Опубликовано в журнале Новый берег, номер 20, 2008
Из любви, льда и нефти
сотканная река,
обожжённая мартовским солнцем.
Не то ветер поёт в полом небе,
граем галочным вьётся
на древке леска,
не то разбойник осатанелый,
забрав стыни в грудь, свищет через века,–
и под гул проводов хриплый гимн отзовётся
от Анадыря до Геленджика.
– «Эй, Пахом! На рыбалку пойдём…» –
И Микула с Ильёй выдыхают простуженный мат
вдоль оград из засохшей полыни.
Тёмен лёд, и следы выступают на нём
цепью клякс на пунктире извилистых линий
жизни – где подошвы содвинуть? –
под кирзой начинается шепоток, а потом
воронок да молчок – пока над
дальней церковью и ковшом полыньи не
прольётся опрокинутый в небо набат.
– «Что, Иваныч, нехай?» – «Ишь, клюёт…» –
А вокруг начинает трещать и
расползаться лоскутьями – роба ли? платье?
Вместе с дохами, буром, наловленной рыбой,
па’ром, перистой дымкой, готовой стать дыбом
льдиной – ковчег? или плот? –
безразличных берёт в оборот,
а те хмурятся на внезапном параде
изб, коряг и обрывов,
ищут место, где толще, и веруют, что пронесёт.
И – проносит. Нелепо, случайно живых,
сытых спиртом, укрытых под шапками сосен.
В жестком волчьем зрачке –
мокрой вьюгой засеяны скулы железнодорожного скоса,
рёбра шпал, веток стык, сгиб шлагбаума вдалеке,
высоковольтные мачты-кости…
То-то в небо шагнуть налегке!
И усмешка решает ямщицкий, раскольничий стих –
что кроссворд из проклятых вопросов,
так и не ответив на них.
А в газетном столбце – некролог да елей
обитателям пустырей
на Рублёвке, разборки, гламур и Содом. Но
всем своё, не ругнуться, не охнуть,
разве – землю обнять поудобней,
оглянуться с утра на прокуренный дом
ста звонков и знакомых, на мутные окна…
Всё – пурга. А за ней
тот же голос зовёт: «Эй, Пахом!
На рыбалку пойдём…»