Перевод с немецкого Раисы Шиллимат
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 30, 2010
Райнер Мария Рильке
Мотив любви и смерти корнета Кристофа Рильке
Перевод с немецкого Раисы Шиллимат
О бедном корнете замолвите слово
Предлагаемый мною перевод одного из ранних произведений Р. М. Рильке не является премьерой русской версии ритмической прозы └Die Weise von Liebe und Tod des Cornets Christoph Rilke“ – └Мотив любви и смерти корнета Кристофа Рильке“. Молодой поэт написал это, как его принято называть, импрессионистское произведение осенью 1899 года, на вилле Вальдфриден в Берлине (район Шмаргендорф). Как утверждают исследователи его творчества, написал за одну ночь, и назвал └Der Cornet“. Первую версию автор так никогда и не опубликовал. В 1904 году Рильке доработал его, переименовал в └Die Weise…“, и подарил новый вариант Штефану Цвейгу. Но даже этот окончательный текст был опубликован только в 1906 году.
История создания поэмы такова: рыцарским поместьем Лангенау-Грэнитц, что недалеко от бенедиктинского монастыря Хемнитц, с 1408 (и примерно до 1670 года) владело некое семейство Рильке. Как-то, в одной их старинных хроник, юный поэт натолкнулся на упоминание о передаче прав на владение имуществом Кристофа Рильке (павшего в 1663 году в войне с турками) его брату Отто. Корнет пал в битве под Могерсдорфом у пограничной реки Раб. Взыграла фантазия, и юноша решил, что те, из семнадцатого века – братья Рильке – действительно его далёкие предки.
Вера Ахтырская в своей рецензии на └Собрание сочинений Р. М. Рильке в трех томах“ (Харьков: Фолио; Москва: Аст, 1999), опубликованной в петербургском журнале └Новая русская книга“ № 5, 2000, режет правду-матку с плеча, не взирая на лица: └…кажется странным желание составителей собрания сочинений вновь уделить столь большое внимание ранним стихотворным книгам Рильке, вместо того чтобы ограничиться несколькими наиболее яркими образцами его ранней лирики. В этой связи достаточно упомянуть хотя бы └Песнь о любви и смерти корнета Кристофа Рильке“, пожалуй, самом бездарном и безвкусном сочинении (курсив мой – Р. Ш.), вышедшем из-под пера юного Рильке и впоследствии вызывавшем у него, по собственному признанию, лишь неловкость и досаду, – в харьковско-московском издании └Корнет“ напечатан в трех (!) различных переводах.“
Хочется заметить, что это высказывание если не шокирует, то кажется слишком смелым. Во-первых, мнение автора того или иного произведения не всегда совпадает с мнением его читателей, во-вторых, моей коллеге-переводчице не стоило бы так рьяно демонстрировать своё единодушие с самокритичным гением. И ещё нелишне напомнить известные, наверняка и ей тоже, слова, └что положено Юпитеру…“ К тому же история литературной жизни произведения, доказывает, что В. Ахтырская со своими компетентными высказываниями, всё-таки, явно поторопилась. В чём может крыться причина такого негативного отношения именно к этому произведению? В высоком поэтическом мастерстве самого переводчика, или, скорее, привычки петь с чужого голоса?
Может, стоит предположить, что в её сердце постучался отголосок тех, уже далёких от нас 20-50-х годов, когда переводы из Рильке в России не приветствовались. В это время его называли не иначе, как └аристократическим эстетом, мистиком, реакционером“. Для него подыскивались и другие эпитеты, но в этом же ключе. И всё-таки, несмотря ни на что, именно └Корнет“ – эта ритмизованная проза – переводился на русский язык с завидным постоянством. Поэма-баллада появлялась в разных исполнениях, и многократно: в 1918, 1924, 1927, 1941, 1981, 1996, 1998, 2000, 2003 годах. Называлась она └Песнь о любви и смерти корнета Кристофа Рильке“. Самый растиражированный перевод принадлежит Е. Суриц. Любой желающий может прочесть его в интернете.
Не побоюсь громких слов, но именно победное шествие детища молодого поэта началось 23 мая 1912 года. Произведение вышло в первом томе сборника издательства └Insel-Bücherei“, тираж которого составлял 10000 экземпляров. В мгновение ока сборник был распродан. Именно поэма Рильке обеспечила популярность всех книг этой серии.
