Стихи
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 29, 2010
Борис Херсонский
НИКТО НЕ ТОРОПИТСЯ
Стихотворения
***
Если б никто не научил Саломею танцу семи покрывал,
об Иоанне Крестителе мало бы кто горевал.
Две тысячи лет − как был посажен в подвал −
так и сидел бы пророк в темнице, кашу ел, экскременты бы зарывал
там же в углу,
в земляном полу,
копал бы ямку черепком от печного горшка,
да над Иродом потешался бы исподтишка.
А Ирод бы царствовал, вина себе подливал,
не просил бы падчерицу о танце семи покрывал,
которые постепенно падают, обнажая девичий стан
с втянутым животом, круглым пупком и нежным пушком,
знай, наполнял бы питьем граненый стакан,
да захаживал бы туда, куда царь ходит пешком,
становился б к стене, пускал бы струю,
думал бы думу свою.
Но все сложилось иначе − на блюде лежит голова,
на губах ее запеклась кровь и пророческие слова,
о том что дорога у Господа должна быть ровна и пряма,
а придет ли Господь, не нашего дело ума.
А топор при корне дерева и теперь лежит, как лежал,
и не помнят своей вины те, кто пророка жизни лишал.
И стоит обнаженная девочка − семь покрывал у ног.
Она танцевала так, как никто станцевать не смог.
***
Лежат, уткнувшись друг в друга, скошенные дедушкины ботинки.
Стоит в прихожей черный зонтик с ручкой резною.
В стакане по кругу плавают маленькие чаинки.
Шумный дождь ночной за окном − так бывает только весною.
Так бывает только весною, или вообще не бывает.
Одна чаинка тонет, другая − всплывает
Мальчик спит, вспоминает подружку, пускает слюну в подушку.
Люди, как дедушкины ботинки, лежат, уткнувшись друг в дружку.
А дедушка пьет третий стакан холодного, слабого чая,
ни весны, ни ночи, ни старости не замечая.
***
вечная жизнь переписана набело без помарок
она состоит из больших площадей триумфальных арок
мы ее никогда не заслужим это подарок
потому что небо с землей давно миновали и море
обмелело исчезло или исчезнет вскоре
и останутся в воздухе крупные рыбы с тоской во взоре
дети на трехколесных велосипедах многочисленные предметы
значенье которых забыто например сигареты
кент филипп морис баллистические ракеты
в которых мирный атом и подопытные собаки
вместе ждут сигнала атаки
вечность будет стоять на своем и молчать о своем позоре
не вступай с ней в спор она всегда побеждает в споре
***
родство горних сфер и горных пород
в курсе занимательного богословия за живое берет
охромевший архангел крылатые бунтовщики
археологические находки упакованные в ящики
руины цивилизации как царствие внутри нас
павшее при восстании мощных телесных масс
слой жировой возрастает по мере приближения холодов
детей приглашают к столу ужин готов
ужин дымится блюдо лежит на столе еда
распластана по тарелкам размазана как всегда
по грязной клеенке крошки лежат на полу
се человек стекает кровь по челу
се человек потерявший себя в других существах
сбившийся с мысли путающийся в словах
зовущий маму а мать вот она у подножья креста
рядом с ней ученик в отдаленьи легионеров пол ста
соскребает Художник краску с неудавшегося холста
JESU, MEINE FREUDE!
Небольшой орган называется позитив.
Ход клавиш слышнее, чем звук. Пора давно
настроить, отладить, механику подкрутив
и там, и там, всех дел на неделю, но
не сыщешь специалиста, не залатать меха.
Пусть инструмент стоит, как стоял, подалее от греха.
Мы тоже будем стоять такими, как есть,
инструменты Господни что нынче в цене небольшой.
Не горело ли сердце наше, слыша благую весть?
Прозрачна душа. Видно все, что есть за душой.
Подойди поближе, ты можешь взглянуть,
даже потрогать, но руку лень протянуть.
