К 190-летию со дня смерти
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 31, 2011
Лев Бердников
Карл Габлиц Таврический
К 190-летию со дня смерти
Титулом “Таврический” увенчан светлейший князь Г.А. Потемкин, одержавший блистательные победы в баталиях с турками и присоединивший Крым к империи Российской. Но звания “Таврический” заслужил еще один деятель – ученый-натуралист Карл Габлиц, которого часто называют “открывателем земли Крымской”…
Род Габлицов прославил Отечество целым рядом замечательных имен: кроме академика Карла Ивановича Габлица (1752-1821), в анналы истории вошли композитор и музыкальный критик Александр Николаевич Серов (1820-1871), а также живописец и график Валентин Александрович Серов (1865-1911). Происходил род из прусского Кенигсберга, и в том, что соединил он свою судьбу с Россией, невольная заслуга первого куратора Московского университета И.И. Шувалова. Тот озаботился обустройством словолитни при только что открывшейся университетской типографии. Дело встало, а все потому, что нужен был ей многоопытный литейщик. Да такой, чтоб и ментором был не из последних, дабы в ремесле своем словолитном учеников наставить мог. А такового искусника ни в Петербурге, ни в Первопрестольной столице приискать не сумели. И весной 1758 года Шувалов посылает командующему армией в Пруссии (оккупированной русскими во время Семилетней войны), генералу В. Фермору депешу: просить пожаловать к нам изрядного типографа “c прибавлением жалования того, что он в Кенигсберге получал, в полтора”.
Шувалов обратил взоры к Кенигсбергу вовсе не случайно. С давних пор сей знатный прусский град приковывал внимание просвещенных россиян и даже получил русское прозвание — Королевец. В тамошнем университете — Альбертине, основанном в XVI веке, уже в петровские времена обучались школяры-московиты. И многие российские ученые взращены в Кенигсберге: выпускник Альбертины Х. Гольбах стал первым секретарем Петербургской Академии наук, а профессора того вуза Г.З. Байер и И.-С. Бекенштейн вышли в петербургские академики. Авторитет Альбертины в XVIII веке был весьма высок, туда ежегодно для “совершенствования в науках” наезжали питомцы Московского университета. Примечательно, что и мемуарист А.Т. Болотов в своих “Записках” говорит о десяти русских студиозусах, коих он заприметил в Кенигсберге.
И печатное дело было поставлено в Королевеце на широкую ногу. Первая типография открылась здесь еще ранее университета, в 1523 году. А в 1529 году сюда, между прочим, пригласили “славного мужа”, первопечатника Ф. Скорину. В историю просвещения и немецкой культуры вписаны имена таких выдающихся типографов, как Г. Вайрайх, Г. Люффт, И. Даубманн, Г. Остербергер, И. Ройснер. Но особенно впечатляющей была деятельность крещеного еврея И. Г. Гартунга, создавшего в 1730-е годы универсальное предприятие, в коем соединились издательство, печатание и книжная торговля (типографская фирма Гартунга, продолженная его наследниками, преобразуется позднее в “Грефе унд Унцер” и прекратит существование только во время III-го Рейха). В Кенигсберге издавалась книги религиозного содержания, научные и литературные произведения, а также учебники, словари, справочники, календари, лечебники на немецком, латинском, польском, литовском языках. Велась, правда, не слишком бойко, и издательская деятельность на русском языке (привилегию на печатание “славянских книг” получил в 1724 году магистр философии Б. Квасовский).
Не знаем, в какой именно типографии (не исключено, что именно у Гартунга), но Фермор подходящего человека вскоре сыскал и в письме к Шувалову от 16 апреля 1758 года указал на “словолитного мастера” Иоганна Вензеля Габлица, который “добрую репутацию в искусстве своем имеет”. После такой лестной аттестации русские заключили с Габлицем долговременный контракт. Университет ассигновал также 1200 талеров на приобретение имевшегося у сего мастера оборудования (“к тому литию всех инструментов и многого числа для набору слов”), обещал немалое жалование – 400 рублей в год (такую сумму получал экстраординарный профессор), а также должность “над пунсонной инспектора”. И Иоганн Вензель с многодетной семьей благополучно достиг Белокаменной и приступил к новому делу …
Тут впору остановиться, ибо все у Иоганна Габлица получается как-то уж на диво споро и гладко. Между тем, если верить некоторым историкам, одно обстоятельство могло стать необоримой препоной на его пути в Россию: ведь, по их сведениям, Габлицы были евреями, а известно, что въезд иудеев в империю при ортодоксальной Елизавете категорически возбранялся. Стоит, правда, заметить, что далеко не все биографы придерживаются мнения об иудейском происхождении этого рода: некоторые называют его “немецким”, и словарная статья об одном из Габлицов включена в авторитетный справочник “Немцы России”. Кто же прав?
А правда состоит в том, что в российских официальных документах и литературных источниках XVIII века о Габлицах говорят исключительно как о людях “прусской нации”. Казалось бы, тема закрыта, но имеется весьма достоверное и неоспоримое свидетельство об их происхождении. Есть искус перенестись из века XVIII-го почти на столетие вперед и обратиться к воспоминаниям видного деятеля культуры В.В. Стасова. Он рассказывает, что в 40-е годы XIX века был завсегдатаем в доме Серовых и давал уроки музыки даровитому отпрыску рода Габлицов, в будущем известному композитору, Александру Серову и его сестре (Иоганн Венцель приходился им прадедом по материнской линии). “Однажды, — рассказывает Стасов, — я нашел [Александра] со старшей сестрой Софьей в необыкновенном, еще не виданном состоянии духа. Они прыгали и били в ладоши около фортепиано, на котором только что играли, и громко кричали мне: “Вольдемар, какое счастье! Какое счастье! Вообразите – мы жиды!”… Они подбежали ко мне и, продолжая хлопать в ладоши, объявили мне, что вот только сейчас мама рассказывала им, что они оба такие способные и живые прямо в дедушку, Карла Ивановича, ее отца, а он был еврей родом. И мы все вместе принялись радоваться: у нас давно евреи считались самым многоспособным и талантливым народом”*. Антисемит сему, конечно, не возрадуется и попеняет рассказчику на юдофильские пристрастия. Но очевидно, что память о еврейских предках почиталась, передавалась из поколения в поколение и была предметом гордости в этой семье. Ведь, по словам того же Стасова, Александр Серов “всегда с радостью пускался в рассмотрение своего еврейства” (позднее он и женится на еврейке).