На сегодняшний день количество опубликований └Корнета“ приближается к полутора миллионам экземпляров. Это произведение было неоднократно положено на музыку. Композиторы Пауль фон Кленау (1918) и Курт Вайль (1919) написали кантаты. Речитативы для чтеца или для хора с оркестром создали Виль Айзенман (1936), Франк Мартин (1942), Виктор Ульман (1944, в концлагере Терезианстадт, незадолго до отправки в Аусшвитц), а так же Дуглас Лильбёрн (1950). Балладу └Корнет“ написал Анри Коре (1951), на основе текста Рильке в оперных театрах идёт опера Зигфрида Маттуса (1983). На конкурсе национальной премии └Золотая маска“ в Санкт Петербурге в 1999 году, в номинации опера, спектакль └Песнь о любви и смерти корнета Кристофа Рильке“ З.Маттуса в постановке театра └Санкт-Петербург-Опера“ был признан лучшим.
Что же привлекает читателей и переводчиков в этом произведении? Почему к нему то и дело возвращаются? Это не поэма в стихах. Но и не проза тоже. Грань перетекания одного жанра в другой так тонка, что читатель почти не ощущает её. То же самое можно сказать и о содержании текста: романтика боевых походов неотделима от реальной жестокости войны, а строгая завязка и безжалостная развязка, убеждающие своей документальностью, одновременно служат обрамлением той мистической атмосферы, в которую погружён юный корнет. Атмосферы, которая, с одной стороны, обволакивает и притупляет его пробуждающиеся чувства, с другой же будоражит жизненную силу, сопровождает в любви и смерти.
Огромную популярность эта романтическая история имела во время обеих мировых войн, когда людям была особенно близка и понятна фигура молодого солдата из средневековья, парящего над временами, который волею судеб балансирует между (всеми и вся прославляемыми) честью, героизмом, благородством, и совершенной бессмысленностью смерти в самом начале жизни. Это очень знакомо всем людям, независимо от национальности и страны проживания.
Елена Лусенкова в своей диссертации └Поэзия и проза Р.М. Рильке в русских переводах“ отмечает: └В языковой личности Рильке … произошло определенное нивелирование национально обусловленных особенностей, что способствовало становлению уникальной языковой личности общечеловеческого типа.“ Не в этом ли секрет?
Предисловие переводчика
Мотив любви и смерти корнета Кристофа Рильке
… 24 ноября 1663 года Отто фон Рильке был пожалован частью состояния, оставленного павшим в Венгрии братом Кристофом, куда входили дворянские усадьбы в Лангенау-Грэнитце и Цигре, а также замок в Линде. Для вступления во владение имуществом он должен был дать подписку, согласно которой его обладание ленным поместьем признаётся недействительным в случае, если его брат Кристоф вернётся назад. Согласно предъявленному им свидетельству о смерти, брат скончался во время компании барона фон Пировано в звании корнета Хейстерского австрийского императорского конного полка…“
Скачка, скачка… днём и ночью… снова скачка… днём и ночью… скачка без конца… смелость утомилась, а тревога велика…
Не горбятся горы, деревья отстали, никто не отважится стать у дороги. Измучены жаждой, чужие лачуги устало столпились – хотели напиться. Напрасно безвольно присели у сруба – пришла в запустенье криница. Ни башни вокруг… нет для глаза отрады…
Сгустилась тьма… нам путь знаком… ужели? Сегодня – как вчера, а завтра – как сегодня: с зарёй мы скачем к солнцу… оно всё тяжелее… ближе… ближе… а ночью возвращаемся назад – к началу уже прожитого дня…
Или, быть может, это снится нам?
Нещадно солнце палит, как в краю родном в разгаре лета, когда мы жарким днём прощались с домом. И долго пламенели на зелёном поле луга одежды наших женщин, вслед смотрящих.
Теперь мы долго-долго только скачем… скачем… Уже, должно быть, наступила осень в краю далёком, где наши женщины, печалясь, вспоминают нас.
