Опубликовано в журнале Новый берег, номер 21, 2008
Остави мене, Господи, отступись от меня!
Мало Тебе бегемотов Твоих и крокодилов,
верблюдов и ослов Твоих?
Звезды и ангелы Тебе служат,
глиняные человечки поют Тебе осанну
и машут кадилами.
Все у Тебя есть, даже – рыба-меч.
А у меня – я лишь,
да и то – до поры до времени.
Спрячься, Господи, вон за той горой,
за тем перелеском.
Я туда ходить не буду,
но и Ты сюда – ни ногой.
Мне еще детишек растить,
пасеку на зиму в солому заворачивать.
Если пчелы не перемрут,
следующим летом пришлю Тебе меду.
Знаю, где Тебя искать.
* * *
Переженились, переплелись, переругались,
перемирились, перебесились, и поутру
на перекрестке – как перекормленный попугаец –
икаю: одноклассникиру, однокласникиру.
С января, говорят, ограничат поставки крови,
переведут на лимитный энергорежим.
Хватило ли вам, чужие мои, любови?
Поодиночке на остановку перебежим.
Колобок
Так пошарь по моим сусекам,
не забудь и про коробок.
Не достанет на человека –
наскреби хоть на колобок.
Разгонюсь конопляным полем,
наминая ему бока.
Я – исконно-посконный голем,
без задоринки и сучка.
Вот я неба уже касаюсь,
птицу-тройку гоню, гоню…
Ты не тронь меня, глупый заяц,
это, брат, не твое меню.
Ворованный воздух
Под сенью софитов, при крымских ли звёздах,
поэты делили ворованный воздух:
по булькам-граммулькам; с лица, из горла ли;
братались-шептались, но чаще орали.
О, гиблое племя, дружки-филоманы.
Ворованный воздух сифонит в карманах.
Ворованным воздухом поры забиты;
и рифмы побиты; и души убиты.
Во что вы ввязались, мои грамотеи?
Обкрадывать воздух – пустая затея.
Вдохнем, что осталось; за здравие грянем;
и люки задраим; и павших помянем.
* * *
Сперва послышался, а чуть спустя возник возник
согласный свод ведомых и вожатых.
Когда б умел, о, как прошел бы я сквозь них
щеголевато.
Они читают, любомудрствуют, поют.
Открыто мне, что здесь я не в почете.
Мой труд – иного свойства, знать, что тут
наперечет я.
А что осталось, так того я не таю,
в витрине отражаю, туп от счастья.
И все еще причастен и допущен к бытию.
Хотя б отчасти.
* * *
Полетаем, панночка, полетаем.
По Луне мы, панночка, погуляем.
Разглядим из кратера чёрта, бога ль.
Будем есть из тюбиков гоголь-моголь.
Вот и всё нам, панночка, партзаданье.
Приземлимся за полночь на Майдане.
Встретят нас горилкою – ух ты, ах ты!
Мы с тобою – первые хохлонавты.
Петухи валяются – никакие.
И покуда бодрствует Виев Киев,
и покуда пьянствует в лавре инок,
щэ не вмэрла панночка Украина.
* * *
Кто на страже глубин и просторов,
выше звёзд, над парадом планет?
Тухачевский, Якир и Егоров –
Лучших асов у Родины нет!
Им гудят поезда и комбайны,
машет кепкой с Эльбруса абрек;
их великую лётную тайну
вечно будут хранить Чук и Гек.
Выползает шахтёр из загула.
Скоро лето и скрежет секир.
И парят над страной, как назгулы,
Тухачевский, Егоров, Якир.
* * *
Уместились в этой точке
у бессмертья в закуточке
мама, папа, даже я.
Даже точечка моя.
Точки в точке. Малоточье.
Сверху – нечто молоточье.
Сверху-сверху – молоко.
Только это – далеко.
– Скоро всех нас обесточат, –
точка радио пророчит.
И вздыхает, и хрипит,
и не спит.
* * *
Вот стану я стариком – и всякий меня обидит:
кто в булочной обсчитает, кто в рюмочной недольёт.
