Роман, продолжение. Перевод с французского Сергея Юрьенена и Ауроры Гальего
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 27, 2010
Мои друзья
Роман, продолжение. Перевод с французского Сергея Юрьенена и Ауроры Гальего
Язык оригинала: французский
***
— У вас есть деньги?
— Да… да.
— Покажите… Покажите их.
Я открыл бумажник. Чтобы он не увидел всех моих банкнот, я вытащил один, который на воздухе свернулся.
— Держите, друг мой. Возьмите этот банкнот в десять франков.
Несчастный смотрел на банкнот с любовью, и целую минуту пытался его разгладить.
Мы вошли в ресторан, я впереди.
— Что хочешь заказать?
Теперь я называл его на «ты», потому что он мне был обязан жизнью, потому что был бедней, чем я.
— Как вы.
— Тогда красного?
— Да.
Нам принесли вина в чисто вымытом литровом графине, нарезанного хлеба и четыре колбаски, которые потрескивали даже в тарелках.
Я расплатился.
Я всегда плачу сразу. Так мне спокойней. Я знаю, что деньги, которые остались в бумажнике, принадлежат мне целиком.
Моряк набросился на колбаски.
— Осторожно, ешь не торопясь.
Он мне не ответил. Я почувствовал, что значение мое в его глазах уменьшилось.
Когда он кончил, я его спросил:
— Хорошо поел?
Он утер усы ладонью, прежде чем ответить «да».
Поскольку он меня не благодарил, я добавил:
— Было вкусно?
— Да.
— Ты наелся?
— Да.
Меня раздражало, что по-прежнему он не проявлял признательности.
Чтобы напомнить ему о подарке, который я ему сделал, я спросил у него:
— Те десять франков при тебе?
— Да.
И впрямь, он не был деликатным. Я бы на его месте был бы более вежлив с благодетелем. Ему повезло, что благодетелем оказался я. Я человек широкий, и я милосерден. Неблагодарность не мешает мне делать добро.
— Так как же тебя зовут?
— Племяш… а тебя?
Теперь он мне тыкал. Я заметил, что нельзя сходиться коротко с плохо воспитанными людьми. Они путают дружбу с фамильярностью. Они сразу воображают себя равными вам. Расстояние, вас разделяющее, исчезает. Что касается меня, то я никогда не сходился с людьми, которые, будучи выше меня, выказывали по отношению ко мне фамильярность. Я прекрасно знаю, что это раздражает.
Не то, что Племяш меня сердил, но он мог быть более деликатным. Я был деликатен с Бийаром.
Но, поскольку я хороший человек, я ответил своему соседу:
— Виктор Батон.
Теперь краснота спелых фруктов окрашивала его скулы, над выступами костей. Борода перестала топорщиться. Крошки хлеба пристали к свитеру.
Несмотря на нехватку деликатности, Племяш был мне симпатичен. Наконец-то я нашел друга, на которого мог бы положиться. Он не знал никого, кроме меня. Моя ревность не имела оснований проявиться. К тому же, я гордился тем, что в этой жизни я более ловок, чем он. Когда мы выйдем вместе, он пойдет по улицам, которые мне нравятся; будет останавливаться перед магазинами, которые я люблю.
— Где ты будешь спать сегодня? — спросил я, прекрасно зная, что он бездомный.
— Не знаю.
— Не волнуйся, я тобой займусь.
Первой мыслью было устроить его у себя. Но очень быстро я оставил этот проект. Во-первых, консьержка бы сделала гримасу. А потом моя кровать — это святое место. У меня, как у всех, есть свои мании, особенно в моей комнате. Если бы мне пришлось засыпать, укрывшись на одеяло меньше, я бы всю ночь не сомкнул глаз. Утром, умываясь, я бы чувствовал себя неудобно. Лучше если я сниму ему комнатку в отеле. За десять франков в неделю можно найти совсем неплохую мансарду.