Фон Лангенау на скаку поворачивается в седле и обращается к соседу: └Господин Маркиз…“
Рядом с ним всадник – маленький француз, который только в первые три дня похода балагурил и смеялся, а теперь всё больше молчит. В нем появилось что-то от ребёнка, который очень хочет спать. Его белый воротник из тонкого кружева запылился, но он даже не замечает этого. В своём бархатном седле маркиз напоминает увядающий цветок.
Фон Лангенау улыбается и продолжает: └У Вас удивительные глаза, господин Маркиз. Вы, вероятно, похожи на Вашу матушку“.
При этих словах маленький всадник вдруг расцветает, отряхивает воротник, и сияет, как новая монетка.
Кто-то рассказывает о своей матери, похоже, немец. Он медленно подыскивает слова, а потом говорит громко, чтобы всем было слышно. Рассказчик по своей манере повествовать напоминает девушку, которая плетёт венок на весенней полянке: она задумчиво подбирает цветок к цветку, и ещё сама не представляет, какой венок из всего этого сплетётся.
О радости будет ли сказ? О страданье ль?
Все прислушались. Даже перестали сплёвывать. Ведь в сёдлах настоящие благородные господа, они-то знают, как себя подобает вести. А тем из отряда, кто плохо понимает по-немецки, остаётся только различать знакомые им слова: └вечером“… └был маленьким“…
То, что рассказывает один из них, про себя вспоминает каждый, словно только одна мать на всех и есть на всём белом свете. Это сблизило их, господ из Франции и Бургундии, из Нидерландов и Кернтенских долин, из богемских замков и от двора кайзера Леопольда.
Полк долго скачет навстречу сумеркам. Умолкли всадники, но каждый про себя произносит только ему одному ведомые заветные слова.
Маркиз, вглядываясь во что-то, снимает шлем. У него тёмные, мягкие волосы, и, когда он наклоняет голову, они красиво, как у женщины, рассыпаются по плечам…
Теперь фон Лангенау тоже различает: там, вдалеке, окружённое сияньем, вырисовывается что-то тонкое и тёмное – видимо, одинокая полуразрушенная колонна.
И только позже, когда она была уже далеко позади, корнета вдруг осенило: как же он не догадался, ведь это была фигура мадонны!
Костёр на бивуаке. Воины сидят вокруг и ждут. Хотя ратники смертельно устали, все ждут, когда кто-нибудь запоёт…
На запылённые сапоги падают тяжёлые красные отблески огня. Бескрылые, они доползают до самых колен и заглядывают в сложенные на коленях руки. Лица остаются в тени.
И всё-таки, на какое-то мгновенье, глаза маленького француза сверкнули: он достал и поцеловал маленькую розу… Снова спрятал – теперь она вянет на его груди.
Фон Лангенау никак не мог заснуть, и невольно подсмотрел этот поцелуй. └У меня нет розы – подумалось ему – а у него есть“. Потом он запел. Это была старая грустная песня, которую поют девушки осенью на полях, когда сбор урожая подходит к концу.
Маленький маркиз обращается к фон Лангенау:
– Вы ведь очень молоды, корнет.
– Мне восемнадцать – то ли печально, то ли слегка вызывающе отвечает тот. Оба умолкают.
Потом француз спрашивает:
– У Вас есть дома невеста, господин юнкер?
– А у Вас? – вопросом на вопрос отвечает юноша.
– Она такая же белокурая, как и Вы.
Они снова замолкают, потом уже немец нарушает тишину:
– Так зачем же Вы, чёрт побери, уселись в седло и скачете по этой пропитанной ядом стране навстречу турецким псам?
Француз улыбается:
– Чтобы вернуться.
Тогда запечалился фон Лангенау. Он подумал о беленькой девочке, с которой, играя, часто вёл себя совершенно необузданно, даже дико. Ему захотелось домой, всего лишь на минутку, только затем, чтобы успеть сказать ей: └Магдалена, прости, что я был таким “. └Странно, а почему – был?“ – задал он вопрос сам себе.
Потом наступает утро. Из рассветного сумрака выступает всадник, потом другой, четвёртый, десятый… Все огромные, в железных доспехах. За ними ещё тысячи – армия.
– Пусть дева Мария хранит Вас, юнкер!
– Счастливо вернуться домой, маркиз!