У входа в ЦПКиО облают – а ну, изыди!
И в будущий межпланетный меня не возьмут полёт.
Тогда ото всех запрусь, тогда ото всех уеду,
тогда распишусь в приказе: мол, больше вам не родня.
Не будет меня к утру, не ждите меня к обеду,
и обод цепекиошный пусть вертится без меня.
Ищите меня не здесь, я здесь уже не бываю.
И там меня не тревожьте, ведь там меня тоже нет.
Тревожную жизнь мою обиженно избываю
и долго, по-стариковски, смотрю и смотрю ей вслед.
* * *
когда усну когда совсем усну
в бордовое иль может в голубое
спущусь к реке и дальше за тобою
наперекор не спящему всему
февраль придет вдовец усну когда
всегдашний брат фарфоровой посуде
все зачехлит окошки и орудья
пиров бессонных в сонных городах
тогда усну и больше не разбудят
* * *
О, жизни плотная основа
и мозг, что вечно на сносях!
Здесь каждый метит вставить слово
и должен высказаться всяк.
Идешь с кефиром из лабаза –
торчат в тебя со всех углов
всепонимающие глазы
из всё объемлющих умов.
* * *
Этот щирый объем за фасадом,
у столетия взятый внаем.
Этот город, где мы так надсадно,
так печально и грубо живем.
Эта низкая, злая порода
в перехлесте ржавеющих скреп.
Эти мутные, долгие воды.
Этот проклятый, каменный хлеб.
Нету им ни звезды, ни отрады,
бо не вышел на это указ…
Эти, в блеклом, сырые отряды,
за оградою ждущие нас.
* * *
В разводах луны и пота,
не день и не два в году,
приходят к себе с работы,
готовят себе еду.
Ложатся в свои постели,
взведя как курок засов,
и после под шум метели
бесшумно не видят снов…
Когда поплывут оплоты,
спаси эту ночь, Господь,
где к поздней и трудной плоти
другая прижалась плоть.
* * *
корабли кортеса сельвой бредут на север
кораблей кортеса не видывавший доселе
и в борта зеленая плещет кола
эспаньолам
в позапрошлых жизнях ваши звенят гитары
вам теперь на север невыспавшиеся кентавры
и пускай сосчитан там волос каждый
боги жаждут
вопиют к вам боги ставшим на полдороге
да прииди боже боже рыжебородый
лейся сердце в утреннюю корриду
с пирамиды
* * *
Живым оставь живых своих подгребать.
Сейчас метро откроют, кури скорей.
Таджик метле прошепчет: аллаакбар.
И смену кончив, август запрет на ключ.
* * *
Когда и тишина прекратит молчать –
сорви последнюю тогда печать
с перезревшего как виноград неба.
Буди ангелов, мертвецов истребуй
у всех сорвавшихся с якорей стихий,
буде медлительны и тихи
облака сионские, дни под ними
в трубном граде Ершалаиме.
* * *
Так заваривай-заговаривай позднеавгустовский чифирь.
Августейшую неособу свою в сумерках не особь.
И такая кругом, такая… И под катом – угрюм-цифирь.
И под сердцем засело то же: знаменатель, числитель, дробь.
Белый-белый, видать, оставил, отступился да вышел весь.
Черный-черный уже в дороге – поспешающий вестовой.
Ну а я вот… Ну да, конечно… Вот он весь я – сейчас и здесь –
в позднеавгустовской, августейшей, остывающей, неживой…
Тихий час в роддоме
Стоят во все концы
растоптанных аллей
дурацкие отцы
средь сонных голубей.
Отцовства сопромат.
Похмелия суфле.
Во сне матриархат.
Династии – во мгле.
Спит март – весь в голубом.
Спит розовая ель.
Кулек упрямит лбом
слепая карамель.
У мамкиных колен
спит плюшевый диван…
Прекрасная Элен!
И царственный Иван!
Вот вытянется с метр –
задаст тем голубям!..
Идущие на смерть
приветствуют Тебя!