Воспоминания
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 32, 2011
Гуляева Т.П.
Война и тыл
Воспоминания
Ветераны стремительно стареют. Покидают нас. Поэтому так ценны для нас даже крохи их воспоминаний и наших воспоминаний о них.
Особенно мало мы знаем о ветеранах тыла. Только сравнительно недавно они получили удостоверения, подтверждающие их лишения, невзгоды, страдания и тяжелейший труд в период войны.
На 9 мая ветераны уже не идут победным маршем по площади, их везут в боевых машинах военного времени. Года берут свое, они старенькие, многим тяжело ходить.
9 мая телевизор принадлежит только войне, или уж во всяком случае, патриотическим передачам. Реклама смотрелась бы странно. Ее нет. Хотя в прошлые годы была, так мы подверглись западным влияниям, что и не заметили, что празднуем.
9 мая – ностальгия победы: в уличных киосках продают “Победное, майское” пиво, на газетках лежат поминальные армейские сто грамм и кусок хлеба. Мусор и пустые бутылки аккуратно выброшены в урны, играет бодрящая, мужская музыка.
Прохожу мимо деревянного дома, стоящего неподадёку от нашего. Помню, как мы, школьники, ходили в этот дом к ветерану. Нет уже, наверно, в живых, увешанного медалями старика. Он и в те-то времена был очень старым.
Мои родители не были на фронте из-за юного возраста, но хлебнули горя и в тылу.
Мама родилась в Кировской области, но ее можно считать городской, так как переехали они в Сыктывкар довольно рано. Ее брата забирали на фронт. Он проникновенно говорил: “Хочу вернуться, хоть без рук, без ног, но вернуться”. Моя мама отвечала: “Как будешь жить калекой?” “Все равно, хочу вернуться, хоть калекой”.
Он не вернулся. Мой дядя Петя не вернулся, я видела его только на фотографии в поминальной рамочке, и знал по словам бабушки и матери. Хорошего человека не стало. Похоронка так и не приходила. Только “Без вести пропал”.
Когда началась война, моей маме было 15 лет. Она часто рассказывает мне о том времени. Она окончила ускоренные курсы фельдшеров. Просилась на фронт, но ей сказали, что в тылу она нужнее. Вспоминает она о том времени и плохое, и хорошее. Ведь они жили тогда, а в жизни всё перемешано.
Работала она в Усть-Куломском районе.
Бухгалтерша их рассказала, что ставит единицу в отчетах и в итоге имеет довольно большие деньги. Раньше люди наивней были, рассказывали все всем подряд, что не нужно.
Вспоминает она свои тоненькие косички. А сосланные полячки научили ее делать завивку. С тех пор она ее постоянно делала, пока не стала бабушкой.
В Ульяновске (деревня в Усть-Куломском районе) она делила каморку с семьей кузнеца. На ее половине, задернутой простынкой, был и приемный фельдшерский пункт, там она и жила, медицинской кушеткой служила ее постель.
Моя мама пишет о войне свои воспоминания. Больше всего на нее и на меня произвели впечатление не тяготы военного тыла, которых хватало с лихвой, а виденный ею сбывшийся вещий сон.
Из воспоминаний моей мамы
22 июня 1941 года, мне было 15 лет, училась в 8 классе Сыктывкарской школы N 2, жила в том же квартале ул. Пушкина 3. В этот день пошла мыться в баню N 1. Подошла к перекрестку ул. Советская – Бабушкина. Вижу – стоит толпа под радиорупором, в оцепенении слушают громовой голос диктора Левитана: “22 июня немцы в 4 часа утра бомбили города Киев, Гомель, Минск и другие. Началась война”.
Объявлена мобилизация на защиту Отечества в возрасте от 18 до 50 лет, в трудармию от 50 до 55. По броне были оставлены руководители Коммунистической партии, министерств, предприятий, колхозов. Объявлен девиз: “Все для победы, все для фронта”. Дисциплина была очень строгая. За опоздания и прогулы судили.
В самом начале войны отец, уходя на фронт, сказал: “Дочка, поступай в фельдшерскою школу, при любой власти будет работа”. Поступила в фельдшерско-акушерскую школу. Училась по сокращённой программе всего 2 года.
С 1943 по 1947 гг. работала в Усть-Куломском районе.
