Опубликовано в журнале Новый берег, номер 19, 2008
В вечерний час,
или размышления об альбоме
Жанны Владимирской и Алексея Ковалева
Я ставлю диск, и комнату заполняют удивительно чистые, просветленные, знакомые еще с “до рождения” звуки гитары и бархатного и лунно-серебряного, спокойного, уходящего в глубь множества равнозначных эмоциональных и исторических смыслов и ассоциаций женского голоса. Кончается первый диск, я ставлю второй, потом опять первый и опять второй. Так было у меня раньше только с классической музыкой, которую я могу слушать бесконечно. И вот сейчас так же, когда звучит недавно вышедший двойной альбом русских романсов “В вечерний час” Жанны Владимирской и Алексея Ковалева.
Конечно, я люблю архивные записи русских романсов в исполнении Вари Паниной, Изабэллы Юрьевой, Вадима Козина и других прекрасных певцов. Но они – как бы история, нечто ностальгическое, ушедшее, и эта историчность, “ушедшесть” придает дополнительный аспект чудесности. Новые записи, звучащие сейчас в моей комнате, чудесны по-другому. Потому что они сегодня, сейча:, как будто через невидимую реку времени возник из синих небес волшебный мост, и время человеческое исчезло, как ему и подобает, в небытие.
Русские романсы – это интереснейший пласт истории русской культуры. Их обожали Пушкин, Лермонтов, Апполон Григорьев, Некрасов, Блок, Толстой, да, Господи, кто же их не любил в России! Амальгама экзальтированности и в то же время подлинности чувств сделала их не просто фрагментом истории, но неумирающим явлением, тем, что, как и сто лет назад, трогает душу, вызывает эмоции, образы, воспоминания, надежды.
Зародившись как смесь и стилизации из цыганской, французской и русской музыки, русские романсы, безусловно, оригинальны; многие из них стали достоянием не только русской, но и общечеловеческой культуры. Прежде всего, к последним относятся “высокие” романсы на музыку М.И.Глинки, Ц.Кюи, А.С. Даргомыжского, А.Бородина, А.Балакирева, М.Мусоргского, П.Чайковского, Лядова, Танеева. Писать слова их не стыдились известные русские поэты – Пушкин, Баратынский, Тютчев, Аполлон Григорьев, Апухтин. “Высокий романс” задавал тон тому всему обширному романсовому творчеству, которое волнами расходилось по России, переписывалось в альбомы, воспроизводилось в гостиных и на верандах, вызывая слезы на глазах не только чувствительных барышень, но и таких “общечеловеческих столпов” мысли, как Лев Толстой.
У нас в доме были старинные подшитые ноты романсов. Когда я училась в музыкальной школе, я что-то играла. Но в основном я их знала от бабушки. Бабушка часто пела мне “Белую Акацию”. Не ту, что поют сейчас, а ту, на музыку которой большевики пели “Рвутся снаряды”, белые пели “Смело мы в бой пойдем за Русь святую”, а гитлеровские стратеги, видимо решив поиздеваться над Иосифом с “тараканьими усищами”, сделали позывной к началу вторжения в бывшую Российскую Империю в 1941 году.
Старые фотографии, где какой-нибудь дедушка – на фотографии он молодой, сидит за роялем, а какая-нибудь бабушка – тоже молодая — поет, а за окном еще нет никакой революции.. Там все в этих романсах – любовь, предательство, боль, и опять любовь, любовь. И страсть, и безнадежность, и ощущение невозвратной потери, мимолетности бытия – по Блаженному Августину, времени нет, поскольку прошлое ушло, будущее еще не наступило и настоящее – это эфемерный промежуток между двумя несуществующими эфемерностями… Как в любом подлинном явлении культуры вообще, ну и русской культуры, само собой разумеется, в русских романсах столько исторических, эмоциональных, социологических ассоциаций и ностальгий, что, кажется, ничего не было – ни 1905-го, ни 1917-го, ни той пустоты, что наступила потом – не было ничего. Только эта РОССИЯ, эта музыка, наполняющая ЕЕ, это священное предстоятельство перед всеми грядущими провалами, пустотами, потерями, которые историки зовут “историей”, я же никак не зову. Моя соседка в Москве по коммунальной квартире отсидела в лагерях 20 лет. Красавица была, похожа на Грету Гарбо . Села в 1936, а вышла в 1956. Но красавицей и осталась. И романсы пела в Новые Годы. А мы, молодые, с таким восторгом подпевали.
Гитара и голос. Или рояль. Благородство женщин, джентльменство мужчин, и порой “тари-дари-дари-да”, и сразу образы “Яра”, Аполлон Григорьев, Александр Блок, ну, не даром же они так это все любили, будучи людьми тончайшими. Ясные дни! Луна в вагоне. Побудь со мною! Голубой вальс! И каким многое сегодняшнее представляется пустым перед этим экзальтированным и в то же время наивно-искренним потоком куртуазных страстей, небес, полей, улиц, карет, тайных страданий, поземки, невозможностью сказать ничего, кроме как о пламени сердечном…. А какое благородство! Ну, ведь действительно, в русских романсах люди зовут друг друга на “Вы”! В дневниках сестры моей бабушки описывается, как ее тогда еще жених Борис Аполлонович после февраля 1917 года рассказал ей, что денщики, которых офицерам было велено называть на “Вы”, стали называть себя на “Мы”. Тогда-то все и погибло.
