Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 24, 2009
Памяти Сергея Лукницого
(02.02.1954—26.07.2008)
Год назад ушел из жизни Сергей Лукницкий, великий романтик, талантливый писатель, последний отпрыск древних дворянских родов, сын выдающегося литературоведа, писателя Павла Николаевича Лукницкого, того самого человека, который был первым исследователем творчества Н.С. Гумилева и долгие годы спутником Анны Андреевны Ахматовой. Сергей Лукницкий был кандидатом географических и доктором социологических наук, действительным членом Русского географического общества РАН и целого ряда академий, журналистом, ученым энциклопедического масштаба.
Его отец, Павел Лукницкий,
на протяжении многих лет собирал документы и материалы, связанные с Серебряным веком (архив Лукницкого насчитывал более 20 000 единиц и после его смерти был передан в Пушкинский дом в Петербурге), занимался творчеством Николая Гумилева и Анны Ахматовой в то время, когда и произносить-то эти имена было опасно. Многие даже не представляют сегодня, что биографию поэта Николая Степановича Гумилева, да и многие его стихи, собрал по строчкам (в буквальном смысле этого слова) Павел Николаевич Лукницкий, первый исследователь и биограф Гумилева. Свой огромный архив с риском для жизни он сумел сохранить для потомков. 22 июня 1973 г. Сергей Лукницкий записал в своем дневнике: “Павел Лукницкий, мой отец, лежа на больничной койке со смертельным инфарктом, набросал что-то на маленьком листке слабой уже рукой и, передав листок мне, сказал, что это план места гибели Гумилева и что в кармашке одной из записных книжек его фронтового дневника хранится подобный чертеж. Этот он нарисовал, чтобы не ошибиться, ища тот, который он составил вместе с А.А. Ахматовой вскоре после ее второго тайного посещения скорбного места в 1941 году. Составил, веря, что правда Гумилева явится России… Поскольку память о Гумилеве была тем главным, чем владела наша семья, я понял в тот момент, что получил наследство…” Павел Лукницкий завещал сыну продолжить то, что он не успел завершить, и довести дело реабилитации Николая Гумилева до конца. После смерти Павла Николаевича его жена, Вера Лукницкая, и сын Сергей продолжили его дело: хранить и по возможности публиковать материалы уникального архива. После окончания университета Сергей был приглашен в “Литературную газету” специальным корреспондентом по РСФСР. Появилась возможность новых поездок, впечатлений, встреч с интересными людьми, но он все время помнил об обещании, данном отцу, очень трудному и опасному в то время делу реабилитации. Чтобы восполнить недостающее образование, С.П.Лукницкий поступил в Московскую юридическую академию. И в 1983 г. получил специальность юриста-правоведа. В 1984-м ему поступило предложение из МВД СССР создать и возглавить пресс-бюро, а в 1988 г. Сергей организовал PR-службу Советского фонда культуры под руководством Д.С. Лихачева. Из записей Сергея Лукницкого: “Занятие Гумилевым – судьба нашей семьи. А от судьбы, как известно, не уйдешь. Я прятался от нее четырежды: в “Литературной газете”, в Прокуратуре СССР, в МВД СССР, в Советском фонде культуры, но везде меня настигал рок, и я принужден был снова возвращаться к Гумилеву. Чтобы доискаться до правды, мне понадобился 21 год”. (Использован материал интернет-издания “Аргументы недели” 36(122) от 4 сентрября 2008 г.)Он писал детские книжки, фантастическую, преисполненную мудрости и естественности, прозу, детективы. Все последнее время он посвящал тому, чтобы завершить дело жизни его матери Веры Константиновны Лукницкой – разбор архивных материалов и записок, касающихся истории русской литературы, которые бережно хранились в семье.
Из биографической заметки С.П. Лукницкого: “Из событий жизни считает важными: собственное рождение; присвоение одной из вершин на Памире имени его отца; посещение Храма Господня; появление Л.Гумилева на защите его кандидатской; поздравление его с новым тысячелетием — А.Кларка, приславшего ему с Цейлона книгу «3001». Происходит из старинных русских родов, коим не было присуще холопство и бессовестность”.
В жизни он был Мюнхгаузеном, Дон Кихотом, Гамлетом. Развешивал на шкафу фотографии отобранных им для вечности поэтов, пытался повернуть ход истории с помощью своих книжек. Теперь от него осталось только небо.
Как будто предчувствуя смерть
И все уже зная о смерти,
Давайте мириться и впредь
Давайте не ссориться, дети.
И если ты завтра умрешь
Обманно, предательски, лживо,
Пусть эта последняя ложь
Предстанет легка и красива.
Я стану мудрее на треть,
Научена этим уроком.
Училка ботаники, смерть,
Рассыплет пыльцу над востоком.
Се пепел, казенный кувшин,
Пробившийся в темечко опыт.
А если и нету души,
Ее мы придумаем, чтобы
Увидеть: она воспарит
И где-то вон там перед домом,
Податлива ветру и кленам,
По мне, по земной, заболит.