А вот что говорили о внешности самого Серова: “Еврейский физический тип с годами все больше и больше обозначался в самых резких чертах”. Такую характерную внешность Александр, с его четвертушкой еврейской крови, унаследовал именно от Габлицов. А потому ясно, что и в Габлицах (хотя их портреты до нас не дошли) распознать семитов особого труда не составляло. Однако те, надо думать, не афишировали свое еврейство, опасаясь гонений и преследований. Оно и понятно: в Пруссии, откуда родом был Иоганн Венцель, иудеям запрещалось заниматься многими видами ремесел (в том числе и типографским делом), вступать в купеческие гильдии, торговать скотом, шерстью, кожей и т.д. По данным конца 1750-х годов, в Кенигсберге официально числилось 307 евреев, и только в 1756 году (хотя иудеи жительствовали здесь достаточно давно) была освящена единственная в городе синагога. А вот протестантских кирх там насчитывалось до 20-ти! По-видимому, Иоганн Венцель (какому бы Богу в душе он ни молился) в списках еврейской общины не значился и был прихожанином лютеранского храма. Вероятно, он имел надежное свидетельство о том, что он христианин, и потому, невзирая на наружную “жидовскую породу” был впущен в Российскую империю и занял в Московском университете не последнюю должность.
По словам историка И.М. Снегирева, Иоганн Габлиц “обогатил [типографию университета] новыми шрифтами, виньетками, фигурами, вырезанными на дереве и меди” и стал “лучшим словолитным мастером”. В руководимой им словолитне изготавливались не только русские, но и готические, латинские, греческие и даже арабские литеры, а также шрифты миттель антиква с курсивом, цицеро антиква, корпус антиква с курсивом, которыми снабжались и другие российские печатни. И при сем умельце постоянно обретались подмастерья-литейщики, получавшие более высокое, чем ученики типографии, жалование. За время его 20-летней беспорочной службы было выпущено в свет около тысячи изданий. В 1779 году, когда типография была передана в аренду Н.И. Новикову, Иоганн Габлиц вышел в отставку с сохранением ему полного жалования и поселился в Курске, где и окончил свой век.
Героем нашего рассказа является, однако, не сей достойный муж, а его старший сын Карл, приехавший вместе с отцом в Первопрестольную столицу в шестилетнем возрасте. Человек книжный, Иоганн Венцель определил своих детей Карла, Фридриха и Генриха в гимназию Московского университета, взяв на себя расходы на их образование. И своекоштный ученик Карл Габлиц штудировал там арифметику, геометрию, историю, географию, логику, метафизику, риторику, постигал латинский, греческий и французский языки. “Российскому же языку принужден был научиться самоучкою, потому что в оной гимназии тогда еще не было особого для сего класса”. Впрочем, Карл овладел им настолько, что вскоре говорил без акцента, а писал складно и без ошибок, не уступая природным русакам. Учился он самозабвенно и легко, знания хватал с жадностью и не единожды получал награды за прилежание. 30 июля 1768 года, шестнадцати лет от роду, он как один из лучших выпускников был благополучно произведен в студенты.
Отец хотел, чтобы сын стал искусным врачевателем, почитая это делом и почтенным, и весьма доходным. И хотя тот твердил, что не по душе ему докторское ремесло, а он “великую наклонность к путешествиям” имеет, Габлиц-старший упрямо стоял и настоял на своем: Карл начал слушать лекции на Медицинском факультете. Одна отрада, что будущие медики обучались тогда натуральной истории, географии, земледелию, минералогии, “рудокопной и пробирной химии”, и эти предметы были любы новоиспеченному студенту. И все же он “скучал школьною жизнью в университете”. Может статься, Карл бы и свыкся с ней и выбился, в конце концов, в эскулапы, и в эскулапы изрядные. Но случилась судьбоносная встреча, все поставившая разом на свои места – и наш герой стал заниматься в жизни тем, что было ему по сердцу и к чему, как оказалось, он был призван: “Провидение Божие, располагающее судьбами человечества, предначертало мне совсем иное поприще, на коем проходя разные многотрудные должности, наконец достиг до высших чинов и достоинств, також по разным временам и в разные царствования удостоен был от монарших щедрот различных за заслуги мои наград, чем и устроилось мое благосостояние,” — так несколько высокопарно изъяснится он по сему поводу уже на закате дней.
А тогда, на исходе лета 1768 года, московский дом Габлицов посетил молодой профессор ботаники, ординарный академик Самуил Готлиб Гмелин (он незадолго до того “нечаянно” познакомился с нашим литейщиком). Профессор готовил тогда экспедицию Петербургской Академией наук на юг России и в Персию для физических наблюдений и вербовал туда людей пытливых и умом острых. Он сразу же обратил внимание на Карла, оценил его смекалку, тягу к новому и нашел в нем своего горячего сподвижника. Осталось уговорить Иоганна Венцеля, но тот отпускать сына вдаль от себя и университетских пенатов не хотел нипочем. Ведь Гмелин, хоть и профессор, но так непозволительно молод, что доверить ему свое чадо отец страшился.
Неизвестно, на какие педали нажимал Гмелин, убеждая упрямого родителя смягчиться. Возможно, говорил ему о том, что он сам сын лекаря и лекарь, о чем и диплом Тюбингенского университета имеет, что в экспедиции доктора очень даже надобны (и то была сущая правда!), и он, Самуил Гмелин, лично обучит Карла навыкам врачевания. Ему настойчиво вторил и Карл, то отчаянно ораторствуя (не зря риторику изучал), то заунывно канюча. Да еще привлек на свою сторону “некоторых приятелей, притом бывших”, – тех, что у отца весом пользовались. И вот победа – Иоганн Венцель сдался, и наш студент стал готовиться к экспедиции, разрешение на участие в которой получил от Академии в марте 1769 года. “И тогда же я, на семнадцатом году от роду, — пишет далее Карл, — оставя впервые родительский дом, отправился в путь до Воронежа, где Гмелин зимовал. По прибытии моем туда он принял меня весьма ласково и вскоре полюбил меня так, что до самой кончины своей… оставался мне другом”.
