Эссе
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 27, 2010
Лев Бердников
Л Ю Т Ы Й И П Р Е Д А Н Н Ы Й
Существует легенда, о которой поведал панегирист Петра Великого А.К.Нартов. После поражения под Нарвой царь был озабочен нехваткой денег на артиллерию для новых баталий с неприятелем. В смятении духа он решился было переплавить на пушки церковные колокола, как вдруг к нему обратился почтенный старик (царь называл его “дедушкой”): “Успокойся!…Я помощь государству в такой крайности учинить должен…Пойдем теперь, но не бери с собой никого”. Под покровом ночи они прокрались в палату Тайного приказа, где “дедушка” подвел Петра к массивной железной двери. Заржавевший от времени замок с трудом поддался и “к несказанному удивлению, увидел его величество наваленные груды серебряной и позолоченной посуды и сбруи, мелких серебряных денег и голландских ефимков, …множество соболей, прочей мягкой рухляди, бархатов и шелковых материй”. Растроганный царь благодарил верного слугу и недоумевал, откуда сии сокровища. “Когда родитель твой царь Алексей Михайлович в разные времена отъезжал в походы, — ответствовал “дедушка”, — то по доверенности своей ко мне лишние деньги и сокровища отдавал на сохранение мне. При конце жизни своей, призвав меня к себе, завещал, чтоб я никому сего из наследников не отдавал до тех пор, разве воспоследует в деньгах при войне крайняя нужда. Сие его повеление наблюдая свято и видя ныне твою нужду, вручаю столько, сколько надобно…” (1).
Уточним: “дедушкой” именовался не кто иной, как князь Федор Юрьевич Ромодановский (1640-1717) – глава зловещего Преображенского приказа, князь-кесарь Всешутейшего, Сумасброднейшего и Всепьянейшего собора и начальник Первопрестольной русской столицы в одном лице.
Прямые потомки славного Рюрика, князья Ромодановские были особенно обласканы царем Алексеем Михайловичем. И дед, и отец князя получили при “тишайшем” высокие боярские чины, причем отец, Юрий Иванович, пользовался неограниченным доверием царя, был его любимцем и другом. При дворе находился сызмальства и Федор Ромодановский, ставший в 1675 году комнатным стольником. Потому привязанность к нему царя Алексея была велика.
Но подлинное возвышение нашего героя началось при Петре I. И символично, что Федор пестовал будущего российского императора буквально с колыбели. “Когда в 1672 году праздновалось рождение Петра Алексеевича, — сообщает историк, — то в числе десяти дворян, приглашенных к родинному столу в Грановитой Палате, князь Федор Юрьевич Ромодановский показан первым” (2).
В первый же год вступления юного монарха на престол Ромодановскому, “мужу верному и твердому”, доверяются весьма ответственные задания – подавление стрелецкого бунта, а затем надзор за мятежной царевной Софьей, заключенной в Новодевичий монастырь. Одновременно он становится и неизменным участником марсовых и нептуновых потех, столь любимых Петром. Так, осенью 1690 года потешные полки и дворянская конница под водительством Федора – “генералиссимуса Фридриха” побила армию другого “генералиссимуса” — И.И.Бутурлина, состоявшую из ненавистных царю стрельцов. Те же “генералиссимусы” возглавляли армии в потешном сражении осенью 1694 года, вошедшего в историю как Кожуховские маневры, где опять солдатские полки вкупе с рейтарами и драгунами Петра I сошлись со стрельцами… “Марш [армий] носил шутовской характер, — отмечает историк Н.И.Павленко. – Впереди Ромодановского маршировала рота под командованием царского шута Якова Тургенева. Ей предстояло сражаться под знаменем, на котором был изображен герб Тургенева – коза….Впереди Преображенского полка шли артиллеристы, среди них бомбардир Петр Алексеев [сам царь – Л.Б.]. В шествии участвовала рота в составе 25 карлов. Вся эта процессия двигалась под шум барабанов, флейт и литавр” (3). Победа осталась за войсками Ромодановского, которого называли “королем Пресбургским”. Всем участникам маневров этот “король”- триумфатор закатил великолепный пир.