В Ульяновске лечила на дому больную с крупозным воспалением легких. Состояние ее было очень тяжелое, она не хотела ехать в райбольницу. Во время войны впервые появился сульфидин, который был в порошкообразном, сыпучем состоянии, его надо было развешивать и насыпать на газетную бумагу. Оставляла порошки ее мужу, его нужно было давать по часам. Однажды исчезла моя месячная хлебная карточка, из которой было использовано талонов всего лишь на 2 дня — хлебные карточки тоже печатали на газетной бумаге. Муж не обратил внимания и сжег её в печке. Я осталась без хлеба на оставшийся целый месяц, но мне повезло. Пекарь колол дрова для пекарни и нечаянно нанес себе топором глубокую рану. Я наложила швы и рана хорошо зажила. В благодарность он отпускал мне с пекарни по целому килограмму хлеба.
Подошла весна. Чтобы выжить, сажала картошку на целине около ручья, впадающего в р. Вычегду, недалеко от пристани. Но судьба распорядилась иначе. 23 июня 1944 г. меня перевели на постоянную работу зав. фельдшерским медпунктом пос. Зинстан в 88 километрах от районного центра. Пропала моя картошка, а вспахала я под неё целину. Урожай снимал кто-то другой.
Вещий сон
Приехала на лодке в с. Керчемья. Из Керчемья шла пешком со спутницей подростком Лидой. Симпатичная, общительная девочка шла домой после экзаменов.
Вечерело, за разговорами незаметно как подошли к поселку. Около дороги слева стоит высокое новое здание школы. За школой участковая больница на 10 – 15 коек. Встретила нас санитарка Лелекова Лена. Она работала санитаркой с основания поселка. Опытная, трудолюбивая женщина. Во всех комнатах чистота, полы выглядят как новые.
В поселке все мужчины в возрасте от 18 до 55 лет были мобилизованы на фронт. Я и санитарка Лелекова работали в совхозе по просьбе председателя. С собой брала чемоданчик с медикаментами. Работали на сенокосе и жатве с 6 часов утра и до 8 – 10 часов вечера.
Сенокосные угодья небольшие, приходилось переезжать на лодке с одного берега на другой. 18 июля после обеда нужно было переезжать на другой берег. Первыми побежали подростки – 3 девочки с граблями, в одежде, среди них и моя знакомая Лида. Лодочник Жора Устапов, подъезжая к крутому берегу, выпрыгнул на берег, чтобы удержать лодку, но она качнулась и перевернулась. Девочек не было видно. Жора несколько раз нырял, с другого берега подплывали люди, ныряли, но не видели их. Только через сутки их тела всплыли ниже по течению. Их похоронили на кладбище недалеко за школой и больницей. Им было по 14 – 15 лет. Боль утраты осталась у меня до сих пор. Сенокос продолжался, я по-прежнему таскала копны. Однажды, придя с сенокоса в 10 часов вечера уставшая, легла, не раздеваясь, на кухне на диван, уснула. Мне снится сон. Умершая девочка Лида, приходит ко мне на кухню и говорит: давай, я помою тебе пол в коридоре, он грязный. Она уходит, слышу, как льется из ведра вода на пол. Лида заходит на кухню и говорит: я вымыла пол, пойдем со мной к моим сестрам. Я согласилась пойти, сестры нас встретили хорошо. Она у них спрашивала про своего школьного друга. Потом пригласила меня на кладбище, но я побоялась близко подойти к могилам, осталась в кустах. Она ушла. Я вернулась домой. Проснулась, посмотрела на часы, 12 часов ночи, мне стало страшно жутко. Чтобы успокоить свое волнение, решила посмотреть в коридор, сухой или мокрый пол. Открыла дверь, включила свет (нигде в окрестных коми деревнях электричества не было, а в поселке Зинстан было). Обрадовалась – пол сухой, но волнение полностью не прошло. Я рассказала о своем сне белоруске тете Оле Горпуновой. Она прослушала мой сон, сказала, что я буду тонуть, но не утону, а вот Лидин друг утонет.
Однажды с сенокоса мы возвращались в поселок. Я села на бочку, не заметив, что она не прочно стоит. Бочка качнулась, а я нырнула прямо в водоворот вместе с бочкой. Я долго барахталась в водовороте, пока сидевшие в лодке не вытащили меня.