В то время подобные вояжи были делом крайне рискованным: люди зачастую исчезали, словно сгинули. Путь наших путешественников пролегал через Дон и низовье Волги на побережье Каспия. В 1769 году они посетили Черкасск и Астрахань; в 1770 году морем отправились в Дербент; отсюда сухим путем в Баку, Шемаху и Сальяны, далее морем — в Энзели; в 1771 году останавливались в Реште и Балфруше. В начале 1772 года они вернулись в Астрахань, откуда через Сарепту направились в Куманскую степь и Моздок; затем Тереком и степью вновь прибыли в Астрахань.
Экспедиция была сопряжена с огромными трудностями: исследователи страдали от жары, тяжелых лихорадок, испытывали множество лишений. Кроме того, жизнь их зависела подчас от самовластных восточных царьков и князьков. В июне 1772 года отряд с Гмелиным во главе выехал морем в Персию в сопровождении военной команды из 40 человек и уже намеревался пройти сухим путем в Кизляр, как был ограблен и захвачен кайтайским эмиром Гамзой, который чаял получить за русских заложников немалый куш. Гмелина держали одного в глубоких ямах, переводя из аула в аул…
“Путешествие по России для исследования трех царств природы” Гмелина, изданное позднее Академией наук в трех томах на немецком, а затем в четырех томах и на русском языке, получило широкую известность. Но о “человеческом факторе” в экспедиции (тяготах похода, болезнях, кознях вероломных эмиров) здесь нет и полслова. Зато находятся удивительно яркие, точные, с интереснейшими подробностями характеристики. Перед нами проносятся дикие кони воронежских степей; предстают во всей красе Астрахань, Дербент, Шемаха, русская крепость Азов, где нет еще домов, отчего солдаты живут в камышовых шалашах; остатки старинного ордынского города; священная гора калмыков Богдо при соленом озере Баскунчак и сами калмыки; генуэзская пушка, найденная при исследованиях грунта. Живописуется колония “меренских братьев” (община немецких поселенцев) в Поволжье. В общем, Гмелин сознательно сосредотачивается на том только, что может иметь общественный интерес, повествует “О нынешнем политическом состоянии Персии и об образе правления”, “О персидском законе”, “О персидских монахах”.
Любопытно одно замечание, сделанное здесь о передвижении экспедиции: “…Для рассматривания трав ехали тихо”. И Карл Габлиц вместе с другими изучал науку о природе, поспешая медленно, хотя, по его словам, “в первый же год путешествия приобрел особую наклонность к естественной истории, а особливо к ботанике, в коей упражняться более имел случая и которою Гмелин преимущественно занимался”. И Габлиц энергично помогал Гмелину собирать растения и составлять их точные описания, а также заведовал дорожной библиотекой.
В Карле поражала какая-то особая одержимость, без чего не вышел бы он ни в какие испытатели. “Я в сие время так пристрастился к своим занятиям, что забыл весь мир”, – признается он. И не уставал учиться, но его университеты проходили не в душной институтской аудитории, а на просторе царства живой природы, со звездным небом над головой. Габлиц познавал таинства натуры к этой натуре лицом к лицу и в этом находил отраду и счастье. “С раннего утра я каждый день до обеда был в разъездах, — описывает он свою жизнь в то время, — а после обеда до глубокой ночи занимался рассматриванием и описанием растений, зверей, птиц, насекомых и пресмыкающихся, мною собранных; и чрез то приобрел основательные познания во всех частях натуральной истории, которая потом, даже до самой старости моей, служила мне немалым утешением”.
Изучая природу, он испытывал и воспитывал собственную натуру, искал и находил жизненные силы для вдохновенного труда. Можно сказать, что именно тогда Габлиц вырос в подлинного профессионала, в чем важную роль сыграл, безусловно, Самуил Гмелин. Однако постепенно наш герой выходит из тени своего наставника и заявляет о себе как вполне самостоятельный исследователь. В 1772 году Гмелин оставляет его в Астрахани для изучения в губернских архивах сведений по истории калмыков; а в 1774 году ученый отправляет его в Гилянские горы для естественнонаучных изысканий и сбора уникальных экспонатов. Сам же начальник экспедиции летом того же 1774-го года умер в кайтайском плену в возрасте 30 лет от унижений и глубокой тоски. Весть о трагической кончине профессора настигла Карла только по возвращении в Зелинский порт. Трудно было передать его горе – ведь Гмелин был для него всем. Но надо было служить делу, которому учитель был верен до конца.
На высланном ему пакетботе Габлиц переправляется морем в Астрахань, где остается до весны 1775 года, приводя в порядок свои бумаги и коллекцию. В Северную Пальмиру он прибывает только в июне, и на первом же заседании Академии наук представляет собранную им коллекцию, а также своеручные “заметки и примечания” о путешествии в Гилянь. И вот первый успех молодого натуралиста — Академическое собрание изъявило по сему поводу “полное свое удовольствие” и распорядилось “заметки” опубликовать (они будут преданы тиснению дважды), а их автора произвести в академические переводчики. Более того, его знания и опыт были оценены Академией столь высоко, что ее директор С.Г. Домашнев обратился к светлейшему князю, всесильному генерал-губернатору Новороссии Г.А. Потемкину с просьбой подыскать Габлицу достойное место. И в октябре 1776 года Карл Иванович с повышением чина был назначен в Астраханскую Садовую контору помощником директора. При этом Академия официально объявила его своим членом-корреспондентом.