Князь Федор Юрьевич был лют к тем, кого считал изменниками, бунтовщиками и предателями России. Не случайно при Петре он возглавлял Преображенский приказ, ведавший политическим сыском, то есть был главным палачом державы. Одно его имя наводило на окружающих ужас и трепет. “Сей князь был характеру партикулярного, — свидетельствует современник, — собою видом, как монстр, нравом злой тиран, превеликий нежелатель добра никому, пьян во все дни, но его величеству верный так был, как никто другой” (4). Кстати, о пьянстве: сам царь, относившийся к алкоголю, мягко говоря, терпимо, корил в письмах князя за то, что тот слишком часто “знался с Ивашкой Хмельницким” (то есть пил горькую запоем). “Неколи мне с Ивашкою знаться – всегда в кровях омываемся”, – оправдывался этот заплечных дел мастер.
Историки говорят об особом “пыточном таланте” Ромодановского, о том, что жестокостью он превосходил самого царя, который иногда называл его зверем и выражал возмущение (возможно, показное) его “кровопийством”. Розыск в подвалах приказа он вел под хмельком, осушив полштофа “бодрянки”. И ежели кто в лапы Федору Юрьевичу попадался, тот заранее должен был готовиться к отходной. Ромодановский подвергал обвиняемых самым безжалостным пыткам. “С дедушком нашим, как с чертом вожуся, — писал по этому поводу Петр, — а не знаю, что делать. Бог знает, какой человек! Он казнил множество воров и убийц, но, видя, что злодеяния продолжаются, велел повесить за ребра двести преступников”. Известно, что князь собственноручно отрубил головы четырем стрельцам. Не случайно, что, путешествуя по Европе, Петр послал ему из Митавы в подарок адскую машину (он назвал ее “мамура”) для отсекания голов. И Ромодановский не без удовольствия отписал царю, что этой “мамурою” уже обезглавлены два человека.
Даже мрачноватый дом князя, что находился рядом с Преображенским приказом, на Моховой, у Каменного моста, люди старались обходить стороной. Устрашали и герб Ромодановского на воротных столбах с черным драконом на золотом поле, и темные оконные занавески, подвешенные на клыки кабана, убитого князем на охоте (а стрелком он был знатным!). В покоях располагались клетки с говорящими скворцами, один из которых явственно голосил: “Дядя, водочки!”.
На дворе Федора Юрьевича были приняты диковатые шутки: всех встречал специально обученный медведь, который подносил каждому на подносе кубок перцовки. И если несчастный тушевался или отказывался пить, косолапый нещадно драл гостя, на что хозяин лишь усмехался: “Медведь знает, какую скотину драть!”. Рассказывают, что эту медвежью забаву Петр I приспособил к пользе государственной: тот, кто в объятиях зверя праздновал труса, на царскую милость мог больше не рассчитывать. Такому унизительному испытанию подвергся и П.И.Ягужинский, будучи уже генерал-адъютантом: взяв из лап косматого чарку, он осушил ее одним махом; зверь, однако же, не отпускал его. Тогда Ягужинский со всей мочи ударил медведя в промежность и спокойно сел за стол. На следующий день Ромодановский докладывал царю: “Твой Ягужинский зашиб моего Мишуту. Но скажу тебе, как перед образом, — орел!”. (Показательно, что А.С.Пушкин, занимавшийся углубленно историей Петра Великого, в своем романе “Дубровский” воссоздаст характерную сцену травли гостей ученым медведем).
Федор Юрьевич приходился царю свойственником, ибо состоял в браке с сестрой жены его брата, Ивана V Алексеевича, Анастасией Федоровной, урожденной Салтыковой. И Салтыковы, и Ромодановские придерживались взглядов патриархальных, поначалу одевались и трапезничали по старорусскому обычаю. Вот как описывает князя писатель А.Н.Толстой в своем знаменитом романе “Петр Первый”: “В светлицу, отдуваясь, вошел тучный человек, держа в руке посох, кованный серебром, и шапку. Одет он был по-старомосковски в длинный – до полу — клюквенный просторный армяк; широкое смуглое лицо обрито, черные усы закручены по-польски, светловатые – со слезой – глаза выпучены, как у рака” (5).
Говорили, что хлебосольством князь превосходил прочих “птенцов гнезда Петрова”. Но изысканных блюд не жаловал, потчуя гостей русскими щами, бужениной из баранины с чесноком, ставленными медами, а также — после перцовки на закуску — пирогами с угрем.
