Опубликовано в журнале Новый берег, номер 35, 2012
моей умершей жене Татьяне
* * *
И когда посыпанный пеплом рассвет проглатывает остаток
исчезающей в теле моллюска мерцающей патоки ночи,
а взошедшее ноющей болью светило, как будто киста от
постоянной бессонницы, сшитый из выцветших клочьев
день, который настанет, не хлещет, поскольку не парус…
Да и в плаванье ты не отправился, и в лагуне якорь не бросил.
Если небо считать яркой синью разросшимся наростом
на краю бесконечности – можно снимать все вопросы
о посмертном… И вслед за ушедшей любимой,
возжигая навязчиво свечи, кадя под поджарое брюхо
отстраненной от нас высоты, когда теплое вымя полыни
на тоскливой равнине все та же худая старуха
режет остро отточенной льдиной – тебе ничего не достигнуть.
Можно верным лишь только остаться и только упорным.
Все равно ведь безжалостно кем-то поставлена стигма
в виде времени, как укоризна на горнем.
* * *
И потом мы поедем за черту горизонта, —
ничего нет слаще, и билет был куплен,
и в грядущее взгляд плотно веками сомкнут,
а в прошедшее взгляд беспощадно обрублен.
День погублен, и синяя жилка на горле –
тот предел, за которым с тобой мы исчезнем.
И дохнуло не горним, а вырваны с корнем,
словно бы по колени в течении лезвий.
Бесполезно что-либо пытаться, ведь жизни
в виде смерти всегда происходит измена.
И поэтому жизни остатки лишь грызть нам,
точно кость, когда будто яремная вена
набухает опять горизонт, за которым
ничего нет слаще, ведь болезнью твоею
был окуплен билет, и отчаяньем вскормлен
наш последний поход – когда жилка синее,
а глаза всепрощающе, руки же в скорби,
с угасанием пульса ладонь ускользает…
И дохнуло не горним, а вырваны с корнем,
как растение сорное, ни к кому не взывая.
* * *
Постепенно асфальт переходит в свинцовую тяжесть небес.
Постепенно тропу разрывает в лоскутья запущенный лес.
Крест, который саднит, словно издали кто-то прицел на зрачок
твой украдкой наводит, а самый холодный расчет
на одно лишь отчаянье… Солнечный Ангел ушел:
по заблудшему небу как будто ножом и один только шов
вместо входа, где вздыблен был купол, пустою глазницей заря
как измятое вымя на инеем вылинялые первые дни декабря.
Снег за снегом, удушье за спазмом, и мост, что к надежде, сожжен.
К горизонту погибшее небо распластанное, — Солнечный Ангел ушел,
не вернется, и ты не попросишь прощения: выть тебе либо скулить.
У подножия вечности жизнь обмелевшим течением, словно бы тень от скалы.
День все так же изжеван и выплюнут, и по угасшей слюне
или хилым барашкам, которые тучи, догадываешься, что в западне,
что уже никуда не вернуться, и неба иссохший язык,
точно рашпиль, шурша и похрустывая, к твоим векам соленым впритык.
* * *
Больше прошлого, чем впереди остатков зимы.
Больше памяти ноша, чем то, что намечено впредь.
Так усталая нитка от старой линялой тесьмы
просто рвется. Глазами незрячими смерть
постепенно наводит свой взгляд на тебя, и зрачки
ее вспыхивают равнодушием, и тем ледяным, что давно…
Даже солнце, о линию стыка с землей себе бок заточив,
превращается в только с обрезанным краем пятно.
Ни окно, что распахнуто, словно светило сосок
твоей женщины, да ведь и ночь – не бельем…
И не важно – в суглинок, а, может, в слежалый песок
постепенно уходит желанный тебе окаем
стыка неба с реальною жизнью и твердью земною. Нога
как и прежде ступает, и взгляд, как и прежде, скользит
по знакомым как будто предметам, другие ища берега,
что с молочными реками, но их не видно вблизи.
* * *
Потому что нательным бельем этой ночи
прорисуется стылый рассвет, и истома –
словно ею над горизонтом ворочают
в виде пышущей родинки или же рыжего кома.
Стоном можно наполнить пространство до окон.
Можно выплеснуться из жизни через балкон и на сером
и зернистом асфальте, дымящейся кровью обглоданным,
быть распластанным, хоть угасающим, признаком веры
либо, может, подобием Божием. Ангелы откочевали,-
и походной палаткой оставленной вздыбленный купол
в сыпи звезд, с кривым зубом луны, как в оскале,
будто мир был сворован, в себя, точно в тряпку, закутал.
Скупо нарождается новый восход, — только в прошлом
он являлся открыто и искренне, без хитрецы и лукавства.
И, увидев, как птицы клюют на балконе свинцовую крошку,
что под утро осталась от звезд, отрешись и покайся.
* * *
Отрешись, просто сузив глаза, взглядом к стыку
выси с твердью, где с той стороны кто-то губы,
как к стеклу к небесам прижимая, стекло выгибая навыкат
из ушедшего в то, что осталось. Твой Солнечный Ангел голубо-
по ночам -фиолетовоглазый тебя посетил в сновиденьи,
но, по сути, твой сон же собою наполнив и создав.
И когда от взошедшего солнца домов длинно-синие тени,
как ресницы, ты чувствуешь костным всем мозгом,
всей нахлынувшей памятью, что не рассвет, а заката
дрябло виснет морщинами шея с отверстым порезом.
И не облако в отсветах – кровью залитая вата,
и впритык горизонт, как будто по горлу железом…