В русских романсах – Россия, та, которую от нас прятали, скрывали, за которую и в которой убили более 60 миллионов в бывшей Российской Империи – теплая, настоящая, истинная, вселенская. Святая. Да, Святая! Ничего нет страшного в “напыщенных” словах, когда они – правда.
“Утопить сердце в очах… И зачем, и за что полюбил я тебя?” И, конечно, к былому нет возврата… Никогда. Поэтому мы любим романсы. Как что-то невозвратное. Невозвратимое, невозможное, и невозможное позабыть…
Никогда не забывали. Ни в России, ни в Париже, ни в Истамбуле, ни в Нью- Йорке. Даже будучи убитыми. Или убивая себя, или себя в себе. Пока Тройка (с бубенцами ли, без), промелькнувшая – навсегда ли? — мчалась в вечных пространствах Благобытия. Так и мчится… где-то.
В советские времена русский романс выживал с трудом – слишком чужда правящей идеологии была его открытая незащищенность и предельная личностность, слишком много души в нем было. А то, что выживало, было либо довольно “оперным”, либо находящимся под почти повсеместным влиянием псевдоцыганщины, эманируемой из театра “Ромэн” — одном из символов дружбы народов. Были замечательные исключения – Вадим Козин, Анастасия Вяльцева, продолжался романс в русской диаспоре, иногда долетая до родины в виде записанных и перезаписанных кассет, с которых звучали голоса Дмитриевича и Юла Бриннера.
Романс вернулся в Россию, но в результате различных перипетий он часто стал звучать либо как китчевая стилизация, либо как надрывная псевдоцыганщина, либо как разухабистая уличная приблатненная песня. Конечно, наверняка есть исключения. Под хмельное застолье кому-то подойдет и Скляр, спевший под Дмитриевича, но без интеллигентности последнего. Но все же…
Поэтому и стал такой радостной неожиданностью для меня двойной альбом Жанны Владимирской и Алексея Ковалева “В вечерний час”. Словно не было ни 1917 года, ни годов после него. Ощущение такое, что незамутненный чистый душевный звук русского романса возродился в их исполнении – столь камерном и в то же время глубоко профессиональном, что, слушая его, как будто переносишься в давно ушедший, но такой любимый мир, мир РОССИИ.
Жанна Владимирская и Алексей Ковалев. Сто, двести лет спустя они поют то, о чем мы тоскуем, что нам снится, чего мы ожидаем вопреки надеждам и разуму. Поют так, что совершенно понятно, почему Пушкин и Апполон Григорьев, и Тургенев, и Толстой, Некрасов, Блок, бабушки наши и дедушки так их любили. И почему мы их так любим. Жанна и Алексей – очень талантливые актеры, чрезвычайно одаренные и чувствующие люди. В их исполнении удивительно не слышится такого знакомого блатного советского надрыва, оно пронизано интеллигентностью, чувственностью и чувствительностью и благородной страстью, возносящими слушателя в образ затонувшей в потоках трагического времени России, жаждущей возвращения de profundis заблудившихся в бездне времен поколений. Голос Жанны глубок, но безыскусен в смысле нарочитой театральности, в нем нет фальши. Когда его слушаешь, то представляешь себя в осенней гостиной, когда в окна видны очертания ажурной беседки под желтизной российских деревьев и красным светом заходящего в далекую реку солнца. Она как бы поет своим друзьям – не с большой сцены в свете желтых и стальных ламп-лайтов, но здесь, рядом, создавая мыслеформы спокойного и уютного и очень доброго мира, из которого не хочется уходить. Создавая их, она и аккомпанирующий и иногда подпевающий Алексей, как бы очищают историческое “астральное” пространство русской культуры от темно-кровавых вод замутнившеего ее Стикса.
Мне повезло, потому что мне в руки попали штук десять альбомов, и я раздарила их друзьям. Они мне теперь звонят и благодарят, и, когда я срашиваю, что самое главное, самое отличительное в исполнении Жанны Владимировской по сравнению с другими исполнителями, все обычно говорят, что это искренность, отсутствие фальшивых тонов, ненавязчивость, проникновение в музыку и текст, естественность, эмоциональное перенесение слушателя “в круг друзей”, и непременно возникающее желание слушать еще – одним ли или в комании близких людей.
Надежда на просветление и возрождение России никогда не угасала в сердцах любящих ее, и культурные явления, подобные выходу альбома “В вечений час”, приближают эту надежду к воплощению.
Доиграл диск, я опять его включаю. Как и моим друзьям, мне хочется слушать их еще и еще.