Сторонник старины, Ромодановский следовал, однако, всем новациям, введенным царем-реформатором. В угоду Петру I он (правда, не без некоторого борения ) сбрил ветхозаветную бороду и облачился в немецкое платье. Мало того, он стал в этом пункте большим роялистом, чем сам король — нещадно раправлялся с теми, кто дерзал явиться к нему в дом в старинной длинной шубе и с бородой до пят. Такой незадачливый гость уходил от Федора Юрьевича в шубе, отрезанной до колен, и с бородой, торчащей из кармана, чтобы “ее в гроб положить, если перед Богом стыдно”. Оценивая подданных по”годности” и отвергая притязания на исключительность со стороны природных аристократов, Ромодановский и здесь шел за царем. Сам потомок бояр, он, по словам А.С.Пушкина, стал истинным “бичом горделивости боярской”, высмеивая и унижая тех, кто кичился своим знатным родом.
Подняв Россию на дыбы, царь-преобразователь в своей повседневной жизни любил замешивать “коктейль” из cерьезного и из глумливой шутки. Об учрежденном царем Всешутейшем, Всепьянейшем и Сумасброднейшем Соборе широко известно. Хотя это и не вполне отечественное изобретение (истоки его находят и в западноевропейских “дурацких обществах” и “шутовских гильдиях”, а также в пародийных шествиях Византийской империи), для России сей феномен обрел собственный смысл. Он был порождением внутреннего состояния самого Петра, отводившего душу в вине и разгуле. Как показал В.М.Живов, кощунство Собора выворачивало наизнанку смысл знаков, выставляя сакральное абсурдным, а профанное сакральным (6). Исследователи сходятся и на том, что свойственные соборянам буйство и выплескивание энергии знаменовали собой менталитет Нового времени – убеждение, что природа человека не зависит от его чина, происхождения, образа жизни, предписанной манере поведения. “Для участников Собора, — подчеркивает историк И.Андреев, — не было ничего святого, что не подвергалось бы ниспровержению и осмеянию” (7).
Ерничая и обряжаясь в древнерусское платье, “кумпания” царя стремилась порвать с ненавистной стариной, распрощаться с ней, хохоча и кривляясь. Во всепьянейших оргиях и вакханалиях видели и грубую издевку над христианской церковью (причем, не только католической, но и православной). Каждого алкаша-неофита вместо “Веруешь ли?” вопрошали: “Пьешь ли?” и окунали в купель, наполненную не святой водой, а пивом и водкой, или же заставляли петь срамные гимны, положенные на священную музыку. Вместо Евангелия – водочный ящик, вместо поклонения Всевышнему – служение языческому богу вина Бахусу. А что может быть более кощунственным по отношению к православной церкви, чем (пусть и потешное) празднование женитьбы ее высшего иерея – патриарха!? Современники и воспринимали подобное кощунство как выпад против патриаршества (кстати, упраздненного Петром).
Некоторые “действа” этой забубенной камарильи леденят душу: людей сажали нагими на яйца; надували через зад мехами; карликов и карлиц заставляли прилюдно заниматься групповым сексом; 12 заик выступали в роли церемонийместеров; 24 плешивых поддьяка подражали голосам птиц и т.п.
И сами члены Собора, словно церковная братия, имели каждый свой сан. Царь был всего лишь скромным протодьяконом, а вот “дедушка” Ромодановский в этой потешной иерархии занял самый важный пост – князя-кесаря. И вот что характерно: соборяне часто употребляли в речи ненормативную лексику (вместо “монахиня” говорили “монахуйня”, вместо “анафемствовать” – “ебиматствовать” и т.п.). По настоянию Петра все они получили матерные прозвища – сам Петр именовался “Пахом – пихайхуй”, а, к примеру, бывший учитель царя Н.М.Зотов, помимо патриарха “от великих Мытищ до мудищ” звался “Петрапизд”. И только один князь-кесарь Ромодановский был лишен бранной клички.. Соборяне торжественно пели ему аллилуйю.
