашатырь.
К стенам фабричным лепился производственный городок,
сплошные общаги, набережная, маслянистый поток.
Он был когда-то рекой. Водились в нем караси.
Шумел камыш, как издавна повелось на Руси.
4.
Все дело решает стоимость, дополнительная, а не
прибавочная, как где-то, страшно произнести,
трактор ползет по земле, луноход ползет по Луне,
Дворник в ватнике будет промерзшую землю мести,
пока не выметет нечисть, прижившуюся в аду.
Привязанный к койке больничной, алкоголик лежит в бреду.
Когда б и меня привязали, я бы тоже чертей гонял,
зеленых, которых на синих никогда бы не променял.
5.
Производство средств производства было первоочередной
задачею производства. Станки порождают станки.
Металл размножается, как инфузория: две вместо одной
машины строгали стружку наперегонки.
Соревнованье бывало социалистическим, на худой
конец — спортивным, высоким, как на ферме — удой.
Выживание в этих условиях часто сводилось к нулю.
Базис шептал надстройке: «Я тебя не люблю».
Лекция о диалектическом материализме
1.
Два раза в году мимо трибун тягачи везли
мощные фаллосы, готовые сокрушить невинность земли,
на трибуне стояли старцы в папахах, головы их тряслись,
они представляли ракеты взлетающими ввысь
и оттуда, с неба, давящими врага,
как таракана обутая в кирзовый сапог нога.
Они помнили эту ногу и этот сапог, в трясущихся головах
с тех пор угнездился и тихо ворочался страх.
2.
Говорят, что тогда мы любили друг друга, но это — зря,
просто в гостиницы не пускали без штампа в паспорте, вот
и вся причина. Из Прибалтики привозили бусы из янтаря,
верили в целебную силу всех минеральных вод,
в особом почете «Боржоми», «Ессентуки», «Нарзан».
Осенью выезжали в колхоз выручать пейзан.
Танцы в клубе по вечерам, угрюмые драки самцов
за то, чтобы дети могли продолжить дело отцов.
3.
И дети продолжили так, что перья и пух
полетели от родины пингвинов и африканских слонов.
Во саду ль в огороде вырос огромный лопух,
а капуста не уродилась, но этот сюжет не нов.
И этот сюжет не нов, и стар как небо другой,
и кот коготком скребет, выгибая спину дугой,
и жучка за внучку, а внучка за юбку кривой
бабки, а дедка все тянет репку, едва живой.
4.
Да, дедка все тянет репку, за ним — толпа,
от большего к меньшему, в финале — крысиный хвост.
С неба сыпется манна, такая себе крупа.
Бог, как огненный столп, поднимается в полный рост,
Он говорит, Он мог бы многому нас научить,
когда бы могли милость от казни мы отличить.
Но мы не умеем. Да и что там уметь?
Колокольня — всего лишь камень, а колокол — просто медь.
5.
А жизнь это просто химия одержимых похотью тел
молодых и постарше, а то и вовсе в летах.
О гробовую доску крошится дошкольный мел.
Неужто мы и впрямь не хуже маленьких птах?
Неужто у нас сочтены и волосы на голове?
У безволосого — лысина, у двуглавого — две.
Материя неизбежна. Размазанный электрон
окружает несчастный атом со всех сторон.