Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 30, 2010
Ольга Иванова
СТИХОТВОРЕНИЯ
ноктюрнокно, глядящее во дворик –
как часовой…
в окне – луна, как бедный йорик,
больной главой
над картой этого китая
века, года,
как некий маятник, мотая
туда-сюда…
да ты сама – полуживая,
одной – в земле,
пускай и некому – кивая
напра-нале…
да Правды сдвинутые брови –
на небесех…
да капля горестной любови –
одна на всех.
полотно
Ольге Родионовой
рвенье волн, колыханье галер
небожителей радужный сон
надзирателей яростный ор
да гребцов гробовой унисон
воронья несмолкающий грай
паруса атакующий шквал
да плаща полыхающий край
да лица откровенный провал
догорающие города
да светил вековой хоровод
[утекая туда же, куда
растреклятая дудка зовёт]
с перепугу вопящая чернь
безмятежно сопящая знать…
…это всё называется — жизнь.
почему – недозволено знать.
* * *
всё те же рама, полотно
да заоконная химера,
застлав исконное окно
в каморе мира
увидь и ты, как вижу я
среди пестрот его и пятен –
как он бесцветен, боль моя,
и как невнятен
как слышу я, услышь и ты
в полифонии этой мнимой
посвистыванье пустоты
невосполнимой
да детский лепет улови
средь этой музычки увечной
любви – на дыбе нелюбви
ответной, вечной…
* * *
где не шарится даже память
и не треба узлы вязать
и ни пяди – откеда шпарить
и ни ижицы – чё сказать
обуздав исступленье, рвенье
вентилируя кабинет –
право слово, замри мгновенье!
ибо днесь и в помине нет
поручителя, палача ли
дабы вчуже права качал
не спросили, когда кончали:
ни концов уже ни начал
ни саднящих извечно дёсен
после лакомого гнилья
но решительно
расчудесен
запах стираного белья
* * *
по обе – юдоли работа воловья,
где присно едины – арап и рапсод…
и вечные девочки [для поголовья]…
и вечные мальчики [для бития]…
чуть выше – как водится, чуждые тленья –
беспечные боги бездушных высот…
*безликое воинство
непротивленья
великому таинству
небытия.
update
…под колпаком уветливой эпохи *жить не дала и сдохнуть не дала, кидая эти крохотные
крохи со своего господского стола да [брезгуя обвисшею губою] вино и воду за ворот лия,
сретая боль и жалобу любую стеною отторженья и вранья, заклеив рот одной огромной плёнкой,
в cервильном и игрушечном раю причастности узорчатой попонкой любовно покрывая, как свою* −
снять со стены набоковские лыжи
и, данности рассыпав чемодан
и просочившись к выходу поближе,–
глядишь – и перейти через майдан…
поэтам
(из цикла «обмылки»)
…скидывая оковы,
смаргивая химеры,
больше не емля страха,
сроки поотмотав, –
то не твои ли, муза,
гаеры да гомеры,
выпроставшись из праха,
из тесноты восстав,
жажды твоей созданья,
веры твоей творенья,
нонешние юроды,
здешние дураки, –
с берега оправданья,
в радуге оперенья,
пристальнейше, как боги,
смотрят из-под руки?..
silentium
1
Смыв, как румяна, весну,
лето с ладони слизнув,
глянцевую желтизну
осени перелистнув,
к ногтю натуру прижав,
освободив от бинта
незарастающий шов
рьяного некогда рта, –
руки водою обдать,
чаю впотьмах заварить…
[благо, нигде не видать
дуры – куда говорить].
2
…Как обоюдно жизнь меня любила –
в глаза глядела, пряди теребила,
русалила, горбатого лепила,
как пачкала в эльфической пыльце
пытливые персты, как торопила,
секла крупой и ливнями кропила,
как метко в цель, опомнившись, лупила –
написано у цели на лице…
Но – завязала, вроде бы, забила.
[Хоть справиться по поводу – забыла].
На выходе – ни пафоса, ни пыла,
и памяти не стоит истязать…
− Скажи одно [мне скажут] – это было?
− Ты всё-таки скажи – ведь это – было?
− Пожалуйста, скажи – ведь это… было! –
И я скажу: мне нечего сказать.
дискурс
на пятачке – поди пересеки –
свершения сочтя и косяки,
решения [понеже не с руки,
оно тебе на кой – не оглашая] –
в башке, как эту дуру ни труди,
ни до не находя, ни впереди,
на языке – поди переведи –
безмолвия людской не оглушая,
где ни ни дыры, ни двери – на холсте,
и где ни эти, ждущие в хвосте,
ещё в упор глядящие, ни те,
уже мимоидущие, – не в теме,
и ты ни тем не дашь уже пяти,
ни с этими тебе не по пути –
поди пойми, куда теперь идти…
поди дойди, когда такая темень…
жизнь
под багровеющей селеной
как под иконой
в аду ли – гиблой магдаленой
в меду – горгоной
махнув слабеющею дланью
чернильной глади
её же раненою ланью
прощально глядя
как в это марево дрянное
[нехай − не китеж]
уходит самое родное –
сдыхай – не схитишь! –
её казны карманным вором
безумной гретой
опрятно сдохнуть под забором
гоморры этой
жизнь, update
…по следу шествуя, как тень
иезуитствуя «увиди»
в ночи настаивая «встань»
из синевы взывая «выди» –
мытарит прорвою утрат
враждою намертво связует
ждёт со свечой у Царских Врат
и Чистотою истязует
дверьми и кронами шумит,
надежду крохотную теплит,
и мысль пытливую томит,
и недра трепетные треплет,
и мякоть розовую мнёт,
и тлю податливую лепит,
пока Бессмертью не вернёт…
всё остальное — пунш и лепет.
* * *
хоть какою водой эту язвину сбрызнь –
это всё, говорю, называется жизнь
где же как её ушлую лампу ни три –
а всё то же вокруг [и оно же внутри]:
вечереющий холст, ободряюще пуст,
протекающий свод, паникующий куст
проживая, как свой, посреди пустыря,
прошлогодней листвой на ветру истеря
полудикий розарий невидимых ран
развороченный дёрн и жирующий вран
да на финише, всплыв изоткуда невесть,
сквозь рекламную муть и реальную жесть
приоткрыт на прощанье влюблённым глазам –
двадцать пятого кадра искомый сезам:
поле, глина её, колыма, полумгла…
где же тьмы полегли.
и сама полегла.