Казенные сады в Астрахани, которые еще в XVII веке живописал путешественник по Московии А. Олеарий, являли собой тогда крупное и обширное хозяйство. Поражали воображение богатые винные погреба и винокуренные заводы; рощи виноградных, померанцевых, абрикосовых, сливовых, грушевых, а также миндальных, тутовых и оливковых деревьев; парники с экзотическими растениями и южными цветами; раскинувшиеся широким полукругом аптекарские огороды. Легкий шелест листвы, щебетанье птиц, яркие плоды в зеленых кущах – ничто, казалось, не напоминало здесь о суетности мира (недаром великий А.В. Суворов, будучи в Астрахани, так любил в сии сады удаляться, забывая об интригах, коварстве и изменах!).
Карл Габлиц знал о Садовой конторе не понаслышке: был там частым гостем еще в бытность Гмелина. Тот же постоянно сносился с тогдашним директором конторы Н.Л. Бекетовым: то просил квартиру в городской Безродной слободе; то требовал астролябию и компас; то хлопотал, чтобы в экспедицию прислали некоего саратовского жителя Бауэра, искусного в рисовании. Причем Гмелина весьма беспокоила судьба Садовой конторы – он буквально бомбардировал письмами астраханского губернатора Н.А. Бекетова, предлагая и даже навязывая помощь в том, как сберечь эту уникальную природную коллекцию. А потому позволительно сказать, что, заступая на должность “помощника” директора Садовой конторы, Габлиц следовал по пути своего учителя.
По словам самого Карла Ивановича, должность эта была для него “занимательна, ибо, находясь при ней, [он] беспрестанно упражнялся в опытах над улучшением виноделия, садоводства, шелководства и над разведением разных полезных иностранных растений”. Не забывал он посылать свои изыскания и в Академию наук, которая, “выхваляя беспрестанно в отзывах своих усердие” Габлица, в 1779 году наградила его медалью.
Молодой ученый работал под началом директора, князя Н.С. Долгорукова, переведенного в Астрахань из Петербурга за какую-то провинность. Этот энциклопедически образованный вельможа знал несколько языков, имел лучшую в городе библиотеку, увлекался литературой, поэзией, путешествиями и получил прозвание “филозоф”. Он был ревнителем садоводческого дела – стремился поднять урожайность винограда, весьма споспешествовал развитию винокурения, для чего часто наезжал в Кизляр. Общение с ним было в радость и приносило Габлицу душевную пользу. Тем более, что он был страстным книгочеем и часто пользовался библиотекой патрона.
Однако после кончины Долгорукова в 1781 году должность директора Садовой конторы упразднили, а Карл Иванович, “против всякого своего чаяния”, получил новое назначение. Потемкин озаботился тогда важной государственной задачей — найти удобное место для торговли россиян с Востоком и Индией. Оттого из Астрахани в Каспийское море отправили экспедицию капитана II ранга графа М.И. Войновича, в ходе которой намеревались “делать физические и другие наблюдения, к приращению познаний о Каспийском море служить могущие”. Потому-то искушенный в сем деле Габлиц, ранее уже бывавший в Персии, был к ней прикомандирован. Всего же в ее состав вошли 600 человек.
В июле эскадра, “из трех фрегатов, одного бомбардирного корабля и трех ботов состоящая”, вышла в открытое море и по осмотру западных и восточных берегов Каспия направилась к Астрабадскому заливу, который и был признан пунктом, отвечавшим видам правительства в торговле с Персией, Индией, Хивой, Бухарой и Бадахшаном. Но восток, как известно, — дело тонкое, тем более, что в персидской администрации царил тогда полнейший беспорядок. Владетель Ашхабадской провинции Ага-Мохаммед-хан возмечтал стать шахом и заигрывал со всеми потенциальными союзниками. Он приветствовал идею создания русской фактории на восточном берегу Каспия. Хан тут же заключил с русскими договор о дружбе и даже предлагал послать в Петербург своего племянника. Граф Войнович, однако, продемонстрировал и беспечность, и дурацкую самонадеянность – вместо мирной фактории учредил военный форт. Как отмечают историки, граф “доказал, что он такой же плохой царедворец, как и политик”.
И судьба экспедиции была предрешена: салютуя пушечным огнем, русские переполошили местных воевод, до коих дошел слух (пущенный англичанами), что по Дагестану идет Суворов с 60-ю тысячами солдат. Ага-Мохаммед-хан решил, что надо избавиться от непрошенных гостей. По его приказу Войнович и Габлиц вместе с несколькими морскими офицерами, находясь в деревеньке, в 12 верстах от берега, были схвачены и десять дней содержались под крепким караулом, а потом отправлены в город Сари, что в ста верстах от Астрабада. Россиянам предложили либо сложить головы, либо убираться восвояси. У них хватило благоразумия выбрать последнее. В результате флотилия вернулась домой бесславно, в чем Габлиц винил, конечно, не Войновича, а дипломатично поносил “коварного” и “вероломного” восточного самодура.
В отличие от опростоволосившегося Войновича, натуралист Габлиц был на высоте положения. Огромный научный интерес представляет его обстоятельный отчет о плавании (“Исторический журнал бывшей в 1781 и 1782 годах на Каспийском море российской эскадры под командою флота капитана втораго ранга графа Войновича…” — М., 1809). Во всех представленных ученым описаниях природных явлений, растительного, животного мира видны и зоркость и умная наблюдательность автора. Характеристики Карла Ивановича уточняют и дополняют труды его предшественников – Ф.И. Соймонова, С.Г. Гмелина, Г.Ф. Миллера. На острове Огурчинском его внимание привлекают тюлени, “красные гуси” (фламинго), розовые скворцы, на горе Балхан – “барсы, кабаны, волки, лисицы, дикие волки или так называемые джайраны и каменные бараны”; в устье впадающей в Каспий реки Карасы он удивлен несметным числом “знатных рыб” по весне – белуги, осетра, севрюги, “так что, ловя их тогда баграми, можно в короткое время нагрузить несколько судов как ими, так и выливающеюся из них икрою”; на косе Дервиш рассматривает “в земле трещины и горный деготь, который перпендикулярными слоями садится и наподобие смолы от солнечного зноя высыхает”; изучает залежи соли на Нефтяном острове, о которой верно говорит, что она “не каменная, как некоторые утверждают, а озерная”. Дорогого стоят и его этнографические записи о быте и торговле красноводских и кочевых туркменов, о морских разбойниках – “огурджалах”. Точна и составленная им карта Каспия (она будет приложена к его книге). Словом, это был блистательный труд, в конце 1782 года он был представлен Потемкиным Екатерине II, и государыня пожаловала за него Габлица в надворные советники и перевела его в ведомство светлейшего князя. В 1783 году Петербургское Вольное Экономическое общество избрало Карла Ивановича своим действительным членом.