Как трудно расставаться! Они вдруг понимают, что стали друзьями, нет больше – братьями. Они доверяют друг другу, потому что каждый знает о другом так много. Они медлят. А вокруг спешка и конское ржанье. Вдруг маркиз сдёргивает большую перчатку с правой руки. Он извлекает на свет маленькую розу и отделяет от неё лепесток так, словно отламывает кусочек просвирки:
– Она защитит Вас. Прощайте! Да хранит вас Бог!
Фон Лангенау долго и удивлённо смотрит французу вслед. Потом осторожно прячет лепесток в нагрудный карман мундира. Отныне этот белый ангел-хранитель будет то подниматься вверх, то опускаться вниз на горячих волнах его сердца.
Труба зовёт, и юнкер вливается в поток всадников. Он грустно улыбается – его охраняет чужая невеста.
День в обозе. Пестрота одежд, ругательства, смех – лагерь восхищает именно этой суетой. Бегают мальчишки всех возрастов. Потасовки и крики. Подходят публичные женщины в пурпурных шляпах на распущенных волосах. Машут зазывно руками. Тут же за ними выступают господские холопы, темнолицые, словно ходячие призраки ночи. Они прижимают женщин к барабанам, и так похотливо-грубо обнимают их, что на тех трещат платья. От неистового сопротивления горячих рук барабаны просыпаются. Они бьют и бьют, как в тревожном сне. А вечерами на них ставят фонари, и происходит что-то диковинное: от вина в железных кружках исходит свечение. Вино ли это? Кровь ли? Кто различит?
Фон Лангенау никого ни о чём не спрашивает – он узнаёт генерала сразу. Корнет спрыгивает с коня прямо в облако поднятой пыли и склоняет голову в поклоне.
Корнет предстаёт перед великим генералом Шпорком. Граф величественно стоит около своей белой лошади. Его длинные волосы отливают металлом.
Юноша протягивает графу своё рекомендательное письмо. Но Шпорк приказывает:
– Читай бумажку, – его губы, кажется, даже не шевельнулись. Они у него не для бесед с нижестоящими – они нужны ему, чтобы браниться. Все распоряжения отдаёт его правая рука, и за ней внимательно следят: одно движение – к исполнению. Точка!
Корнет обмер. Он плохо понимает, где он находится. Выше Шпорка нет ничего. Даже небо куда-то отступило. И тогда большой генерал окликает его:
– Корнет!
И это больше, чем можно было ожидать.
Его рота находится на другом берегу Рааба. Фон Лангенау скачет туда один. Равнина. Поздний вечер. Кованый позумент седла проблёскивает металлом сквозь пыль. Поднимается луна. Он замечает, как она освещает его руки, и уводит его в мир юношеских мечтаний.
Вдруг голос из мрака его окликает.
Отчаянно кто-то до хрипа взывает,
Рвёт в клочья объявшие думы.
Иль хищника птица о милости молит?
О, нет – одинокое дерево стонет,
И плачет, и просит: спаси, человек!
С земли поднимается кто-то у древа…
О Боже – младая здесь прячется дева!
Нагая, в крови, тянет руки – спаси!
Он прыгает в чёрную зелень,
Верёвки мечом разрубает.
Как взгляд её жжёт!
А зубы – в оскале.
Смеётся ль она,
Иль сейчас искусает?
Как страшно…
скорее в седло… прочь, прочь… как можно скорее… сквозь ночь,
сжимая кровавые путы в руке.
Фон Лангенау, погружённый в свои мысли, пишет письмо. Медленно вырисовывает он крупными, прямыми буквами:
└Маменька,
Вы любили меня – я стал знаменосцем,
Будьте ж мною горды – я стал знаменосцем,
Слёз не лейте по мне – я ведь стал знаменосцем“.
Потом он прячет письмо в то потаённое место, где лежит лепесток розы. Он размышляет о том, что письмо пропитается её ароматом. И ещё он думает, что, может быть, кто-нибудь найдёт его. Так он думает… а враг уже рядом.
Кони перескакивают через убитого крестьянина. Его глаза широко раскрыты, в них что-то отражается, но это вовсе не небо. Потом слышится вой собак, значит, рядом, наконец-то, деревня. Сразу за хижинами, возвышается каменными стенами замок. К нему перекинут широкий мост. За ним большие ворота. Призывно трубит полковой рожок. Грохот, скрежет, собачий лай. И вот ржанье, стук копыт и крики уже во дворе.
