Опубликовано в журнале Новый берег, номер 30, 2010
Новогоднее
В окне прямоугольного окна
по черкотне березовых кривых
спускается пустая белизна
на клетчатый московский черновик.
В тепле оконный угол запотел,
и сквозь его застывшую слезу
в высокой клетке вспыхивает ель
цветами, неуместными внизу.
***
Москва торгова, таровата.
По всем подземным этажам
раскинулась ее палата,
что внутренний Азербайджан.
Спроси: зачем? — и нет ответа.
Так ненасытен аппетит,
как будто вестница-комета
уже о вечности свистит.
О человеке
Новый день начинается
и горит
Человек извиняется
говорит
Ничего нам не выдумать
не решить
Будем жить
Неумелое тулово
или дух
человека сутулого
в ямку бух
Вот слепая тетеря я
синяков бухгалтерия
ран гроссбух
По причине двуполости
без причин
состоят эти полости
из пучин
мы боимся их голоса
мы молчим
Успокойся
Человек успокаивается
и вот
возникает раскаивается
живет
Жизнь бескрайна
Гостья тайна
До свиданья
Еще о человеке
Человек себя ведет
как последний идиот.
Разум может заблудиться
меж двух сосен: нет и да.
Ну куда это годится?
Совершенно никуда.
Чтоб не умереть от счастья,
человек заводит страсти.
Рвет интимные тетрадки
до последнего листка.
Сам с собой играет в прятки.
Сам себя идет искать.
Все равно поставят мат,
и никто не виноват.
Человек идет на службу,
отправляется в тюрьму,
и ему уже не нужно
тосковать по ничему.
Человек берет заем
и решает жить вдвоем.
Повторяет пол-Европы
кто ай лав ю, кто жу тем.
Я люблю вас, недотепы.
Глупость — это насовсем.
Монжуик[0]
Это песня неопытности, и она же — вины.
Это путь по периметру пропеченной на солнце стены.
Это кислое счастье туриста: бреди да потей,
коль ворота закрыты, и нет ни дыры для незваных гостей.
Переимчивый Кэнон, приподнятый над головой,
заглянул через стену и видит пейзаж неживой:
полустертые строки, занесенные пылью торцы,
непростые постройки, в которых покойничают мертвецы.
Мы бредём по периметру. Нас наблюдают в упор.
Я попал в обрамленье. Я пойман, хоть, вроде, не вор.
Убежать невозможно, лишь друг друга в руках унести.
Я давно уже позван, зачем же по кругу брести.
От стены сквозь репейник мы спешим, мы спускаемся вниз.
Мы заросших ступенек не заметили, так пробрались.
Снова травы застыли. Сухостой от бессилия желт.
Мы здесь были. Мы были. Пережженного Бог бережет.
***
Однажды повеет в окно ветерком,
взыграет в луче пыльца,
И будто увидишь всю жизнь целиком,
С начала и до конца.
Порыв зарастет, как заброшенный сад,
И так велика печаль,
Как будто сегодняшний медный закат
Ты прежде уже встречал.
***
Б. Вайлю
Уходит время навсегда,
как позабывшееся имя.
Воздушная его среда
уже не воспроизводима.
Пальнули в воздух из ружья,
и мы летим, летим – а сами
на берегу небытия
печально хлопаем глазами.
А рядышком на грани сна
трава колышется ночная,
не вспоминая имена
и вообще не вспоминая.
***
Опять невзначай Рождество подошло,
и стало понятно, что горе — не зло.
В стране, заблудившейся где-то
на севере, где-то на том берегу,
скупаем все сласти: орехи, нугу,
и фиги познания в Нетто.
И нам открывается вид на пролив,
который, как юный писака, болтлив,
пока бесконечна бумага;
две точки на краешке черновика
стоят через черточку – руку рука
находит. Хоть счастье — не благо.