Габлиц оказался сразу же востребован на новом поприще: летом 1783 года, то есть вскоре после опубликования манифеста Екатерины II “О принятии полуострова Крымского, острова Тамана и всей Кубанской стороны под Российскую державу”, его в те края и направляют. Потемкин поручает ему составить естественнонаучное описание Крыма “по всем трем царствам природы” и снабжает всем необходимым для топографических съемок. Однако на полуострове началась эпидемия чумы, и Карл Иванович принужден был, узнав об этом, с полпути повернуть назад, в Петербург. Только ранней весной следующего года ему удалось вновь попасть в Тавриду и с мая по осень объехать Крымские горы, степную часть полуострова и Тамань.
Постоянно подгоняемый светлейшим, Габлиц и сам со свойственной ему страстностью работал, не щадя сил и здоровья, и завершил свой труд в рекордные сроки. При этом он из-за эпидемии чумы вынужден был обосноваться в землянке, где “трудился в течение двух месяцев, так что во все оное время не выходил на воздух и целые ночи просиживал за работою”. Тем не менее, уже в декабре 1784 года “Физическое описание Таврической области по ее местоположению и по всем царствам природы” было отправлено Потемкину, а в 1785 году по Высочайшему повелению издано за казенный счет.
Этот классический труд ученого стал первым геологическим, ботаническим и биологическим описанием полуострова. Многие термины, названия, характеристики географических объектов Крыма введены в научный оборот именно им. Исследователь представил первое схематическое природное районирование Крыма, разделяя его на части: “плоскую или ровную”, “горную” и “полуостров Керченский”. В горной же части полуострова он, опять-таки впервые, выявил три гряды: “передовые”, “средние” горы и “крайний Южный хребет”; впервые назвал в качестве самостоятельной географической единицы “Полуденный” (Южный) берег Крыма.
Он обнаружил известковые, глинисто-сланцевые, вулканические горные породы, исследовал почвы различной мощности и качества; отметил значительную крутизну южных склонов горных гряд и пологий характер северных, а также неровности плоских вершин в горах и ледяные пещеры, впервые описал 20 рек, в том числе и неизвестный доселе водопад Учан-Су.
Это благодаря Габлицу в России узнали о минеральных богатствах Тавриды, о соли ее озер, нефти Керченского полуострова, железной руде, мраморе, серном колчедане, железистой глине, белом мергеле. Рассказывая о флоре Крыма, он не только раскрыл богатства травянистой растительности в степи, а лесной – в горах, но и указал на ее многообразные родственные связи с растительностью южной Европы, Азии, северных областей. Всего же в списке растений Габлица, который называют “первым научным ботаническим реестром Крыма”, — 511 видов, в том числе лекарственных, кормовых, технических трав. Поведал он и о том, что здесь в обилии произрастали гранаты и оливки, дикие финики, фисташки и рай-деревья. Столь же интересны сведения о животных края: например, о том, что в то время в Крыму дикие мустанги и волки водились “во множестве”, а у берегов полуострова, “особенно в Севастопольской бухте, обитали тюлени”.
Рассказывается здесь и о некоторых географических объектах края. И показательно, что Габлиц уделил здесь внимание еврейским обитателям полуострова, причем говорит о них с нескрываемым сочувствием. Вот, к примеру, его описание так называемой Жидовской крепости близ Бахчисарая: “[Она] состоит на самой вершине крутой каменной горы и положением своим ясно доказывает, что она построена древним, угнетенным и искавшим себе безопасности и убежища народом. Теперь обитают в ней с давних уже времен одни Жиды, и они, не взирая на недостаток там воды, которую с великим трудом должны возить на лошаках вверх от самой подошвы горы, избрали место сие для своего пребывания”. По-видимому, судьба еврейского народа отзывалась в его душе.
Характерно, что в своем описании Крыма Карл Иванович пристрастен, чего и не скрывает, он намеренно привносит сюда свое ценностное отношение. Этот край выглядит у него загадочным и экзотичным. Он им восхищен и желает, чтобы и читатель восхищался вместе с ним: “В редких, может быть, других странах света можно найти столько совокупленных вместе совершенств!”
И очень скоро о совершенствах Тавриды узнали и другие страны света. В 1788 году русский посол во Франции, “дилетантствующий дипломат” князь Д.А. Голицын издал в Гааге свой перевод “Физического описания Таврической области…” Габлица на французском языке, снабдив его примечаниями и комментариями. В предисловии Голицын отметил, что сочинитель книги “продолжил линию, проложенную путешествиями Палласа, Гмелина, Лепехина по обширным пространствам империи, в Персии и Грузии”. В 1802 году в Париже вышло 2-е издание этого перевода. А в 1789 году в Лондоне журналист У. Радклифф (между прочим, муж классика “готического романа” Анна Радклифф) издал книгу на английском языке, тоже с просвещающими комментариями. В том же году под редакцией академика П.С. Палласа в Ганновере вышел в свет и немецкий перевод книги.
За этот труд Карл Иванович был удостоен монаршего “благоволения” и получил от императрицы осыпанную бриллиантами табакерку. Екатерина II повелела также составить историческое описание полуострова, чем он и занимался в 1785 году в Москве и Петербурге (причем в любое время дня и ночи должен был являться к Потемкину для выполнения по его хотению справок о Таврической области). Задача была не из легких, поскольку Габлиц, хотя уже и работал в астраханских архивах, все же был натуралистом, а не историком. Но и здесь он проявил недюжинный талант: сразу же обложился фолиантами, углубился в чтение трудов древних авторов и преуспел.
