Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 22, 2008
* * * *
Мне подарила одна маленькая воинственная страна
газовую плиту от фирмы “Неопалимая Купина”:
по бокам у нее – стереофонические колонки,
а в духовке – пепел, хрупкие кости, зубные коронки,
и теперь уже не докажешь, чья это вина.
Если строго по инструкции, то обычный омлет,
на такой плите готовится сорок пустынных лет:
всеми брошен и предан, безумный седой ребенок,
ты шагаешь на месте, чуешь, как подгорает свет
и суровый Голос кровоточит из колонок.
ВАРИАЦИИ
В кармане – слипшаяся ириска:
вот так и находят родину, отчий дом.
Бог – еще один фактор риска:
веруешь, выздоравливаешь с трудом,
сидишь в больничной палате,
в застиранном маскхалате,
а за окном – девочки и мартини со льдом.
Сколько угодно времени для печали,
старых журналов в стиле “дрочи-не дрочи”,
вот и молчание – версия для печати,
дорогие мои москвичи.
Поднимаешься, бродишь по коридору,
прислушиваешься к разговору:
“Анна Каренина… срочный анализ мочи…”
Мысли мои слезятся, словно вдохнул карболки,
дважды уходишь в себя, имя рек,
“Как Вас по отчеству?”,– это Главврач в ермолке,
“Одиссеевич,– отвечаю,– грек…”
Отворачиваюсь, на голову одеяло
натягиваю, закрываю глаза – небывало
одинокий, отчаявшийся человек.
О, медсестры – Сцилла Ивановна и Харибда Петровна,
у циклопа в глазу соринка – это обол,
скорбны мои скитания: Жмеринка, Умань, Ровно…
ранитидин, магнезия, димедрол…
Лесбос бояться, волком ходить, и ладно,
это – Эллада, или опять – палата,
потолок, противоположный пол?
ПРИКОСНОВЕНИЯ
1
Преступленье входит в наказанье,
и выходит ослик Буцефал,
детская игра в одно касание:
прикоснулся – и навек пропал.
И с тобой исчезли из лукошка:
белые гребные корабли,
но, меж прутьев – завалялась крошка
не открытой до сих пор земли.
И с тобой исчезли безвозвратно:
свет и тьма, мятежный дух и плоть,
лишь остались мысли, ну и ладно,
рюмка водки, Господа щепоть,
страшный счет за Интернет (в конверте),
порванный билет на Motley Crue…
Говорю с тобою не о смерти,
о любви с тобою говорю.
2
Желтый ноготь, конопляный Будда,
рваная нирвана на бегу –
ты меня соскабливаешь, будто
с телефонной карточки фольгу.
Чувствую серебряной спиною –
у любви надкусаны края,
слой за слоем, вот и подо мною
показалась девочка моя.
ЗИМНИЙ ПРИЗЫВ
1
Теперь призывают в армию по-другому:
сначала строят военную базу поближе к дому,
проводят газ, электричество, тестируют туалет,
ждут, когда тебе стукнет восемнадцать лет.
И тогда они приезжают на гусеничных салазках,
в караульных тулупах и в карнавальных масках.
Санта-прапорщик (сапоги от коренного зуба)
колется бородой, уговаривает: “Собирайся, голуба,
нынче на ужин – с капустою пироги…
жаль, что в правительстве окопались враги…”
Именную откроешь флягу, примешь на грудь присягу,
поклянешься, что без приказа – домой ни шагу.
2
А вот раньше – был совсем другой разговор:
тщательный медосмотр через секретный прибор –
чудовищную машину, размером с военкомат,
чье гудение – марсианский трехэтажный мат,
пучеглазые лампы, эмалированные бока,
тумблеры, будто зубчики чеснока…
…Тех, в чем мать родила – отводили на правый фланг,
тех, в чем отец – оттаскивали на левый фланг,
и всем, по очереди, вставляли прозрачный шланг:
славянам – в рот, ну а чуркам – в задний проход,
набирали идентификационный код,
вспыхивал монитор, и вслед за бегущей строкой
всем становилось ясно: откуда ты взялся такой.
О, сержант Махметов, не плачь, вспоминая как,
ты сжимал приснопамятный шланг в руках.