Как известно, кесарю – кесарево: Ромодановский, обладавший высоким шутовским титулом, был окружен отнюдь не шуточными почестями. Когда кесарь восседал на троне и произносил, как заклинание: “Пьянство Бахусово да будет с тобою!”, все ему раболепно кланялись, не смея даже поднять глаза от страха. Сам царь Петр Алексеевич целовал кесарю руку, а в письмах аттестовал его: “Государь”, “Min Her Kenich”, “Ваше Пресветлейшество”, “Ваше Величество”, себя же называл “рабом” и “холопом”, демонстрируя тем самым свое верноподданичество.
Некоторые исследователи склонны видеть в таком восхвалении насмешку царя над Ромодановским. Этот почин Петра сравнивают с известной лицедейской причудой Ивана Грозного, когда тот вдруг назвал “царем Московским” крещеного татарского князя Семена Бекбулатовича и писал ему льстивые послания. Но татарин пробыл на русском престоле недолго и был чисто ходульной фигурой, между тем как в руках Ромодановского Петр сосредоточивает вполне реальную, а подчас даже неограниченную власть. И речь идет не только о Преображенском приказе, где Федор Юрьевич хозяйничает по своему хотению. Отправляясь за кордон, царь доверяет ему первопрестольную, приказав “править Москву, и всем боярем и судьям прилежать до него, Ромодановского, и к нему съезжаться всем и советовать, когда похочет”. Если Ромодановский – только шут, то как объяснить то, что царь поручал ему серьезнейшие и ответственнейшие дела, от которых в буквальном смысле зависела судьба всей империи? Приведем отрывок из его письма к Ромодановскому от 22 февраля 1706 года, где Петр конкретно указывает князю: “Пороху изволь держать 25000 пуд постоянно всегда, а что убудет, сейчас дополнить. Фитилю 40 пуд изволь прислать; також 600 палуб для пороха и две тысячи телег простых с нарочитым числом колес и осей…Изволь, сделав,..сим путем прислать в Смоленск”. И таких писем множество! Известно, что князь-кесарь скрупулезно выполнял все поручения царя, в особенности же это касалось поставок артиллерии для военных баталий. И Петр регулярно отправлял князю подробные рапорты с мест сражений, по-прежнему называя себя его нижайшим рабом.
Такое уничижение всамделишного царя перед князем-кесарем тем более объяснимо, если учесть, что именно последнему было поручено производство подданных в чины за вполне реальные заслуги перед Отечеством. И касалось это прежде всего самого Петра, коему Ромодановский пожаловал звания полковника (1706 г.), генерал-поручика и контр-адмирала (1709 г.), вице-адмирала (1714 г.). Подобная практика имела глубокий смысл, ибо показывала, что, несмотря на свое августейшее происхождение, цари должны заслужить перед народом и державой тот или иной чин. (Примечательно, что и последний российский император Николай II был лишь полковником армии).
Многоликая, на первый взгляд, фигура Ф.Ю.Ромодановского наводит на размышление о феномене шутовства в Петровскую эпоху. Петр Великий считал шутов “умнейшими русскими людьми” и многих из них назначал, наряду с потешными, на самые что ни на есть серьезные должности (так, князь-папа, граф Н.М.Зотов имел чин действительного тайного советника, а Ю.Ф.Шаховской, он же архидьякон Гедеон, был гевальдигером, то есть полицейским экзекутором и т.д). Но важно то, что в сознании людей того времени строго очерченной границы между этими сферами деятельности не существовало – шутовство тоже рассматривалось как государева служба. А потому можно говорить о различных гранях личности Ромодановского — этого cвирепого, но без лести преданного служителя делу великого Петра, истого патриота России.
- Нартов А.К. Достопамятные повествования и речи Петра Великого // Петр Великий. Воспоминания. Дневниковые записи. Анекдоты. Спб., 1993, С.275-278.
- Русский биографический словарь. Т. XVII: “Романова-Рясовский”. Спб., 1918, С.130-131.
- Павленко Н.И. Петр Великий. М., 1990, С.34.
- Куракин Б.И. Гистория о царе Петре Алексеевиче // Петр Великий. Воспоминания. Дневниковые записи. Анекдоты. Спб., 1993, С.75.
- Толстой А.Н. Петр Первый: Роман. М., 1981, С.553.
- Живов В.М. Культурные реформы в системе преобразований Петра I // Из истории русской культуры. Т.III. М., 1996, С.551-574.
- Андреев И. Всешутейший, Всепьянейший // www.znanie-sila.ru/online/issue2print_1566.