Зарисовка
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 31, 2011
Хелена Томассон
Скудельница
Зарисовка
Первого марта маме Нине исполнилось бы семьдесят три. Уже восемь лет как ее не было на свете, и семьи, в которой я выросла, не было столько же. Зимой того года я побывала на кладбище под Киевом. Бабка моя, Устиния Гордеевна, лежит там рядом с матерью. Из раскулаченной и уничтоженной советами семьи, она спаслась в Грузии, прожила в портовом Поти около сорока лет. Там и мать родила, единственную свою дочь. Вся история мне неведома, однако, до бабки у деда Василия была другая семья.
Не найдя ни друга, ни подруги, кто свозил бы на машине, отправилась я на кладбище, которое находится за городом, одна. В Киеве в ту субботу было пасмурно, мокро, ветрено, лед немного подтаял, замешался с землей в грязную кашу, коварно забрасывающуюся на сапоги и полы длинной верхней одежды. Нашла я нужную маршрутку, и оказалась через пятнадцать минут одна на остановке «Южное кладбище». Путь к нему через широкую скоростную трассу Киев-Одесса лежал по пешеходному мосту, один вид которого, возвышающегося над проносящимися с бешеной скоростью автомобилями внушал ужас. Мало того что я боялась высоты и мостов, так еще все ступеньки и перила оказались покрытыми толстым слоем гладкого льда, никаким веществом сыпучим не присыпанного.
Худо-бедно-медленно преодолела я мост, и оказалась на кладбище, впервые в жизни одна-одинешенька. Наверное, зимой родственников на кладбище не навещают, только в землю кладут. Но такого случая в тот день не было. А, быть может, кого привезли, тех уже зарыли. Было около четырех, сумерками кончался короткий зимний день. Обычно, люди ездят на кладбище семьями, пить-есть, угощаться, общаться. На «гробки», весной после пасхи, тут весело и шумно, распускаются деревья, пестрый ковер из свежевысаженных цветов покрывает прямоугольники в бетонной оградке. Для доставки родственников к покойникам транспортная организация города предоставляет специальные маршрутные автобусы. А в тот день кроме меня на кладбище не было ни души. Или наоборот, одни души, много-много душ, и только одно тело, мое. И еще морозная звенящая тишина. Пройдя немного в глубину и оглядев кладбищенское пространство, я застыла в восхищении. Все деревья, кусты, травы, сухостой были покрыты толстым слоем прозрачного льда. Причудливые цветочные льдины, нетронутые пучки льдин, под которыми просматривались стебли, венчики соцветий, порою, ягоды, раскинулись на весь кладбищенский простор. Называют кладбище «скудельницей», а такой дивной красоты, как здесь, никогда не видала, и пожалела, что не взяла фотоаппарат. Адрес могил моих родных у меня не был записан, шла искать наугад. Когда-то ориентирами служили дырка в заборе, да раскидистая ива у дороги. Забора теперь не было вовсе, возможно, кладбище собирались расширять в сторону леса, дерева большие были срублены. По мере продвижения в глубину кладбищенской территории, меня одолевал восторг — до чего же красиво может быть на кладбище! В придачу мучило желание вернуться за фотоаппаратом. Хотелось запечатлеть этот необыкновенный ледяной пейзаж, невозможный ни на каком другом участке земли. Сады, поля, луга освобождают от старых растений осенью, они лежат зимой голые. Хорошо, если снегом укроет их. Лесные травы защищены сверху кустарниками, деревьями, и так красиво не замерзают. В городе все тает быстро, и уж, конечно, на клумбах, или участках садовых никто не оставляет сухоцвет на зиму. А здесь все эти бывшие ирисы, гладиолусы, крокусы, розы, хризантемы и гортензии, утратившие жизнь и цвет, остались стоять нетронутыми сухими скелетами, как кости, что лежат в коробках под ними.
Обойдя несколько участков вдоль и поперек, ломая хрупкие скульптурные композиции сухих цветов, я впала в панику. И уже собираясь сдаться, я их увидела. Нашла. Ради этого стоило преодолеть и мост, и стужу, да и всё, что нужно человеку преодолеть, чтобы встретить своих любимых, пусть и ушедших временно от тебя.
Сестра поставила новый памятник, с выгравированными фотографиями. Мамину взяла одну из моих любимых, в таких знакомых удлиненных сережках с камешками рубина… Я еще в раннем детстве думала о том, что у меня очень красивая мама, глядя на фотографию, не на мать. Будто на фото, — этой смерти мгновения — её красота была явственней. Я помнила, как проводя пальцем от уха до уха, в которые были вдеты сережки, на шее, позади, всегда можно было нащупать крупную, с изюмину, родинку. Ах, как я любила ее. Ведь это была моя точка опоры. Когда мама заболела и через шесть месяцев скончалась, будто выбили у меня опору из-под ног. Прошел не один год, прежде чем судьба послала мне новую. Бабушкина фотография была одной из немногих тех, что можно было увеличить и поместить на памятник. Всегда немного растрепанные волосы, собранные в пучок, были запечатлены на фотогравировке. Волосы бабушки не полностью поседели к девяноста годам, а в семьдесят, когда я ее впервые разглядела, были почти черные. Я же стала рано седеть, в тот самый год, что не стало матери. А какого же цвета были бабушкины глаза? На каком она языке говорила? По-русски, по-украински? На суржике? Я даже этого с уверенностью теперь не могла сказать. И вот лежат они тут, покойницы. Женщины, передавшие мне жизнь, возможность ходить, дышать, любить, видеть эту заледеневшую красоту их последнего пристанища. Что осталось от них, кроме памяти моей, кроме ласки, которую я впитала, кроме строгости, которой у них и не было? Остались фотографии, немного маминых вещей, — ставлю цветы в ее вазы и вспоминаю, думаю. А от бабушки осталась только подушечка для иголок, сшитая из лоскутка моей детской желтой кофты. Только подушечка… и память. Моя неверная память, да я сама.
Долго на кладбище оставаться невозможно, руки и ноги совершенно заледенели подобно сухоцветам. Возвращалась я уже в сумерках. Вдруг из глубины кладбища ко мне стал приближаться автомобиль. Дверца старого синего жигуленка распахнулась и пьяный могильщик предложил:
— Садись, подвезу. Замерзла, небось?
Молча села в машину, продолжая с восторгом наблюдать обледеневшие кусты, деревья, травы.
— Не боишься? — сказал мой водитель, немного превышая дозволенные 10 км на кладбище, слегка повиливая кузовом на гололеде.
— Чего?
— Ну, вообще. Кладбище, никого вокруг.
— Не правда, тут мои любимые люди лежат… И потом, чего мне бояться, что врежемся в какую-нибудь могилу? На такой скорости только машину себе покорежите. Взгляните, лучше, какая сегодня тут у вас красота необыкновенная!
— В каком смысле? Где?
— Цветы и деревья, смотрите, обледенели как причудливо.
Не понял он меня. Стал рассказывать про сокращения штата, трудности с работой. Привез к воротам. Сказала «спасибо большое» и направилась к остановке.
— Эй, а спасибо!? — закричал, высунувшись из окна, водитель-гробокоп, требуя понимания, что ему скучно на нетрезвую голову. Которой ни спасибо не услышишь, ни красоты не разглядишь.
2009, Киев