Рассказ
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 21, 2008
Декабрь – прозрачный серебряный ре минор
П. И. Чайковский
Нота первая
Частный детектив Мелихов считался докой в своем деле. Но о нем ходило много слухов, таких же странных, как его внешность. Глаза Мелихова были светло-серые, почти белые, как у полярного волка, а смуглая кожа и угольно-черные брови еще больше выделяли их.
Он опоздал на полчаса, но извинился довольно сухо, без подобострастия. И мне это понравилось, хотя мое время стоит дорого. Люблю людей, знающих себе цену, потому что я сам такой же. Офис детектива был обставлен с неброской роскошью, дабы клиент понял, что дела у хозяина идут хорошо: дубовые панели на стенах, монитор индивидуального дизайна, золотой “Паркер” на столе.
— Простите за вопрос, — детектив плеснул в бокалы “Хеннесси”, и предложил мне гаванскую сигару, — вы уверены в том, что делаете? Понимаете ли, Виктор Сергеевич, иногда люди приходят сюда в расстроенных чувствах, не совсем отдавая себе отчет в том, что дороги назад нет. Злость и ревность приводят их ко мне, а потом проходит время, и они начинают жалеть, но …. – он сделал паузу, выжидательно глядя на меня.
— Я абсолютно уверен в том, что делаю, — отчеканил я. И в этот момент что-то произошло. Все вокруг поплыло перед глазами, большие часы на стене оплыли горячими струями, как на картинах Сальвадора Дали, стрелка на моем “Роллексе” завертелась с бешеной скоростью, а пол под ногами зазмеился трещинами. Я боялся сдвинуться с места, потому что под ногами разверзлась пропасть. Меня качнуло назад, и оба моих телохранителя бросились ко мне:
— Виктор Сергеевич, шеф, что с вами? – ребята подхватили меня под руки.
— Ничего, я просто… так… голова закружилась.
— Нужно вызвать врача, — Мелихов решительно направился к телефону.
— Нет, — поспешно сказал я, — мне уже лучше.
Что я скажу врачу? Что у меня видения? Или этот пройдоха мне что-то в коньяк подмешал? Хотя… когда бы он успел, если ребята мои с него глаз не сводили? Нет, это просто нервы, а к доктору я потом съезжу, проверюсь на всякий случай.
— Жду вас через две недели, — Мелихов протянул руку для прощального рукопожатия.
За эти две недели я прожил бесконечное количество жизней. Это был первый декабрь, когда Новый год не вызывал чувства радостного ожидания, хотя следующий, двухтысячный должен стать для меня переломным. Я собираюсь заняться большой политикой. Столько лет и сил потрачено на эту цель — о деньгах лучше вообще не упоминать. И вместо того, чтобы работать, я целыми днями наблюдал за своей женой. Настя продолжала вести себя так же, как последние два месяца: пропадала несколько раз в неделю, и никакая слежка за ней не поспевала. Она просто растворялась в воздухе, а потом возвращалась задумчивая, странная. Все проще пареной репы: у нее появился любовник!
Через две недели я снова поехал к частному детективу. Мелихов поздоровался, пряча глаза, и я понял, что у него получилось. Да, работка, конечно, собачья, не позавидуешь: с одной стороны люди просят его делать подлости, с другой – тихо презирают. Он достал из ящика стола плотный бумажный пакет:
— Посмотрите фотографии, Виктор Сергеевич.
На первом снимке Мелихов небрежно опирался на дверцу своего новенького “Хаммера” и протягивал моей жене цветок, а она с робкой улыбкой смотрела на него так же, как когда-то на меня. На втором снимке Мелихов обнимал ее за плечи одной рукой, а второй поддерживал за талию, Настя смотрела на него снизу вверх доверчиво и чуть растерянно. Тварь! Я швырнул снимки на пол и закурил, детектив молча подвинул мне пепельницу.
Маленькая провокация – таинственный импозантный незнакомец с яркой внешностью и цветком в руке, и она растаяла, поддалась. Значит, я не был ревнивым безумцем, подозревая ее в измене. Настоящий любовник или подставной – да какая разница, если женщина в принципе на это способна!
— Сколько раз вы встречались за эти две недели? – я сам поразился, насколько хрипло прозвучал мой голос, — и где? У вас дома?
— Четыре раза, — тихо ответил Мелихов, – в гостинице.
Дешевка! Любовник, гостиница, ковровые дорожки кричащих расцветок, пошлые занавески, вино в номер и официант, старательно отводящий глаза. И настенные часы со светящимся циферблатом, чтобы видеть в темноте время возвращения к роли примерной супруги. Моя Настя, девочка Серебряного Века, поэтесса, оказалась такой же потаскушкой, как и все остальные.
Я любил смотреть, как она ходила в задумчивости по нашей большой квартире, слегка притрагиваясь к мебели, стенам, и дойдя до окна, рисовала на стекле невидимые узоры. В этот момент она сочиняла стихи, а потом записывала их в тетрадку. Почерк у нее такой меленький, бисерный — не то что мои размашистые каракули. К компьютеру Настя так и не привыкла, и вообще сторонилась техники, и терпеть не могла железа. Дизайнер, который нам квартиру оформлял, как-то принес бронзовую подставку для цветов – жуть, сколько она стоила! Вещь антикварная, стильная – так Настя ее на балкон выставила — с глаз долой, потому что энергетика у нее якобы нехорошая. Так и сказала, и плечами зябко передернула.
Еще она любила сидеть с книгой в руке на кухне, и, зачитавшись, катала яблоко ладонью по столу, забывая надкусить.
Стихов своих она мне не показывала, да я и не просил особенно. Мне эти высокие материи никогда не были понятны.
— Чего у тебя жена такая не гламурная? – спрашивали меня друзья. – Знаться ни с кем не хочет, по бутикам не ходит, фитнесом не занимается, да и вообще, ногами земли не касается.
— Ничего, — отвечал я, – пусть парит в воздухе, я за двоих на земле стою.
Мне нравилось в ней то, чего у меня самого не было. И эту поднебесность я сразу рассмотрел, как только увидел ее в первый раз в затрапезном городке, где Настя родилась – я там по делам оказался. Не красавица она, нет, ноги от шеи не растут, волос белый до поясницы не струится, но есть в ней что-то, чего в других не найдешь. Она вообще ни на кого не похожа: глаза с татарщинкой, чуть раскосые, смотрят так загадочно, как будто их обладательница знает что-то такое, о чем все остальные даже не догадываются.
Теперь я понимаю, что она знала: как по мужикам бегать после своих бесконечных хождений по галереям. Вот тебе и дитя искусства! И ведь понимала, дрянь, что вскоре за мной папарацци по следам ходить начнут, и журналюги будут под меня копать, как под всякого приличного политика.
Я вышел на улицу и сел в машину. Темнело. Предновогодняя Москва манила огнями.
— Гони домой, Вадик! – сказал я водителю.
На пороге меня встречала Марья Семеновна, наша домашняя помощница, лицо ее было заплакано.
— Витя, — она впервые обратилась ко мне по имени, нарушив субординацию, не добавив отчества, и по-матерински обняла, — ваша жена уехала. Она не оставила письма, просила только передать на словах, что полюбила другого, и не хочет, чтобы ее искали. И обернувшись на пороге, Настенька добавила, что так будет лучше для всех…