На стене над органом картина «Адам и Ева в раю».
Фиговые листы, как заплатки на укромных частях тел.
В облаках − ангелочки, семь тысяч лет в едином строю.
Музыкант состарился, храм − почти опустел.
Родословное древо греха, по стволу сползает змея.
Органист наигрывает: «Иисусе, радость моя!»
***
больной очнулся тихо скулит как дитя
зовет сестричку мамочку просит пить
ничего уже не будет хотя
все еще может быть
***
в ритуальных одеждах в облаке предписаний запретов
не коснувшись ни одного из табуированных предметов
не вкусивши нечистого они закончили дни
когда солнце ходило с запада куда ему было угодно
луна вращалась а звезды парили свободно
и деревья с корней сбивались от беготни
когда бородатый космос в царской короне
на грубо сколоченном табурете сидел как на троне
и сдувал галактики ладонь поднося ко рту
когда темные рыбы пешком по волнам ходили
а люди искали истину и представьте себе находили
и истина была белой как кораблик в морском порту
теперь все не так все погрузились в пучину
ужасных бедствий владыки берут не по чину
солнце знает стороны света реки вошли в берега
истина отшвартовалась и капитан на мостике
танцует что твоя креветка на мускулистом хвостике
и барашки овечки дружно ощипывают луга
что же делать им каждую мысль сверявшим
по огромной и сложной книге на душу грех не взявшим
людям в черном среди людей в желтом и голубом
не говоря уже о сиреневом синем алом
все уже свершилось и дело осталось за малым
прошибить высокую стену высоким лбом
***
Не хочешь − не надо!− говорит мама и уносит тарелку остывшего супа.
Скорее всего подогреет и принесет обратно.
Надо бы сразу съесть. Сопротивляться глупо.
Но ситуация повторяется многократно.
С утра − детский садик. Средняя группа.
Огромные няни. Гора игрушек облезлых − медведей, кошек.
Ряд белых ночных горшков за занавеской
зеленой, застиранной в бывший желтый горошек.
Прогулка по улочке − солнечной, пыльной, одесской.
Открытия в области сравнительной анатомии − без объяснений.
Рисовать положено море с корабликом или зайчика на полянке,
или − кактус и фикус − весь набор домашних растений,
но мальчики чаще рисуют танк и солдата на танке.
Танки едут в столицу Венгрии или еще куда-то
куда скажут-прикажут − солдат рискует разбить коленки.
Все зависит от времени, то есть − какая дата
на отрывном календаре, висящем на стенке.
Хороша, заманчива участь солдата:
у него и повидло слаще, и какао без пенки.
***
У Фиры лицо доброе, а сердце − злое,
собственно, и лицо злое, но не в поверхностном слое,
там, в глубине лица скрыто нечто такое…
По-библейски − Эстер, Эсфирь, по-нашему тетя Фира.
Идет, несет в авоське две бутылки кефира
по тридцать семь копеек, из них бутылка − пятнадцать.
На высокий третий этаж нелегко подняться.
На кефире фольга зеленая, а на ряженке золотая,
как будто нимб, а ряженка эта − святая.
До дома пять минут неспешного хода,
два квартала, как до конца отчетного года.
На углу Фира встречает инженера с молмаслозавода.
Пять минут разговора о том о сем по порядку,
инженер болельщик, а вчера забили «в девятку».
В Кремле открылся пленум, а у мамы язва на язве,
на Пушкинской − новая булочная, но за этим усмотришь разве?
Навстречу Эсфири − Юдифь в платье из китайского шелка.
В руках у Юдифи черная клеенчатая кошелка,
в кошелке что-то большое, круглое, это, наверно,
кочан капусты. Или − голова Олоферна.
***
Ей сто десять лет.
Временами
она чувствует себя одинокой.
Тогда она думает о новом замужестве.
У нее свои принципы −
мужчина должен быть старше женщины
минимум на пять лет.
Это затрудняет поиск.
Но никто не торопится.