Опубликовано в журнале Новый берег, номер 21, 2008
Перевод Александр Бараш
В этой долине, которую потоки воды
прорезали за несчетное количество лет,
чтобы легкий ветер мог пересечь ее сейчас
и остудить мой лоб, я думаю о тебе.
Я слышу со склона голоса
людей и машин, они рушат и строят.
Но бывает любовь, которую невозможно
перенести в другое место.
Она должна умереть на своем месте и в свое время,
как старая громоздкая мебель,
разломанная вместе с домом, где она стоит.
А эта долина – шанс
начать заново, не умерев сначала. Любить,
не забывая другую любовь, и быть
как легкий ветер, пересекающий ее сейчас
сам по себе, не по чьей-то воле.
Диаметр бомбы
Диаметр бомбы был тридцать сантиметров,
а диаметр поражения около семи метров,
и в нем четверо погибших и одиннадцать раненных.
И вокруг них, в более широком круге
боли и времени разбросаны две больницы
и одно кладбище. Но молодая женщина,
похороненная там, откуда она
приехала, за сто километров отсюда,
увеличила круг в огромной степени,
а одинокий человек, плачущий о ее смерти
на берегу далекой страны за морем,
включает в этот круг весь мир.
И я не буду говорить вообще — о крике младенцев,
достигающем трона Господа,
а оттуда еще дальше: круг
без конца, без предела, без Бога.
Экология Иерусалима
Воздух над Иерусалимом пропитан молитвами и снами,
как пространство над городами с тяжелой промышленностью.
Трудно дышать.
Время от времени приходит новая партия исторического груза,
а дома и башни – это упаковочные материалы,
потом их выбрасывают, они свалены в кучу.
Иногда прибывают свечи вместо людей,
тогда тихо
Иногда прибывают люди вместо свечей,
тогда шум.
И внутри запечатанных садов, среди кустов жасмина,
с полной обоймой запахов, — иностранные консульства,
как отвергнутые невесты,
ждут своего часа.
Рядом с археологическими раскопками
Рядом с археологическими раскопками я видел осколки
дорогих сосудов, они прекрасно вымыты, ухожены и обласканы.
И рядом с ними — груда брошенной пыли и глины, не
сумевшая прорасти хотя бы терновником и чертополохом.
Я спросил: что это за пыль, которую
просеяли, истаскали, измучили – и потом
выбросили? И я ответил себе: эта пыль –
люди, такие же, как я, в своей жизни они были разлучены
с бронзой, золотом и мрамором, и в смерти тоже.
Эта пыль – мы, наши тела и души,
все слова у нас во рту, все надежды
Как внутренняя стена дома
Как внутренняя стена дома,
которая стала внешней после войн и разрушений,
так я нашел себя, неожиданно
и слишком рано. Я почти забыл,
что значит быть внутри. Уже нет боли..
Уже нет любви. И далеко, и близко,
всё это очень далеко от меня, и
на том же расстоянии.
Что происходит с цветами, я не представлял себе.
Их истории — все те же, что у людей. Голубой цвет дремлет
в памяти о темно-синем и о ночи. Бледность вздыхает
в багровом сне, ветер приносит запахи
издалека, а в нем самом нет запаха. Листья хацава*
умирают задолго до появления их белого цветка,
который никогда не узнает о
зелени в пору весны и темной любви.
Я поднимаю глаза к горам. Я понимаю сейчас,
что значит поднять глаза, насколько это
тяжелый груз. Но какая сильная тоска,
эта боль-больше-не-быть-внутри-никогда!