Опубликовано в журнале Новый берег, номер 19, 2008
Голубые ладони
Она сидит напротив окон бара “Капитан Морган”
в окружении уличных псов и пары паршивых котов.
Эта старуха безумна, я ее знаю
и всегда воровато сую в ее голубые ладони
несколько смятых бумажек. Муж говорит мне:
“Подавая нищему, ты покупаешь право
на собственную безучастность”.
Я опускаю глаза – милостыня ничтожна.
Старуха дает благотворительные обеды бездомным животным.
Она месит голубыми ладонями дрянную густую кашу –
кошки, голуби и собаки скоро придут обедать.
Зимой она находит в мусорных баках
большие листы от картонных коробок и стелет, и стелет,
и стелет их всюду, где есть хоть какой-нибудь угол.
Большие собаки спят на картонных коробках.
Старуха довольна – вполне по-людски зимуют.
И снова взлетают ее голубые ладони –
замешивать зимнюю кашу для нищих животных.
Яблоко
Ира Караимова умерла в первом классе.
На похороны назначили отличников – меня и Генку.
Мы никогда раньше не видели покойников.
Ира лежала в длинной белой шкатулке
в кружевах и в белых колготах.
На смуглом лбу – широкая белая лента.
Как будто ее ранили на войне в черно-белом кино.
Если бы она не умерла, ленту завязали бы бантом,– подумала я.
Взрослые шептались про то, что опухоль мозга и череп вскрывали.
Меня занимала атласная белая лента.
Вернее то, что под ней скрывали.
Ира лежала – большая смуглая кукла.
Взрослые шептались про то, как она вытянулась.
Ира всегда была высокой,– подумала я.
Мама Иры поцеловала меня и Генку солеными губами.
Спохватившись, дала нам большое яблоко.
Одно на двоих.
По дороге домой я все время думала,
как мы будем делить это яблоко.
Школьная биология
Кабинет биологии. Чучела птиц и цветы.
Царство Ванды и Зоси. Биологички
польских кровей, неслыханной красоты.
Брезгливо поджаты губы. В подсобке – птички.
Ванду боятся многие. Зосю боятся все.
В кабинет биологии входят чуть ли не строем.
У Зоси – короткая стрижка. У Ванды – шпильки в косе.
В рядах – хромосомы. Попарно. Ряды утроим.
Кто-то пойдет к доске. Тоскливая тишина
обрушивается. И если знаешь, что в этом музее
разом молчат тридцать подростков, то тишина страшна.
Головоногих жалко, особенно ротозея
за последней партой. Он рассеянно ловит мух.
Не считает, а ловит. Для себя. От души зевает.
Но у Ванды прекрасное зренье. У Зоси отличный слух.
Переверзин! Проснись! Тебя к доске вызывают…
Собака
Эта собака сегодня впервые гуляет одна.
В квартире чужие люди, но лаять нет смысла.
Ночью собака скулила – была голодна.
Лизала хозяину руку. Рука обвисла.
Собака страдала. Она не умела понять,
Чем пахнет хозяин, недвижно сидящий в кресле.
Собака прошлась по квартире, пытаясь унять
Собачью тревогу. Потом вернулась на место.
В квартире звонил телефон, но хозяин не встал.
Вскинула бровь – уж ей ли не знать ритуалы.
Утром открыли дверь. Кто-то запричитал.
Собака прислушивалась к интонациям и дрожала.
– Песика выпустите. Собаке открыли дверь.
Она помедлила – вдруг еще обойдется.
Хозяином и не пахло. Тут догадался зверь –
Это игра! Искать! Хозяин найдется.
Жилет
Старуха проснулась посреди ночи – ей снился сон.
Проснувшись, никак не могла понять, сколько ей лет.
Во сне старуху ласкали и целовали. Он
не имел лица, зато на нем был жилет.
Старуха со сна решила, что ей двадцать пять.
Она поднялась с кровати и побрела,
такою походкой, как будто назад и вспять
какая-то сила ее свела-повела
в те самые двадцать пять – любить и гулять.
Пошла к трюмо, заголив рубашку, любоваться собой.
Подумала, хороша, как весенняя блядь.
И долго гладила желтый живот рябой.