Замок взят! Погостим! Отдохнём! Попируем!
Хотя бы на день позабыть походной пищи скудость. Хотя бы сутки не хватать из рук чужое на скаку. Однажды полностью отдаться праздной ночи, и осознать: что Бог послал – то хорошо. Пусть дух переведёт солдатская отвага – растянется на шёлковой постели, иль молча завернётся в одеяло.
Какое это счастье, позабыть, хоть ненадолго, что ты солдат. Искупаться, распустить волосы, откинуть воротник, глубоко погрузиться в мягкое кресло, испытать блаженство до самых кончиков ногтей. И вспомнить, что на свете есть женщины.
Что делает эта – в белом? …А та, какова – в голубом?! …Что за руки у них! Когда светловолосые юноши приносят им тяжёлые блюда с сочными фруктами, они смеются и щебечут, как птицы.
Трапеза начинается и незаметно превращается в праздник…
Высокое пламя трепещет, вкруг него крепнет гул голосов. Из бокалов и отблесков огня то и дело выплёскиваются, перехлёстывая друг друга, звуки невнятных песен. И вот, наконец, из зародившихся где-то тактов вырывается танец. И всех увлекает! Идёт ударной волной по залам, встречает самого себя, самого себя выбирает… То прощается, то снова возвращается, наслаждается блеском, и, ослеплённый светом, укачивает самого себя на летнем ветру, который прячется в платьях горячих женщин.
Из тёмного вина и тысяч роз перетекает время упоённо – в грёзы, в ночь.
Лишь юноша стоит один, взволнованный, великолепием этим очарованный. Похоже, ждёт – не пробудится ль он. Ведь это всё, как сон: земля чужая, праздники, а женщины какие! Движенье каждое у них – что складки ниспадающей парчи.
Они проводят целые часы за звенящими серебром разговорами. Иногда женщины поднимают руки, и ему кажется, что где-то далеко, где ему никогда не бывать, они ломают невидимые розы. И тогда он мечтает навсегда остаться вместе с ними: быть таким же, как они – нарядным и счастливым, и, может быть, ему удастся когда-нибудь заслужить у прелестниц венец на свою всё ещё свободную голову.
Одетый в белые шёлка юноша понимает: проснуться он не может – ведь он вовсе не спит. Просто его разум смущён тем, что происходит сейчас вокруг. Это страшит его – он спасается бегством в мечтах, и вот теперь стоит он в парке – в черном парке, совершенно одинок.
А праздник далеко. И свет обманчив. Лишь ночь холодна и близка.
Он спрашивает женщину, которая склоняется к нему:
– Ты ночь?
Она смеётся.
Ему вдруг становится стыдно за своё белое одеяние.
Он хочет оказаться далеко, один и быть до зубов вооружённым – в полном боевом снаряжении.
– Куда ты? Разве ты забыл? Сегодня ты мой паж. Ты покидаешь меня?
– …
– Подумай, ведь я заберу твоё белое одеяние, а вместе с ним – всё.
– …
– Ты скучаешь по своему грубому мундиру? Ты замёрз? Ты тоскуешь по дому? – ночь улыбается.
– Нет… – тут детство мягкой тёмной шалью вдруг соскользнуло с его юных плеч.
– Кто его забрал – не ты ли? – спрашивает он каким-то чужим голосом, – я ведь знаю – это ты!
В мгновенье ока на нём нет ничего. Он обнажён, как святой. Просветлённый и худой.
Постепенно замок погружается в темноту. Все утомлены: кто устал, кто влюблён, кто пьян. После стольких беспокойных полевых ночей – постели. Ложась на широкие дубовые ложа, даже молятся иначе. Совсем не так, как в пути, опускаясь на колени у какой-нибудь несчастной борозды, рискуя упасть в неё и заснуть там – вечным сном.
– Господи, воля твоя…
Коротки молитвы в постели. Но истовы…
Темна спальня в башне. Но их лица освещены улыбками. Они протягивают руки вперёд и находят друг друга на ощупь, как слепые дверь.
Почти как дети, которые боятся темноты, двое прижимаются друг к другу. Но они совсем не испытывают друг перед другом страха.