Через месяц после смерти Лиды утонул ее друг в Керчемском озере
24 июля, я запомнила эту дату, потому что был мой день рождения, из коми деревни, находящейся за 18 км от Зинстана, не входящую в мое обслуживание, приехала на лошади женщина. Вторую лошадь она держала под уздцы. Я садилась на лошадь первый раз, поэтому на лошади была вместо седла подушка. Я не очень поняла женщину, говорящую только по коми. Я подумала, что там роженица. Я впервые ехала на лошади и растерялась. Пришлось слезть и идти рядом с лошадью пешком. Но в двух местах был брод, который могла перейти только лошадь, тогда я садилась на неё, а лошадь плыла. Первый брод я преодолела удачно. А на втором перекувыркнулась через шею лошади и упала прямо в воду с чемоданчиком в руках. Хорошо чемоданчик не пострадал, он поплыл по воде.
У больной оказалась механическая непроходимость кишечника, вздутие кишечника. До родов ей было еще долго. Я сделала сифонную клизму.
Обратно я спустилась на лодке вниз по течению, это вверх по течению можно было перебраться только на лошади.
Моя мама старше папы на пять лет. Поэтому у них так разняться воспоминания. Она была застигнута войной в 15 лет, а папа в 10. Она говорит, что разница в возрасте получилась из-за того, что постарше ее все мужчины постарше неё погибли на фронте.
Мой дед по отцу был отцом семейства в коми деревне. У моего отца было две сестры и четыре брата. Двое самых маленьких братьев умерли. Остальные выжили, что было очень не просто в то время.
Как принято у коми-зырян род отца знали по прозвищу: “кит”, что в переводе означает могучий и сильный. Их династия состояла из потомственных охотников и рыболовов.
Воспоминанием о деде у моего отца осталось лишь то, как тот нес его на плечах перед отправкой на фронт на призывной пункт. Тогда отцу было уже лет десять. Нежность этого жеста осталась у него в воспоминаниях на всю жизнь.
Деда расстрелял снайпер в Ленинградском окружении, когда тот просто шел за завтраком с котелком. Он толком и не воевал, только приехал на фронт.
Он похоронен в братской могиле, есть адрес памятника, на кладбище на Синявских болотах Ленинграда. Два брата моего отца были на могиле, когда прошло лет десять после войны.
Говорят, на фронте деревенские умирали гораздо чаще, чем городские. У деда было пятеро братьев. Никто не вернулся…
А в деревне маленькие брат и сестры моего десятилетнего тогда папы цеплялись за материнскую юбку и просили есть.
Перед уходом на фронт дед успел построить дом, который состоял только из одной кухоньки – все там ютились. И только, когда мой отец вернулся с армии, уже он достроил шестистенный большой дом. Он ещё стоял, когда мы, внучки, ездили в гости к бабушке.
В десять лет мой отец плохо понимал по-русски, хотя и проходил русский язык в школе.
Пришло письмо от друга его отца спустя два-три месяца после его отъезда. Мой папа стал его читать вслух, но о чем оно, он не понимал. Заголосила мать, стала рвать на себе волосы. И тогда мой отец понял, что это похоронка. Это была первая похоронка в деревне. Все село голосило. Мать ревела день и ночь.
12-летний брат отца устроился кузнецом, мать работала скотницей, все хозяйственные работы по дому легли на плечи моего папы.
Маленький ещё, отец накормил их корову соломой, когда кончилось сено. У нее возникла непроходимость кишечника, живот вздуло. Корова сдохла. Остались без кормилицы. Ласковая была корова, отец очень печалился.
В войну в деревне ели все: кору, опилки, серу с деревьев. Потом мать отца, моя бабушка извлекала палочкой съеденное ректально, из заднего прохода.
Многие говорят про фронт, про блокаду, но действительность тыла подчас была не менее страшна. И деревне доставалось больше, чем городу. Смерть от голода была частой гостьей в домах сельчан.
Отец со стайкой ребят увидел, как шла знакомая девочка, чуть их постарше. Она спросила у них, где контора, в которой выдают хлеб. Ей только что дали талоны, а до этого долго не давали почему-то.
Она дошла до конторы. Ей отоварили талоны. Она вышла, откусила хлеб. И умерла. Слишком долго не ела.
В войну в деревне бабушки ложились на печку. Отказывались от еды, и просто умирали.
