Стихи
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 27, 2010
Александр Габриэль
Стихотворения
Эквилибриум
I
Тревоги − обесточь. Уйди наружу, вон,
в метель и круговерть, от зла, от сверхзадачи,
туда, где к водам твердь прильнула по-собачьи,
туда, где скрыла ночь и первый план, и фон.
В припадке провода. Растерзанный картон.
Ночь пишем, день в уме. Сроднись со снежной пылью…
Дыша в лицо зиме планктонной волглой гнилью,
скандалит, как всегда, похмельный Посейдон.
Скрипит земная ось, затертая до дыр…
Лишь только ночь и ты, и свист печальный, тонкий…
Вот так же − с пустоты, с мальмстримовой воронки −
так всё и началось, когда рождался мир.
Найди одну из вер. Осталось два часа;
придумай волшебство, торя пути надежде…
И, право, что с того, что это было прежде −
Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
II
Когда монета встанет на ребро,
ты пораскинешь лобной долей львиной
и перечтешь «Женитьбу Фигаро»,
и пересмотришь «Восемь с половиной»,
вдохнешь сквозняк из затемненных ниш,
зимой предвосхитишь дыханье мая,
простишь друзей, врагов благословишь,
при этом их местами не меняя.
Держа судьбу, как сумку, на весу,
ты пыль с нее стряхнешь и счистишь плесень.
Баланс сойдется с точностью до су,
небесным восхищая равновесьем.
Растает снег, и опадет листва,
дождётся всё законного финала…
А от тебя останутся слова —
не так уж много.
И не так уж мало.
***
эта противная штука жизнь в сердце иголки нехватка слов
хочешь поставлю тебе би джиз хочешь поставлю тебе битлов
ломятся беды в дверной проем им бы на рты понаклеить скотч
хочешь мы чаю с тобой попьем чаю чернее чем эта ночь
пали под нами десятки кляч мы настрадали своё всерьёз
только не плачь я прошу не плачь я ведь не выдержу этих слёз
воздух вскипает в тугую взвесь горечь вступает в свои права
хочешь дотронься я рядом здесь боль свою боль подели на два
складывать руки нельзя не след сердце стучит и не пуст колчан
я принесу тебе теплый плед и не пущу сквозняки к свечам
эта противная штука жизнь часто не верится в даждь нам днесь
только держись я прошу держись я не исчезну я здесь я здесь
Транзит
Мы когда-то смеялись, и мелочи нас не бесили.
Только время ушло, желтизною окрасив листву…
Мы сумели освоить науку безумных усилий
да простое искусство − не ныть и тянуть бечеву.
Мы надежны, как банк. Мы храним при себе потайное.
Окружающий воздух горючим молчаньем пропах…
Я люблю тебя, жизнь, несмотря на оскал паранойи
на холодных твоих, не знакомых с улыбкой губах.
Наш бикфордов шнурок всё короче, безудержно тлея;
и жестокая память чем дальше, тем жалит больней…
Но пасется всё в тех же отрогах сизифово племя,
не умея расстаться с привычною грудой камней.
Мы с тобою по классу терпенья давно уже профи.
Нам сподручней, когда без шампанского и конфетти…
Мы нальем себе кофе на нашей транзитной Голгофе
и возьмем перекур.
Потому что нам дальше идти.
Бостонский блюз
Вровень с землей − заката клубничный мусс.
Восемь часов по местному. Вход в метро.
Лето висит на городе ниткой бус…
Мелочь в потёртой шляпе. Плакат Монро.
Грустный хозяин шляпы играет блюз.
Мимо течёт небрежный прохожий люд;
сполох чужого хохота. Инь и Ян…
Рядом. Мне надо − рядом. На пять минут
стать эпицентром сотни луизиан.
Я не гурман, но мне не к лицу фастфуд.
Мама, мне тошно; мама, мне путь открыт
только в края, где счастье сошло на ноль…
Пальцы на грифе «Фендера» ест артрит;
не потому ль гитары живая боль
полнит горячий воздух на Summer Street?!
Ты Би Би Кинг сегодня. Ты Бадди Гай.
Чёрная кожа. Чёрное пламя глаз.
Как это всё же страшно − увидеть край…
Быстро темнеет в этот вечерний час.
На тебе денег, brother.
Играй.
Играй.
16, или Девчонка с собакой
Что ж ты, прошлое, жаждешь казаться
румяным, завидным et cetera,
чем-то вроде клубка, из пушистейших ниточек времени
свитого?!..
А она выходила из дома напротив
выгуливать сеттера,
и кокетливо ветер
касался ее новомодного свитера.
Затихали бессильно
аккорды тревожного птичьего клёкота −
второпях отходили отряды пернатых
на юг, к Малороссии.
А девчонка по лужам неслась, аки по суху −
тонкая, лёгкая,
совместив территорию памяти
и
территорию осени.
Сентябрило.
И время подсчета цыплят наступало, наверное.
И была, что ни день,
эта осень то нежной, то грозною − всякою…
Шли повторно «Семнадцать мгновений весны»,
но до города Берна я
мог добраться быстрей и верней,
чем до этой девчонки с собакою.
И дышала душа невпопад, без резона,
предчувствием Нового,
и сердчишко стучало в груди
с частотою бессмысленно-бойкою…
А вокруг жили люди, ходили трамваи.
Из врат продуктового
отоваренно пёр гегемон,
не гнушаясь беседой с прослойкою.
Занавеска железная…
Серое.
Серое.
Серое.
Красное.
Кто-то жил по простому наитию,
кто-то − серьезно уверовав…
Над хрущевской жилою коробкой
болталась удавка «Да здравствует…»,
а над ней − небеса
с чуть заметно другими оттенками серого.
А вокруг жили люди −
вздыхая, смеясь, улыбаясь и охая,
освещая свое бытие
то молитвой, то свадьбой, то дракою…
Но в 16 − плевать,
совершенно плевать, что там станет с эпохою,
лишь неслась бы по лужам,
по мокнущим листьям
девчонка с собакою.