И нет ничего, что было бы против них: вчерашний день угас, а день завтрашний не настанет. Потому, что время рухнуло. Цветы нежности распускаются на его обломках.
Он не пытает её о супруге. Она не спрашивает, как его зовут.
Ведь они слились, чтобы почувствовать себя половинкой другого. Они дадут сто новых имён друг другу. А потом заберут их назад – осторожно, как снимают перед сном дорогие серьги.
На кресле в прихожей висит мундир, бандельера и плащ фон Лангенау. Его перчатки лежат на полу. Знамя стоит, прислоненное к перекрестью оконной рамы. Оно тёмное, высокое и стройное.
Ураган гонит облака через всё небо. Моментами он превращает чёрную ночь в белую. Лунный свет длинной полосой пробегает по спальне и исчезает. Неподвижное знамя отбрасывает беспокойную тонкую тень. Кажется, оно видит сны.
Видимо, где-то открыто окно… или это ветер гуляет в башне? А, может, кто-то бродит по комнатам и хлопает дверьми?
Уйди, кто б ты ни был – каморку тебе не найти, ведь она спрятана за тысяча первой дверью. В ней царствует сон – один на двоих, как бывает на двоих одна мать или одна смерть.
Что? Ужель утро? И солнце встаёт? Какое оно большое! Всюду голоса… Никак птичьи?
Вокруг светло, но день не настал.
Вокруг гомон, но это не птицы.
То, что светится – это стены. Те, что кричат – это окна. Багровея, они стенают, обращаясь туда, наружу, к толпам врагов, которые уже стоят стеной в мерцающих полях. Глазницы окон кричат: пожар!
Со следами прерванного сна на лицах люди несутся, кто полуодет, кто в латах, кто совсем гол. Из зала в зал, с этажа на этаж, сверху вниз – ищут выход.
Трубы, словно у них перехватывает дыхание, захлёбываются во дворе:
Сбор, сбор!
И дрожь барабанов.
Но знамени нет.
Крики: корнет!
Молитвы, вопли, топот копыт.
Вдруг тихо: корнет!
Проклятье: корнет!
Металл о металл, приказ и сигнал.
Ещё раз: корнет!
Заклинанье: корнет!
Отчаянье, ужас. В седло – и вперёд!
Но знамени нет.
А в замке идёт состязание. Кто взапуски первый – корнет или пламя?
В огне переходы и залы в дыму… дверные проёмы встречают, и, тлея, его обнимают… стремглав по ступеням, которые жгут… он слышит: корнета зовут.
Он вырвался: буйство огня позади! В руках из горящего зданья выносит он белое знамя, как женщину без сознанья.
Корнет на коня – шпоры в бока: через трупы и стоны, рвы и заслоны – вперёд, обгоняя своих.
Пробуждается знамя от сна, оно величаво, как никогда. Теперь все его видят, под ним узнают непокрытую светлую голову знаменосца.
Вдруг полотнище странно блеснуло, потом засветилось всё, вмиг стало огромным и, полыхая, одиноко устремилось вперёд…
Враги пустились наперерез… они уже нагоняют горящее знамя.
Фон Лангенау встретил врага лицом к лицу, но совсем один.
Страх на какую-то секунду остановил неприятеля… в руках у корнета, зажатого в кольцо, медленно догорало знамя…
Почти задумчиво оглядывается вокруг знаменосец. Всё здесь чужое, пёстрое. Как это похоже на сад, думает он и улыбается. Вдруг он чувствует на себе чьи-то взгляды и различает воинов. Теперь он понимает, что это псы-иноверцы. Он бросает коня в самую гущу врагов.
Это позади него сейчас идёт жестокий бой, а здесь, вокруг – сад… всего лишь сад…
Сад с весёлым каскадом фонтанов: шестнадцать кривых сабель, взметнувшихся над ним, сверкнули лучами лезвий в праздничном фейерверке.
А во дворце дотлевает мундир – в его кармане письмо с розовым лепестком чужой невесты.
Уже наступившей холодной и печальной весной, курьер барона фон Пировано медленно въехал в Лангенау. Старая женщина, встретившая его, горько зарыдала.
Написано в 1899, опубликовано в 1906.