потому, что увидел казахскую степь, а потом –
свою маму – верблюдицу с распоротым животом,
перочинным младенцем на снег выползаешь ты,
шевеля губами неслыханной остроты:
“Говорит, горит и показывает Москва…”
Потому тебя и призвали в пожарные войска.
СТРЕКОЗА
Всегда считал, что стрекоза летает задом наперед,
что не глаза, а бедра у нее – без целлюлита.
О, если бы не этот страшный рот,
которым в прошлое она открыта.
А так, уметь – вот так, и вверх, и вниз –
без устали и без запинки,
Да, я смотреть хочу, ловить сеанс, стриптиз –
сплошные родинки, чужбинки.
(из цикла «Цирковые»)
1
Цирковая династия: терракотовые артисты,
император перед финансовой бездной:
овладев секретаршей, инсталлирует Windows Vista,
только юная акробатка смеется из поднебесной,
зависая под куполом, от пальчиков ног до макушки
в лунном свете, едва удерживаясь на опорах…
А еще – ее выстреливают из пушки,
но, вчера император велел экономить порох.
Буква “О” в кавычках – горящий обруч, смертельный номер,
каждый вечер, вжимая пивной живот,
пожилой учетчик глазел на нее и помер,
а вот, что он записывал в свой блокнот:
“Понедельник: трусики из шанхайского шелка,
белые, в спелых вишенках. Не забыть очки.
Вторник: черные, кружевные и только.
Среда: золотистые светлячки.
Четверг: она заболела. Говорят, сильная рвота.
Пятница: публика – сборище похотливых макак,
сплетни про ее беременность. Суббота:
она без трусиков. Это хороший знак…”
2
Цирк, цирк, вернее, чирк, чирк – отсырели,
спички, слышится плач младенца, прокашливается трубач,
длинная, хрупкая тьма в дырочках от свирели,
запах свежих опилок, и снова плач.
Ослепительно взрывается великанский
апельсин, разбрызгивая электрический сок,
утираешь лицо от выходки хулиганской,
и оркестр наяривает марш-бросок.
Выбегают униформисты, жонглеры тасуют кольца,
акробаты впрыгивают на батут,
иллюзионист приглашает еще одного добровольца:
“Постойте здесь. Проткните шпагой вот тут…”
Наступает черед танцевать слонам и собакам,
дрессировщик – волосы в перхоти, зевающий лев,
скачут пони, обдавая зрителей аммиаком,
постепенно манеж превращается в хлев.
Шпрехшталмейстер радуется, что полон
зал: эквилибристу негде упасть,
и в конце представленья выходит горбатый клоун,
издевательски ощеривая акулью пасть.
Он ведет себя не смешно и ужасно глупо,
древний голод переполняет его зрачки,
что еще чуть-чуть, и ворвется в зал цирковая труппа –
в трупных пятнах, кромсая публику на куски.
ШЕЛКОПРЯД
Я здесь, я тут,
потому и зовут меня – тутовый шелкопряд,
злые языки плетут,
что я – не местный, что я – тамошний шелкопряд,
понаехавший, gastarbeiter, пархатый шельмец…
…тянутся дни чередою витражных окон,
вот задрожал и свернулся в праздничный кокон
турецко-подданный мой отец.
Сон шелкопряда – это шелковицы смех,
ибо она зацветает только во сне шелкопряда,
это слова: шаддах, килим и силех,
хитросплетенье узоров райского сада.
Евнух с кривым мечом, и опять грустны
юные одалиски: чья голова на блюде?
Все шелкопряды видят одни и те же сны,
как в них живут и умирают люди.
А я по-прежнему тут, я еще и еще здесь,
вот привели туристов, они из страны – Нэтрэба,
километровой шелковой нитью укутан весь:
от последней строки и до самого первого неба.
* * * *
Се – Азиопа, ею был украден
и освежеван древний бог,
из треугольных рыжих виноградин –
ее лобок.
И мы в мускатных зарослях блуждаем,
когорта алкашей.
Овидий прав: так трудно быть джедаем
среди лобковых вшей.
Се – Азиопа, наша ридна маты,
кормилица искусств.
Кто нынче помнит Зевса? Жестковатый
и сладкий был на вкус.
Так, впрочем, сладок всякий иноверец,
философ и поэт,
добавь в судьбу – лавровый лист и перец,
ты сам себе – обед,
обед молчанья, кулинарный случай,
подстережет в пути,
гори один и никого не мучай,
гори и не звезди.