На этой последней мысли я остановился. Однако не спешил объявлять это моряку. Я предпочитал держать его в тревоге.
В это мгновение я почувствовал, что для него я провидение. Он был бледен. Когда богатые люди впадают в тоску, они умеют себя держать. Он был беден, он этого не умел. Его руки подергивались, как руки спящих, по которым прогуливается муха. Его беспокойные глаза двигались резко, как у негра.
Это нехорошо, когда испытываешь удовольствие, оказывая кому-нибудь милость. Однако меня можно было извинить, поскольку, если я и выдерживал его в томлении, то только для того, чтобы объявить ему хорошую новость. Я не вел бы себя так, если бы не хотел взять его под опеку.
— Хочешь выпить, друг мой?
— Да.
Я заказал еще литр вина.
Выпивая, я удостоверился, что мои ногти чище, чем у моего соседа. Я не знал, должен ли я гордиться этим или впасть в смущение.
— У вас есть деньги?
— Да… да.
— Покажите… Покажите их.
Я открыл бумажник. Чтобы он не увидел всех моих банкнот, я вытащил один,
который на воздухе свернулся.
— Держите, друг мой. Возьмите этот банкнот в десять франков.
Несчастный смотрел на банкнот с любовью и целую минуту пытался его разгладить.
Мы вошли в ресторан, я впереди.
— Что хочешь заказать?
Теперь я называл его на “ты”, потому что он мне был обязан жизнью,
потому что был бедней,чем я.
— Как вы.
— Тогда красного?
— Да.
Нам принесли вина в чисто вымытом литровом графине, нарезанного
хлеба и четыре колбаски, которые потрескивали даже в тарелках.
Я расплатился.
Я всегда плачу сразу. Так мне спокойней. Я знаю, что деньги, которые
остались в бумажнике, принадлежат мне целиком.
Моряк набросился на колбаски.
— Осторожно, ешь не торопясь.
Он мне не ответил. Я почувствовал, что значение мое в его глазах уменьшилось.
Когда он кончил, я его спросил:
— Хорошо поел?
Он утер усы ладонью, прежде чем ответить “да”.
Поскольку он меня не благодарил, я добавил:
— Было вкусно?
— Да.
— Ты наелся?
— Да.
Меня раздражало, что по-прежнему он не проявлял признательности.
Чтобы напомнить ему о подарке, который я ему сделал, я спросил у него:
— Те десять франков при тебе?
— Да.
И впрямь, он не был деликатным. Я бы на его месте был бы более вежлив
с благодетелем. Ему повезло, что благодетелем оказался я. Я человек
широкий, и я милосерден. Неблагодарность не мешает мне делать добро.
— Так как же тебя зовут?
— Племяш… а тебя?
Теперь он мне тыкал. Я заметил, что нельзя сходиться коротко с плохо
воспитанными людьми. Они путают дружбу с фамильярностью. Они сразу
воображают себя равными вам. Расстояние, вас разделяющее, исчезает.
Что касается меня, то я никогда не сходился с людьми, которые, будучи
выше меня, выказывали по отношению ко мне фамильярность.
Я прекрасно знаю, что это раздражает. Не то, что Племяш меня сердил,
но он мог быть более деликатным. Я был деликатен с Бийаром.
Но, поскольку я хороший человек, я ответил своему соседу:
— Виктор Батон.
Теперь краснота спелых фруктов окрашивала его скулы, над выступами костей.
Борода перестала топорщиться. Крошки хлеба пристали к свитеру.Несмотря на нехватку деликатности, Племяш был мне симпатичен.
Наконец-то я нашел друга, на которого мог бы положиться. Он не знал никого,
кроме меня. Моя ревность не имела оснований проявиться. К тому же,
я гордился тем, что в этой жизни я более ловок, чем он. Когда мы выйдем
вместе, он пойдет по улицам, которые мне нравятся; будет останавливаться
перед магазинами, которые я люблю.