Уверовав в разнообразные дарования Габлица, светлейший не придумал ничего лучшего, как назначить в декабре 1784 года надворным советником в Палату уголовного суда. “Должность сия ни мало не соответствовала моим желаниям и склонностям”, — сетовал Карл Иванович. Хорошо еще, что судебных дел в новооткрытой губернии было немного, и наш герой мог по-прежнему заниматься тем, к чему был охоч. Он, как и Потемкин, мечтал превратить Тавриду в шелководческий край и искал места для посадки тутовых деревьев — обследовал район Старого Крыма, который признал “преудобным к разводу шелковых червей”, и тем самым положил начало крымскому шелководству.
В деятельности на благо России Габлиц видел высшее свое предназначение: его согревала вера в то, что его жизнь и труды Богу угодны и Богом хранимы. А, между тем, смерть ходила за ним по пятам. Однажды во время разъездов вдоль реки Кубани он едва не стал жертвой нападения воинственных черкесов и спасся чудом, покинув место стоянки по какому-то наитию. Карл Иванович видел в этом в перст Божий: “Десница Всевышнего, охранявшая меня во всех опасностях, спасла меня и в сем случае”. Позднее эта его вера перерастет в глубокую религиозность.
В поездках Карла Ивановича иногда сопровождал правитель Таврической области, бригадир В.В. Каховский, с коим они душевно сблизились, так что “тесное знакомство превратилось в искреннюю дружбу”. Каховский, по словам Габлица, его “обласкал всячески”, предложил переехать в “заводимый” областной город Симферополь, где подыскал ему “пустопорожний татарский дом”. А свой собственный дом губернатор предоставил под его коллекцию, которую составляли обширный гербарий, чучела животных, насекомые, камни, минералы. По существу то был первый естественно-исторический музей в Крыму!
Потемкин-Таврический тоже не оставлял Габлица своими милостями: в 1786 году пожаловал Карла Ивановича виноградным садом в Судакской долине, а также одной из лучших дач близ Балаклавы. Эта дача, называемая Чоргунь (ныне поселок Черноречье под Севастополем), вскоре стала аттестоваться местными жителями Карловкой — по имени ее хозяина. Она утопает в зелени. “Габлицевы сады достойны вкуса того, кто описал нам произведения Крыма, – отметил в своем “Путешествии в Полуденную Россию” (Ч.3, 1802) В.В. Измайлов. – От чего именно нравится сия дача Габлица? От того, что нет в ней никаких украшений, кроме украшений природы”. Карловка была приметна и каменной многоярусной двадцатиметровой башней в виде двенадцатигранника, построенной в XV веке одним турецким вельможей. По указанию Габлица, башня была украшена античными барельефами, собранными им во время натурных обследований Крыма и Таманского полуострова. “Прелестное место! Если когда мне вздумается писать роман в рыцарском вкусе, я здесь запрусь с Ариосто и 1001 ночью”, – воскликнет в восторге посетивший дачу литератор И.М. Муравьев-Апостол (“Путешествие по Тавриде в 1820 году”).
Габлиц, занимаясь историей Крыма, всемерно пытался примениться ко вкусам просвещенной императрицы, считавшей этот благословенный край “жемчужиной в короне Российской империи”. И он упорно работал над завершением своего труда, хотя служебных обязанностей у него все прибавлялось и прибавлялось. В январе 1787 года он получает назначение директором домоводства Таврической области, а в феврале – директором экономии, с предписанием “вступить между тем в действительное управление казенных в сей области поселян”. А в Крыму в то время желали обосноваться тысячи, да что там, — десятки тысяч (только в апреле туда были направлены 4000 “заштатных дьячков”), однако же, по словам Потемкина, “большое число поселенцев терпели великую нужду”. И от Карла Ивановича потребовались и распорядительность, и организаторский дар, чтобы всем выделить “в Таврической степи удобных и выгодных для жилищ и хлебопашества мест”.
В мае 1787 года в Крым прибыла совершавшая путешествие по южной России Екатерина II. В роскошном дворце, выстроенном на речке Каланчаке, императрица по представлению Потемкина приняла Габлица, и тот лично поднес ей свое историческое сочинение о Тавриде. Она непринужденно беседовала с автором, задавая множество вопросов и о прошлом края и “по части натуральной истории”. Карл Иванович был зван к императорскому столу во всякое время, а по отъезде монархини из края был пожалован орденом св. Владимира 4-й степени и бриллиантовым перстнем.
Как писал позднее митрополит Евгений Болховитинов об этом произведении Габлица, “книга эта сия и все приложенные к ней карты оставались неизданными”, а все из-за начавшейся войны c Оттоманской Портой. Географическая часть этого труда была напечатана только в 1803 году. А одну из карт с описанием Гераклийского полуострова, приложенных к рукописи Габлица, Болховитинов опубликует уже после смерти автора, в 1822 году в “Отечественных записках” П.П. Свиньина и переиздаст ее в 1828 году в трудах Общества истории и древностей российских при Московском университете. Любопытно, что в Отделе рукописей Российской Национальной библиотеки (Петербург) хранится анонимное “Историческое описание Таврической области от древнейших до нынешних времен”, которое некоторые исследователи приписывают Габлицу. А историк И.В. Тункина обнаружила в Российском Государственном Военно-историческом архиве “План развалинам города Херсона”, который был поднесен императрице, с автографом Карла Ивановича.
В конце 1787 года сражения с оттоманами шли и у самых берегов Крыма. Не исключалась высадка на полуострове турецкого десанта. А потому Карлу Ивановичу пришлось на некоторое время оставить науку и сосредоточиться на вопросах обороны и снабжения действующей армии продовольствием и фуражом. К тому же, в феврале 1788 года его произвели в коллежские советники и назначили вице-губернатором Таврической области, коим он оставался до 1796 года. Летом же, когда губернатор Каховский был отозван под Очаков, дабы принять должность генерал-провиантмейстера, Габлиц на пять месяцев принял на себя обязанности правителя Тавриды, что в ту военную пору было задачей многотрудной.