Потом искала помаду – помады нет.
Рубаху скинула, всюду включила свет…
На старом стуле остался висеть жилет.
Ульяна
Николай с Ульяной поженились в июне 41 года.
В том же году он погиб, когда шел в атаку.
Николай был очень высоким. Немцы видели его отовсюду.
Неграмотная Ульяна не умела прочесть похоронку.
Она плакала и улыбалась, когда ей читали:
Ваш муж Николай… геройски… В этом месте она улыбалась.
Геройски,– повторяла Ульяна, – как хорошо написали.
В 19 лет Ульяна осталась вдовою.
Выбеленная хата, в углу – икона с лампадкой.
Она поседела рано. Ходила в черном платочке.
Покупала хлеб, лекарство и серый сахар.
Хлеб съедала, лекарства хранила в коробке.
Вечерами сидела у хаты и грызла сахар.
– Я сластена,– говорила Ульяна и грызла сахар.
Все бы ладно, но вот головой иногда страдаю.
Когда у нее начинался приступ мигрени,
она доставала из коробки любые таблетки,
не зная ни срока годности, ни названия,
принимала целую горсть, запивая водою.
– Лечусь, – говорила Ульяна, – вот выпью лекарство
и сразу усну. Она верила в Бога и в медицину.
Праведники мира
Когда душа болит и рвется за каждую тварь живую,
она не может вынести того, что видит и слышит.
Видела кинохронику, слышала свидетелей. Казалось, завою
от ужаса. А старуха показывает желтым ногтем в сторону крыши.
– Там я жила. – Облизывает губы. Помада в каждой морщине. –
Была удивительно хороша. Немцы меня любили.
Офицеры ухаживали. Меня вообще обожали мужчины.
Покажу. – Показывает фото. Роскошная блондинка в автомобиле.
Старуха вскинула голову и повернулась в профиль.
– Похожа? То-то же. Жила в огромной квартире.
В комнате паркет. На кухне и в ванной кафель.
Туалет был свой. Или вы думали можно в коммунальном сортире?
Натан перебил: Что Вы видели, расскажите.
– Видела все. Как уводили евреев.
Их искали повсюду. – Замолчала. Губы поджаты. –
Выгоняли прикладами в спину. Шнелле! Это, значит, скорее!
А у меня соседка с ребенком. Я ведь была очень красива.
Они меня все равно не посмели бы тронуть.
И я сказала Риве: я тебя спрячу, Рива,
Тебя и сына твоего, маленького твоего Арона.
Всю оккупацию прожили у меня за ширмой.
Сестру ее я выкупила из гетто.
На старухе нелепая черная шляпа. Ни следа от былого шарма.
Думаешь, Боже. Оказывается, можно вынести даже это.
Звонок
Она позвонила ему на работу
напомнить, что вечером они идут в гости,
что Катя уже поставила утку
и спрашивает, что они будут пить.
Он стал орать: “Чего ты звонишь, чего ты
хочешь? У меня люди”. – Трясся от злости.
– Чего ты вычитываешь меня целые сутки?
Не даешь работать! Не даешь спать! Не даешь жить!
Она спокойно повесила трубку и подумала: «Идиот.»
Он швырнул трубку и долго кричал: «Дура! Дура!»
* * *
Никто тебя не спасет, ни млад, ни стар,
держи под подушкой топор, человеко-гектар,
под рукою пластырь, чтобы заклеить свой рот,
когда будешь кричать от страха. Никто тебя не спасет.
Придет почтальон, но не найдет твою дверь,
придет сосед, которого не было ни тогда, ни теперь.
Придет правосудие в очках от Армани
с железной гирькой в кармане.
Вот этот рыжий в дорогом пиджаке,
и тот с дорогими часами на влажной жабьей руке,
оба с весами, один с усами.
Они разберутся сами.
Никто тебя не спасет, ни друг, ни враг.
Твой дом отныне заросший травой овраг.
Будешь в нем жить без крыши
с окнами в никуда,
будеть шуметь камыш и
выше крыши расти лебеда.
– Откройте,– кричит почтальон,– вам заказная беда…
Дверь вашу, мать вашу, дверь никак не найду,
Откройте и распишитесь за доставленную беду.