— Где ты будешь спать сегодня? — спросил я, прекрасно зная, что он бездомный.
— Не знаю.
Первой мыслью было устроить его у себя. Но очень быстро я оставил этот проект.
Во-первых, консьержка бы сделала гримасу. А потом моя кровать — это святое место.
У меня, как у всех, есть свои мании, особенно в моей комнате. Если бы мне пришлось засыпать, укрывшись на одеяло меньше, я бы всю ночь не сомкнул глаз. Утром, умываясь, я бы чувствовал себя неудобно. Лучше если я сниму ему комнатку в отеле. За десять франков в неделю можно найти совсем неплохую мансарду.
На этой последней мысли я остановился. Однако не спешил объявлять это моряку.
Я предпочитал держать его в тревоге.
— Не волнуйся, я тобой займусь.
В это мгновение я почувствовал, что для него я провидение. Он был бледен.
Когда богатые люди впадают в тоску, они умеют себя держать. Он был беден, он этого не умел. Его руки подергивались, как руки спящих, по которым прогуливается муха. Его беспокойные глаза двигались резко, как у негра.
Это нехорошо, когда испытываешь удовольствие, оказывая кому-нибудь милость.
Однако меня можно было извинить, поскольку, если я и выдерживал его в томлении,
то только для того, чтобы объявить ему хорошую новость. Я не вел бы себя так, если бы не хотел взять его под опеку.
— Хочешь выпить, друг мой?
— Да.
Я заказал еще литр вина.
Как только стаканы пустели, я сразу подливал из страха, что Племяш меня опередит. Если бы он взялся наливать сам, это бы меня шокировало. Мне казалось, что он не отдает себе отчета в моем превосходстве. Он мне тыкал; это уже было чересчур.
Мы были уже навеселе. Голова моя кружилась, как качели. Я ощущал, что стал хорошим, без задних мыслей, по-настоящему хорошим.
— Знаешь, Племяш, не бойся ничего. Я сниму тебе комнату. Если ты хочешь, станем настоящими друзьями. И не расстанемся никогда.
Вид моряка внезапно изменился, может быть, из-за пряди, упавшей ему на висок. Его актерские морщины, которые шли от ноздрей до углов рта, разгладились.
— Да… да… если ты хочешь.
Это «ты» шокировало меня, а впрочем, уже меньше. Я готов был признать свою неправоту. Хмель дал мне желание разделить все, чем я обладал.
— Давай, пошли, — сказал я, встряхивая полы моей накидки, припорошенные опилками.
Несмотря на свое состояние, я прекрасно знал, что за последний литр мы не заплатили. Я сделал вид, что позабыл.
Племяш, чтобы не напоминать мне об этом, вытащил банкнот, который я ему дал.
— Сколько? — спросил он у хозяйки.
Неосознанно я дождался этого вопроса, чтобы вмешаться:
— Нет… нет… оставь… я заплачу.
Свежий воздух не прогнал мое хмель. Улица, полная народа, была размыта, как когда примеряешь чьи-нибудь очки. Лица походили на маски. Фары автомобилей проезжали на высоте моего живота. Уши были заткнуты ватой. Моторы такси имели вид горячего железа, ценности не имеющего. Тротуар двигался под ногами, как когда взвешиваешься. Можно было бы сказать, что улица мечты, с огнями повсюду.
Я был так счастлив, что с удовольствием бы кричал об этом.
Теперь я больше не хотел делиться с Племяшом: мне захотелось отдать ему все. Я нашел, что моя бедность была не такой уж большой. Бог мой, есть ли радость более благородная, чем радость отдать все, чем обладаешь, и смотреть, оставшись с пустыми руками, на того, кого осчастливил!
Я готов был подарить все Племяшу, когда одна мысль меня остановила. Он, быть может, того недостоин.
Продолжение следует