Достаточно сказать, что после двух неурожайных лет требовалось накормить и снабдить зерном “на посев” голодных поселенцев. Провизией надобно было обеспечивать и армию под Очаковым. Потемкин только и слал депеши – в августе требовал, к примеру, поставить 2000 голов скота! При этом на Габлице лежала еще и ответственность за безопасность полуострова. Готовились к вражескому десанту, а когда опасность его миновала, пришлось заниматься переводом в Симферополь правительственных учреждений. Но он с блеском справился с этими поручениями.
Примечательна его переписка с прославленными русскими полководцами – героями той войны. Великий А.В. Суворов знал его лично и называл “высокоблагородным и высокопочтенным”. Самые добрые отношения связывали Габлица с легендарным адмиралом Ф.Ф. Ушаковым, который в те годы командовал Севастопольской эскадрой. Сохранилась корреспонденция Габлица с тогдашним русским послом в Турции М.И. Кутузовым.
Да и после прибытия в январе 1789 года в Тавриду нового губернатора, бригадира С.С. Жегулина работы у Карла Ивановича не убавилось. А в 1793 году ему вновь пришлось на время возглавить управление краем. К старым проблемам добавлялись новые, и кто, как не он, должен был их решать!
Это при Габлице население Симферополя увеличилось с 815 жителей (1783) до полутора тысяч (1792); появились первенцы промышленности — пивоваренный, винокуренный и кирпичный заводы; открылись первая аптека и Главное народное училище (1793) — первое в Крыму среднее учебное заведение; закладывались виноградники, разбивались парки, сады. Показательно, что в историческом романе В.С. Пикуля “Фаворит” “ученый садовод Габлиц” говорит: “Вряд ли даже в Италии сыщем такое блаженное место, каковым является Таврида”. И в Крым с его легкой руки были завезены кипарис, лавр, пиния, иудино дерево и другие средиземноморские иммигранты. Неслучайно в первый день 1794 года императрица сделала Карлу Ивановичу новогодний презент — наградила его орденом св. Владимира 3-й степени.
В том же году ему доверили надзор над Таврическим соляным промыслом. Он рьяно взялся за дело, разоблачил имевшиеся злоупотребления, и удвоил соляные доходы, за что в феврале 1796 года был пожалован в статские советники. В том же году Карла Ивановича избрали в действительные члены Академии наук.
По восшествии на престол Павла I Габлица увольняют с должности вице-губернатора и отзывают из Крыма, что толкуется некоторыми историками как государева опала. На самом же деле этот взбалмошный император прогневался вовсе не на Карла Ивановича, а на… саму Тавриду, освоению и превращению коей в цветущий край столько сил отдали Екатерина, Потемкин, да и Карл Габлиц. В пику византийским проектам матери, Павел в декабре 1796 года одним росчерком пера упразднил Таврическую область, переименовал Севастополь в Ахтияр, Феодосию в Кафу, а Симферополь из областного города разжаловал в уездный.
Наш герой покидал дорогую ему Тавриду “с прискорбным сердцем”. Но оказалось, что лично к Габлицу этот венценосец относился с “отличною милостью”, и именно на краткое царствование Павла выпал наивысший взлет служебной карьеры Карла Ивановича. Тотчас же по приезде из Крыма ему поручили состоять при генерал-прокуроре по хозяйственной части. А когда под ведением генерал-прокурора учредили особую Экспедицию для управления делами государственного хозяйства, опекунства иностранных и сельского домоводства, Карл Иванович был назначен ее членом. То была творческая работа — Габлиц изобретал новые положения для усовершенствования “сельской экономии”, а именно шелководства, виноделия, овцеводства, сбережения и умножения лесов и т.д. Кроме того, он как знаток оценивал оригинальные проекты других радетелей государственной пользы, “до крайности озабочен был делами”, и делами для него интересными.
В день коронации Павла 5 апреля 1797 года Габлицу было пожаловано 250 душ крестьян в Нижегородской губернии. В сентябре его производят в действительные статские советники и назначают первым товарищем министра Департамента уделов. Помимо прежних забот, в его ведении оказались еще и все удельные имения империи с полумиллионом человек, каковые надлежало “привесть в должное устройство”.
“Неусыпные труды мои не остались без наград”, – не без удовлетворения скажет Карл Иванович. И действительно, в 1798 году ему сверх жалования была определена пенсия 2000 рублей в год. В 1799 году он получает орден св. Анны 1-й степени; наконец, в 1800 году – высокий чин тайного советника.
Новый император Александр I сразу же привлек Габлица к работе Комитета по устройству Новороссийских губерний. А в июле 1802 года Карла Ивановича командируют в Поволжье инспектировать иностранные колонии. Габлиц предложил дать поселенцам угодья и лес, выделить им пособие для заведения фабрик, усилить надзор за их нравственностью (для чего открыть смирительные дома), “преобразить и улучшить местное начальство”. Император остался доволен инспекцией Габлица и в своем указе 19 декабря 1802 года учел все его предложения. Он пригласил тайного советника к монаршему столу, имел с ним беседу и пожаловал Карлу Ивановичу столовые деньги 300 рублей в месяц. Не было такой порученной ему должности, на коей наш герой не проявил бы свои таланты.
В декабре 1802 года его назначают президентом Мануфактур-коллегии, а в 1803 году одновременно управляющим Экспедиции государственного хозяйства и Лесного департамента в звании главного директора государственных лесов. Заслуги Габлица в развитии лесного дела России еще недостаточно оценены. Между тем, именно по его инициативе в Царском селе в 1803 году открылось Практическое лесное училище, ставшее первым высшим учебным заведением по лесоводству не только в России, но и в Европе (где подобное откроется только в 1814 году, в Австрии). Именно Габлиц разработал Устав и Положение об училище. По инициативе Габлица “для научения людей в лесоводственных науках” в 1804 году было открыто лесное училище и в городе Козельске Калужской губернии.
