Опубликовано в журнале Новый берег, номер 35, 2012
От редакции
Запоздав с выпуском этого номера, мы успели встретить не только весну света по Пришвину, и прочие её стадии, но и Пасху, и обескураживающий, малоизвестный нам прежде, весенний праздник dreamflash. Парад мыльных пузырей, массовый карнавал на Арбате – самой московской улице с татарским названием, улице детства — заполненном до предела танцующей, обнимающейся молодёжью и мыльными пузырями, радужным чудом мгновения. Мгновения весны, молодости, жизни. Такого праздника не могли и представить себе прошлые советские поколения, прожившие под пятой угрюмой и давящей власти. Сама радость бытия выплеснулась 22 апреля во всей своей непосредственности на весеннюю московскую улицу. Это было массовое изъявление свободы того поколения, что определит судьбу нашей родины, поскольку лишь новый ГУЛАГ сможет её отобрать.
Столь радостное впечатление несколько примиряет с мрачным колоритом получаемых нами рукописей. Даже трагедиями, предполагающими некое очищение, аристотелевский катарсис, их не назовёшь – лишь беспроглядное горе, стенания над поминальным синодиком, куда занесены почившие судьбы, надежды и верования.
Откуда же этот мрак, застилающий сознание наших авторов? Рождает ли его нынешняя невостребованность письменной культуры, предмета их служения, или это тень неизбежной катастрофы, которую отбрасывает будущее людей, утративших интерес к чтению? Вроде не война, не голод, не моровая язва. Живи, да радуйся. Однако, именно радости история и не обучила поколения, к которым в большинстве своём принадлежат наши авторы. Годы их молодости пришлось на времена, когда праздники наши оставляли щемящее, когда не горькое чувство. Ещё с тех первых, послевоенных, нестираемо пометивших память. Было ли что-то трагичнее тех праздников, когда во дворах накрывались столы и сидели, пили, пели за ними осиротевшие вдовы войны. И дрались потом, визжали и рыдали, и снова пили и пели, пока не падали на столы головами, украшенными к празднику. Горе, русское горе, предчувствие катастрофы формируют национальный характер. Анатолю Франсу, кажется, принадлежит высказывание: “До чего несчастен должен быть народ, чей любимый инструмент – гармошка!”
“Воспоминанье, только потревожь я, / Всегда одно: “На помощь! Караул!”, — пел Высоцкий. С такими воспоминаниями и на беспечных праздниках в Аркадии впору не радоваться, а напиться до беспамятства. Мы, казалось бы, с гармошек на гитары теперь перешли, а генетическая готовность к беде, притаившийся страх, по-прежнему от нас неотделим. И новые веяния западных ветров мало что в том меняют. Ветер как принесёт, так и унесёт. И свои политические предпочтения, уходящие поколения по-прежнему держат в себе, формируя то молчаливое “мнение народное”, которое и определяет судьбу страны, выражаясь временами в бессмысленных и беспощадных бунтах против реальности, в которых, не ровён час, мы и компьютером воспользуемся, как топором. Что нам борьба за права человека – этот универсальный, казалось бы, принцип — если в нашем дремучем понимании, это борьба не за, а против его права быть человеком, то есть личностью, способной отдавать жизнь во имя своих убеждений. Как всегда так было, так никогда иному и не бывать. Есть ли, к слову, язык, в котором столь часто и произвольно употреблялись бы эти “всегда” и “никогда”? И само их употребление, не предполагает ли существование иного мира, где понятия эти – реальность? Того мира, на который и несёт упование церковь.
Заметим, к слову, что сама церковь, отмечавшая в эти дни Великий праздник Воскресения Господня, всегда с некоторым сомнением относилась к искусству. “Если церковь – это “Что”, то искусство – это “Как”, — возразим мы архиепископу и не станем удивляться тому, что реплика наша повиснет в воздухе. Церковь – традиционна, канонична и незыблема, тогда, как искусство – живая жизнь, вечный поиск, а тем и разрушение канонов. Любая нравственная идея, подчинившая сознание художника, – пусть и высоким религиозным догматам — губит его произведение. Мелькнувший однажды недостижимый всплеск искусства иконописи тем и велик, что он запечатлел живую молитву народа, тот краткий исторический миг, когда сам народ верил в свою молитву.
Ни веры, колыбели надежды нашей, ни служения искусству время не отменяет – так будем уповать, на то, что радость людей, как и вдохновение, есть нестираемые признаки Бога.
Радости и света Вам, дорогие друзья, читатели и авторы “Нового Берега”!
Христос Воскресе!