У одного моего двоюродного дяди мать умерла от голода. Отец погиб на фронте, и он вырос в детском доме. Теперь он живет тоже в Сыктывкаре, приходит к нам в гости, но он был слишком мал, чтобы помнить саму войну. По возрасту, он подходит самому маленькому брату отца, выжившему в войну. Поэтому они больше с ним дружат, да и в Ленинградской Лесотехнической академии они учились в одно время.
В 43-м году моему отцу пришлось уйти из школы. Он стал помощником обувного мастера в кустарной промартели. С тех пор у него выработалась сноровка к ремонту обуви.
В четырнадцать лет мой отец стал привлекаться к работе на лесосплаве. Его отправили сопровождать плота ценной древесины, они спускались водой до Максаковки – пригорода Сыктывкара. Оттуда шли пешком назад. Босиком. Отец потерял сапог на плоту. Идти предстояло километров двести, несколько дней. Ночевали во встречных деревнях. Не пустили их в Пыелдино, вероятон, воровства. Но Пыелдино лежит уже близко к папиной деревне Койгородок, добрались.
Отец вспоминал книгу, которая была написана кем-то из рабочих леспромхоза про это непростое время. Я думаю, что это “Большой поток” Бедного Б.В. (1952), автора и фильма “Девчата”. Он отсидел у нас после плена, потом окончил, как и мой отец, Ленинградскую лесотехническую академию, а позднее Литературный институт, где вёл прозаический семинар. Свой труд “Большой поток” он посвятил рабочим леспромхоза.
Зимой же отец работал сучкорубом. Там он заболел ревматизмом, все крупные суставы опухли. Болезнь мучила его потом всю жизнь.
Отец в последние годы, будучи на пенсии, держал постоянно включенным радиоприемник, настроенный на волну обычного радио. На приёмнике была нанесена дарственная надпись — от коллектива завода, где он трудился. Иногда мне казалось, что надпись для него важнее передач. Завода не стало уже при жизни папы. Никто не поздравлял с праздниками, не приносил денег к датам, как приносили из больницы моей маме, бывшему врачу, никто не проводил в последний путь.
Теперь нет моего отца. Только на его похоронах выступил активист с распавшегося завода. Хотя бы так.
Трудовой стаж моего отца составляет 56 лет. Учился всегда заочно: техникум, ВУЗ.
Мой дед по линии матери тоже получил приемник в подарок. Но тот почти сразу сломался, работал не от сети, как папин. И выпущен он был гораздо раньше отцовского. Приемник стоит у наших родственников в доме наряду с боевыми наградами деда, как память о нём. Надпись : подарок от коллектива директору потребсоюзовского гаража.
Тогда приемники имели большую ценность и сами по себе, не только как награда.
Из моих родственников прошедших войну, вернулся только мой дед по маме.
Умирал он от рака в 1972-м.
Мы с сестричкой находились в соседней комнате. Я сказала ей: “Я обещала деду написать про войну. Я сдержу обещание”. Малышка сестра понимающе и всепрощающе кивнула головой. Обещание написать помню, а рассказы деда помню плохо. Помню, вспоминал он о танках. Еще он рассказывал, что у него развилась куриная слепота из-за недостатка витаминов, он не мог сидеть за рулем (он был водителем, возил командира). И все-таки сидел, начальник подсказывал, что на дороге. Еще помню, дед говорил, что некоторые поляки были хуже немцев: и нашим, и вашим.
Дед прости, что плохо выполняю обещанное.
Уже по документам и воспоминаниям мамы: мой дед Николай Васильевич Останин участвовал в Гражданской войне. Во время Великой отечественной служил в 28-ой Невельской Краснознаменной стрелковой дивизии. Был командиром 143 отделения водителей в звании сержанта. Участвовал в перевозе боеприпасов, раненых, продуктов питания. Мама вспоминает его рассказ: при атаках часто приходилось ложится в снег, предварительно окопавшись, чтобы не быть мишенью. Однажды везли боеприпасы, упал рядом снаряд, от взрыва осколком выбило стекло и передний зуб у деда.
Был награжден орденом “Красная звезда” в сентябре 1944 года, многими медалями.
Смотрю на часы, которые мне купил отец: “Победа”! Скорее мужские, чем женские. Как сказал мастер, они теперь не столь противоударные, как прежне, в первое время после Победы. Но когда я смотрю на них, когда читаю название, меня охватывает гордость..