Он пекся не только о подготовке российских лесных чиновников, но и добивался сбережения природных богатств, “усугубив лесную стражу в важнейших местах”. В то же время и о народе помышлял — отменил нелепые ограничения отпуска древесины крестьянам на их нужды. Между прочим, при Габлице лесные доходы империи увеличились втрое! Когда министр финансов А.И. Васильев доложил об этом императору, тот пожаловал главного лесовода орденом св. Владимира 2-й степени и мызой в Виленской губернии с годовым доходом 1500 рублей.
Непризнание выдающегося вклада Габлица в русское лесоводство труднообъяснимо, хотя и при жизни предпринимались попытки замолчать его достижения. Показательно, что в 1809 году, сразу же после увольнения Карла Ивановича от управления отраслью, выходит книга П.В. Дивова “Краткое руководство к сбережению и поправлению лесов в Российском государстве”, где скрупулезно и с придыханием перечисляются все мало-мальски отличившиеся на сем поприще натуралисты и географы, все – кроме Карла Габлица!
“Чрезмерные труды” и “беспрестанное напряжение телесных и душевных сил” отразились на здоровье тайного советника, и без того не богатырском. Император почел за благо освободить Габлица от непосильных тягот, сделав его обязанности по преимуществу представительскими. Карл Иванович уже не столько служит, сколько участвует, состоит, присутствует. Однако даже эти должности были не синекурой: он и теперь истово отдается делу, ибо не умеет иначе, и “по долговременной своей опытности и знанию” приносит неоценимую пользу. В ознаменование заслуг перед Отечеством в 1810 году Габлиц получил бриллиантовые знаки к ордену св. Анны 1-й степени.
В 1813 году тайный советник Габлиц решает подвести итог своим трудам и дням и поверяет бумаге свое “Краткое описание жизни и службы” (в 1821 году, уже после его кончины, оно будет опубликовано Н.И. Гречем в журнале “Сын Отечества”, а затем и издано отдельной брошюрой, по-видимому, П.Х. Безаком). При этом Карл Иванович подчеркивает, что составил автобиографию “не из самолюбия и не для тщеславия, но единственно в честь и славу Всевышнего Творца”…
Следует признать, что еврей Карл Габлиц имел все резоны сказать вслед за поэтом С.Я. Надсоном о своем отношении к соплеменникам: “Твоих преданий мир…мне чужд, как и твои ученья”. В нем звучал голос крови, однако он не знал веры предков, воспитывался и жил в нееврейском окружении и, как и его отец, исповедовал протестантизм. Позднее он примкнул к лютеранской секте гернгутеров, основанной в Саксонии моравскими братьями и гуситами, и получившей в царствование Елизаветы Петровны некоторое распространение среди российских немцев. Вероучение адептов этой секты называют иногда “религией сердца” (интересно, что постулируемое гернгутерами чувственное приближение к Богу и мистическое единство с Ним несколько сближает их с хасидами). Главное внимание уделялось ими не догматике, а морали, не столько просвещению ума, сколько “образованию сердца”. Благодушие, непоколебимость веры и аскетизм были категорическим императивом Карла Ивановича. Известный литератор Н.И. Греч сказал о нем: “Муж отличного ума, глубокой учености, редких добродетелей и истинный христианин”.
Немало душевных сил и энергии Габлиц отдал миссионерству и благотворительности. В 1805 года он стал попечителем Петербургской Евангелической церкви св. Анны, что на Кирочной улице. Его стараниями здание этой церкви в 1807 году было исправлено до основания и преобразилось в легкое изысканное строение в стиле раннего классицизма с полукруглой ротондой, поддерживаемой изящными ионическими колоннами (нынче оно признано выдающимся памятником архитектуры России). Под его же попечением процветал учрежденный при той же церкви евангелический сиротский дом. Когда в декабре 1812 года было организовано Российское Библейское общество – христианская межконфессиональная организация, занимавшаяся распространением и переводом книг Ветхого Завета и Нового Завета на территории Российской империи, Карл Иванович вошел в его комитет в качестве вице-президента.
Символично, что самая последняя его почетная обязанность связана с Крымом, которому наш герой отдал столько сил, ума и таланта. “В царствование Александра I, — радовался он, — обращается на сей край особенное внимание и попечение Правительства, чтобы… воспользоваться теми выгодами, коими одарен он от природы”. В 1819 году он стал председательствующим в Комитете по рассмотрению жалоб, принесенных императору касательно Таврической губернии, и оставался на сей должности до конца жизни. По словам В.В. Стасова, Габлиц “до глубокой старости сохранил весь свой чудесный, благородный и великодушный нравственный склад, всю силу прямого и светлого ума”.
Последние свои дни Карл Иванович провел вдали от садов Карловки и благословенного крымского неба с крупными звездами, куда всегда рвалась его душа, и скончался в дождливый петербургский день 9 октября 1821 года на 70-м году жизни. Он погребен на Волковом лютеранском кладбище. На его могильной плите выгравированы слова:
Пусть кровью в прахе я истлею,
Но тот, кто смертью смерть попрал,
Господь бессмертье мне стяжал
Святою кровию своею.
Он мрак могильный разженет,
Меня вновь к жизни воззовет
И даст мне лик нетленный с нею.
Имя Габлица присвоено Карстовой полости в Крыму и трехметровому многолетнему вьющемуся растению — кавказскому шпинату со съедобными листьями или Hablitzia tamnoides. Трудам же и научным открытиям Габлица Господь стяжал бессмертье. Они будут жить, доколе живы будут прославленная им Таврида и Великая Россия, которой беззаветно служил этот этнический еврей, прусский уроженец, тайный советник, академик-натуралист Габлиц. Карл Габлиц Таврический.
О талантливости и музыкальности евреев как проявлении их чувствительной души писал русско-еврейский беллетрист Бен-Ами в рассказе “Баал-тефилу” (1887). Его герои кантор и мальчик слушают в театре оперу Мейербера, испытывая при этом восторженный энтузиазм. Мальчик вспоминает о “волшебных звуках виолончели, которые, словно потрясающие стоны человеческой души, врывались прямо в сердце.
Лос Анджелес