До встречи, мой сказочный друг,
Мы скоро сыграем в гляделки.
Стук-стук, моё сердце, стук-стук,
Как поезд к тебе в Переделки.
* * *
создатель женщин сидит сочиняет еще одну
ну не то чтоб жену скорее вину войну страну
а он будет в нее наездами наезжать
а он будет в ней наскоками побеждать
а вину он сам себе отпустит легко
у тебя говорит еще не обсохло с губ молоко
эка кукла кроткая губки бантиком носик вверх
он подарит ее тому кто несчастней всех
а кто тут самый бархатный выходи
вот моя ненаглядная у нее говорилка в груди
у нее в позвоночнике механизм заводной
она будет тебе женой а у меня выходной
создатель женщин лукав он и сам жених
и он как раз самый несчастный из них
вот он бумагу с замыслом сгребает в кулак
и выбрасывает и трындит все будет не так
я говорит не отдам тебя никому совсем
мне нужна своя страна своя война и вина ноль семь
я в тебя впитаюсь въемся в тебя корни в тебе пущу
в голос мой в жизнь мою тебя затащу
научу тебя создавать сыновей из небытия
да как же устал-то я
и он падает на стол головой и лежит неживой
а и как мне жить теперь ни войной ни виной ни женой
* * *
Цветному, громкому, пахучему,
Живому миру сон неся,
Что Бог не делает, все к худшему,
Но это истина не вся.
Преображенный силой августа,
Теперь и с мертвенных орбит
Ты видишь: смерть – всегда пожалуйста,
Но ведь и после всё болит.
Болит пространство опустелое,
Откуда ты изъят, как тот
Сосуд из горки, чашка белая,
Что с детства в памяти живёт.
И кажется, как в тихом омуте,
Вот-вот покажутся огни,
И закричит пространство в комнате,
Лишь только руку протяни.
* * *
Помнишь, ехали в Вологду на машине?
Встали засветло, двинулись спозаранку.
И уже через час ты свернул к луговине
И уснул, как Штирлиц, подмяв под себя баранку.
Потом я тебя кормила, подносила фанту,
Потом я с тобой болтала, отгоняя дрему.
Заснул с открытыми, подобно мутанту,
Прошедшему девяностые. По-другому
Чувствуешь окрестности, вырулив от лобового.
Прошлись по Ярославлю, доехали до Столбового,
Плутали лесом, ругали асфальт и власти.
И хорошо, что не было страсти.
Разве что целовались тогда, притормозив у оградки.
На ступеньки вышел сонный священник в рясе.
Я помню въезд в Москву по Ленинградке.
Обратным счетом сияли цифры на гладкой трассе.
* * *
Сережа, мне вспомнился бархат стола,
Приборы, машинка, топчан.
Я вспомнила точно, откуда пришла:
Ты помнишь про озеро Чад?
В квартире твоей заповедный музей,
Шатер африканских широт,
В писательской комнате каменный змей,
Как вечная мудрость, живет.
И сабли на стенке, и пестрый халат.
Но матушка дверь заперла,
Чтоб Анна, однажды вернувшись назад,
Последнее не забрала.
Из комнаты этой неслись по ночам
При свете московской Луны
То всплески прибоя на озере Чад,
То зверские звуки войны,
То шепот, то стоны, то сабельный лязг,
То скрип половиц у двери…
– Сегодня особенно грустен твой взгляд,
Ты не доживешь до зари…
Вставали, смотрели, поскуливал пес,
Когтями приступок скребя,
И матушка вновь задавала вопрос:
– Никто не обидел тебя?
Не знала она, что минутой назад
Чужим накрывала на стол
Воровка, туземка с озера Чад,
которую в дом ты привел.
1996
* * *
Повесь мою фотку по блату на шкаф
Меж Стивенсоном и Бальмонтом.
Я тоже живу, на себя наплевав,
И с Богом грызусь по субботам.
Я книгу твою пролистала сейчас
С такой фотографией мелкой,
Что жить невозможно! Но кончен запас
Реваншей села Переделки.
На чем мы рассорились? Кто победил?
А знаешь, мне жаль одного лишь,
Что жизнь не воротишь, когда поостыл,
Себя от себя не уволишь.
Глядишь ты отныне с проточных небес
С какой-то бомжовой тоскою…
Ты там, у себя, мою фотку повесь,
Мы были похожи с тобою.
2001-2009
2008
Как бесов изгоняемый приплод, уходит из меня смертельный год — год високосный, тело мне корежа, шинкуя мозг. Прощай, прощай, Сережа! Прощай и ты, из рабства моего освобожденный гений. Каково тебе теперь на воле? Вьются бесы и улетают в околоземной тоннель со свистом, брызгая слюной…Подобье санок с тройкою оленьей….
И вот из тысяч солнечных сплетений исходит лава, льется в погреба. Закончилась высокая косьба.
————————————————————————————————