Опубликовано в журнале Новый берег, номер 24, 2009
Крит
«…Создателем Лабиринта некоторые называют Дедала, другие – Эпименида; часть источников утверждает, что это – один человек, а обитатель Лабиринта (и в руинах пребывающего неизменным) – мысль, которая по сей день ищет выход, насмешливо расправляясь с теми, кто в слепоте своей полагает, будто путь туда и путь обратно можно пройти по одной колее.» (I.M., fr. 2a’)
1
говорят, любовь ходит с белой тросточкой, а беда пристальна,
говорят, любой мысли нужна лонжа,
следующее высказывание истинно,
предыдущее ложно,
стрелки чикают, как ножницы, режут жизнь на ломтики,
а у нас дела поважнее:
запускать бумажные самолётики,
чтобы небо стало синее,
чтобы ираида павловна охала,
закрывала окно спешно,
словно мы одно, а не около,
и любой – ферзь, а не пешка,
на руках царапины да корябинки,
взрослые слова вроде спама,
но зато у нас такие кораблики,
что в альгамбру плывут прямо,
там-то мы с тобой и встретимся,
маленькая моя дикарка,
сбросив надоевшие вретища,
разговаривать с демонами декарта,
а потом в узелок да по яблочку,
по краюшке, да лугами, лугами,
и философ, превратившийся в бабочку,
будет мирно порхать над нами…
2
я играю в yankees двадцать седьмого года,
ты в две тысячи третьем, читая написанную в две тысячи пятом
книгу барта, бормочешь, мол, вышел, мол, шишел-мышел,
мы женаты ровно четыре жизни, ngc 7662, округ истрия, лен дакота,
девяносто лет ты меня называла братом,
ни один из нас о другом никогда не слышал,
твой телефон постоянно занят
чем-то своим, где-то шляется, не даётся в руки,
повадки его павлиньи,
когда я смотрю на восток, ты смотришь на запад,
там, где наши взгляды скрещиваются, индевеют звуки,
смерч закручивается, льют не переставая ливни,
оттого и встречаемся не часто,
не звоним, не снаряжаем посольства
пышные, неповоротливые, как нерпа,
но зато, когда, когда времена случатся,
у тебя глаза, глаза два весенних солнца,
у меня два весенних неба,
и тогда снежки, снежки и впрямь становятся сини,
и планеты легче, легче радужных пузырей мыльных,
и нет ничего, что можно назвать краем,
и хотя из всех каталогов, атласов, карт вычёркивают пустыни,
мы не нарушаем границы возможного, мы их
просто отодвигаем.
вместо реквиема
1
ступай, ступай в тринадцатую тьму,
в седьмую, тридевятую, любую,
а в этой места – больше никому,
коснусь руки – и воздух обниму,
всё в дырах сердце – не перелицую,
здесь поздно быть – и розно, и в одной
ночной двоякосердой оболочке,
и мёртвой тлеть, и течь живой водой,
и вторить певчим трелью заводной,
вычерпывая прошлое по строчке,
куда как мал медвежий уголок
плеча и золотистая ключица:
кого сей сладкий войлок уволок,
тому в груди отверстой уголёк –
не хорохорься – больше не случится,
но не для тех восьмая нота лю
и синева цейлонская за нею,
кто был шутом и кумом королю,
и я на доли ямбами делю
сырую боль и мыслью костенею,
ступай, ступай, там будет невдомёк
зачем цезурам пряные приправы,
ступай, ступай, в глазах московский смог,
от зимних губ державинский дымок,
и не обол, а два для переправы…
2
смотри, смотри бездомными глазами,
зелёными, презревшими две смерти,
пока сады воздушные над нами
топорщатся стократными плодами
и осень всей не раздарила меди,
смотри, смотри, как повисают птицы
над временем в серебряной отваге,
пока о сны ломают мастерицы
вязальных стрелок часовые спицы
и проступают буквы на бумаге,
смотри, смотри, как тяжелеет слово
и падает с неразличимой ветви,
что яблоко в ладони птицелова,
и вздрагивает луч, и гаснет снова,
и узнаванья слаще нет на свете,
смотри, смотри, пока ещё кулиса
приподнята над сценою ледащей,
смотри, смотри, уже светают лица,
пока ты смотришь, узнаванью длиться,
и мы одно – и здесь, и вне, и дальше…
***
это она с пасхальным ангелом на крылечке,
белое платье, русых волос колечки,
кожа чуть золотится, вербы стоят, как свечки,
рядом смешные взрослые человечки,
крыш с черепицей красной сплошной петит,
сердце в лучах заката к тебе летит,
