Стихи
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 26, 2009
Снежная гроза
У ноябрьской тучи снегом набит живот,
в небе Илья колет к зиме дрова.
Неотвратимо печально идет на взлет
неспящая бабочка Мертвая голова.
Осенние грозы редкость для сих широт −
вестимо, лютой, зубастой нам ждать зимы.
Мертвая голова открывает мохнатый рот
и тонко кричит, сворачивая умы.
А мы, ворочаясь в коконах ватных снов,
на белых нитках, раскачиваясь, висим.
Спите, спите, нет никаких голов −
ни живых, ни мертвых.
Господи, пронеси.
* * *
Шорох, кружение бабочки у стекла,
лампа зеленая, чехов, любовь-тоска.
Кем береженая, чтобы ни волоска,
жизнь твоя узкая, жено, темно-тепло?
В зимы нерусские прошлое проросло
маревом-заревом − вьющийся тонкий снег.
Что б ни гадали вам – не напасешься вех,
тонешь в шуршании снега ли, мотыльков.
О, возмужанье в зауженном далеко −
ряженый-суженый, сука-тоска-любовь…
“Что у нас с ужином?” “Милый, сегодня плов.”
Несохраненный файл
Джинсы. “БТ”. В “Жигулях” ветровик открытый −
“Абба” в динамиках, и в лобовом − закат.
Вот она, вот − вожделенная дольче вита!
Для вожделевших её тридцать лет назад.
Счастье! − залива язык подступает слева −
Лужа маркизова − мелко, да широко.
Кто мы друг другу? Неважно. Адам и Ева −
Терпкое яблоко, тёплое молоко.
А впереди − развороченных трасс каверны,
Рыжее небо − уже не закат − пожар.
Останови же машину, мой мальчик верный,
Пусть догорает без нас раскаленный шар!..
Свадьба
Доченька, осторожней – приподыми подол –
В Питере тротуары не моют с мылом!
Мать нервничает, посасывает валидол:
жених − угораздило ж!− гол, как сокол,
а сколько пошло на платье, подарки, стол,
и лимузин этот чертов… чтоб все чин по чину было…
А дочь сияет – перламутровая, как луна,
кружится, тонюсенькая,− стрекоза капроновая…
глаз не сводит со своего каплуна,
на мать и не смотрит – застила пелена.
Дуреха, кровиночка, по уши влюблена…
Мать всхлипывает и старается думать про светлое и про новое.
Первое свидание
Одуряюще пахнет еще нерожденной травой,
март хрустит под ногами, и в лужице плещет луна.
Я бегу − нараспашку, с открытой ветрам головой,
и ветра выдувают остатки ума − влюблена!
Треснул лед – каблучки, что копытца. Иван-дурачок,
мой царевич, мой мальчик, о, как мы от марта пьяны!..
Я, царапая щеку о твой комсомольский значок,
посиневшие руки смыкаю в ложбинке спины:
как блаженно тепло – здесь, под курткой на рыбьем меху,
под щекой твое сердце грохочет, готово взлететь…
И сверхновые звезды взрываются там, наверху,
где, мерцая над миром, колышется млечная сеть.
Хранитель
Если ветер тебя не сбросит
на Фонтанке в поток авто,
пролетев над каньоном Росси
ты, задерганный, как никто,
на карнизе Александринки
шумно сложишь свои крыла,
отряхнешься, и по-старинке
вдавишь пробку в бутыль “Мерла”.
Развалившись на ржавой жести,
дразнишь пальцами голубей.
Где ж ты видел такие жесты
у божественных особей?
И пока ты сидишь, мурыжа,
шут бесстыжий, свою бутыль,
я по шатким карнизам рыжим
взглядом шарю: а там не ты ль?
Слуховые окошки, крыши −
только трубы да провода,
только птицы под свист мальчиший
разлетаются кто куда…
И иду себе, не хранима,
через площадь, наискосок −
напевая “Фортуну” Кима −
мимо страха, напастей мимо…
И от счастья на волосок.