дай же ей чуточку, самую малость, совсем немного:
чтобы горело ясно, чтобы не гасло, чтобы не мокло,
маленький домик с мальвами у порога,
доброго пастора по субботам, по воскресеньям доброго бога,
ласточку в небе, штопающую облака,
черного хлеба, белого молока,
голос, омытый воздухом побережья, земной, отважный,
взгляд, отраженный морем, солёный, влажный,
тело, словно звенящее от весенней жажды,
парус, в который его завернут однажды,
девочку с ангелом на крылечке, снега, снега,
синие реки, лазоревые берега…
ГОЛОСА
«Ты так долго странствовал, милый…»
Ольга Родионова
1
– будешь мне сетью, облаком, алтарем,
будешь мне кровом, воздухом, букварем,
тьмой от неверья, светом от корч и порч,
вестью, чтоб вместе, дестью, чтоб в печь и прочь…
– буду тебе денницей, слезой, тропой,
песнью и перстью, буду тебе тобой,
крепью на глине, хлебом на мураве,
ласточкой в небе, косточкой в рукаве…
– будешь мне явью, варенька, будешь сном,
сколько столетий минуло день за днем,
шелк на тебе, на мне шутовской хитон,
слышишь, звенят бубенчики: дон-дин-дон…
– буду тебе десницей, цевницей, мглой,
смертной истомой, в сердце тупой иглой,
мой господин с меня не спускает глаз –
чем, дурачок, еще ты потешишь нас…
– будешь мне тризной, братиной будешь мне,
солнечным бликом, варенька, на стене,
твой господин обрящет покой земной:
что ему пыль, полынь да ковыль степной…
– слышу, звенят бубенчики: дон-дин-дон,
чую, идут ветра с четырех сторон…
воды сомкнулись, стебли переплелись,
и на листе багряном – зеленый лист…
2
– пустоши, мили, осени запах мыльный,
это уносит время на всех парах
все, чем мы были, все, чем мы были, милый,
все, что мы помним, помним, как помнит прах…
– знаю, что солнце скрылось, что в сердце – стылость,
рядом побудь – и выстоим дольше скал,
только бы слово, только бы слово длилось,
только бы голос, голос не умолкал…
– все наши клятвы, милый, любови даже
легче слезы, бездомней, чем дольний миг,
вот мы и стали, вот мы и стали дальше,
вот мы и старше, старше себя самих…
– знаю, что тянет в нети вся тьма на свете,
рядом побудь – и сгинет за край земли,
только бы губы, только бы губы эти,
только бы эти, эти глаза цвели…
– значит, очнуться нам не в подземной стыли,
значит, объятье шире предзимней мглы
там, где любили, милый, там, где любили,
там, где любили, там, где любили мы…
3
– помнишь, какими были руки мои, какими были
плечи мои, какими были губы мои, какими
были глаза мои, в тине они теперь, в озерном иле,
память пустыней стала, время землею, золою имя…
– помню ладони твои, глаза твои помню, губы,
помню дыханье, земные ситцы и шелк небесный,
кто я и кем я была, не знаю, сердце идет на убыль,
кто ты и кто мы, бездна одна над другою бездной…
– помнишь, как цепенели руки, губы пустели,
только пепел на них, пепел на них, только пепел,
были пеночки птицы мои, теперь коростели,
а как пели когда-то, пели когда-то, пели…
– помню твой голос, хлеб в рушнике, молоко кобылье,
звезды над хлевом, пар от земли, на земле попону,
помню, как мы любили, любили, как мы любили,
что означают эти слова – не помню…
– помнишь, какой огонь нас хранил и спасал от жажды,
веснами нас захлестывал, как половодье пойму,
помнишь, чей крик за твоим прозвенел однажды…
– помню, любимый, помню, любимый, помню…
in memoriam
1
что там, алёша, всё то же, но зренье острей:
видишь и видим насквозь до последней ремарки,
стрелки срослись, а у вечности нет новостей,
вот и пусты наши выселки, скобки, времянки,
как там, алёша, всё так же, но певчий словарь
мысль заменила и каждый теперь собеседник,
слышишь, как песенку эту бормочет лопарь,
зимней сигналя звездой из пределов соседних…
2
всё неприметней ландшафт, и едва ли пейзажу
дольнему это во благо при здешнем подзоле,
мишу помянем, алёшу, и лёву, и сашу,
всех безнадежных ловцов на возлюбленном поле,
больше ни мер, ни весов, не исчислишь, кто выше,
горек отечества дым, не промыслишь и слово,
только вот яблони, сливы, черёмухи, вишни,
только вот миша, алёша, и саша, и лёва…