Опубликовано в журнале Новый берег, номер 19, 2008
* * *
Лес еще молчит и спит.
Но учуй – в полянах чистых
марта, слабый в первых числах,
испаряющийся спирт.
Cок уже толкнулся вверх
по древесным по волокнам,
В небе ясно – лишь волок там
легких облачных помех.
Скоро – гибкие ростки,
выброс их мгновенный, зримый,
скоро – крик любви звериной,
птичьи зовы и свистки.
И в тебе самом, дружок –
человек слегка разумный,–
зазвучит синичий зуммер
или ангела рожок…
То есть, ты не умер – жив,
воздух густ и наст проломлен,
март, как истина, промолвлен
и влечет, как миражи…
То есть все-таки весна
в сферах внутренних и внешних…
Хмель воздушных токов вешних…
Хорошо-то – мать честна!..
* * *
Помилуй, Боже, и спаси
ты чад своих, с рожденья сирот,
на неприкаянной Руси,
где все навыворот, навырост,
где каждый мал и каждый сир,
где каждому даны, как схима,
простор, что так невыразим,
любовь, что так невыносима.
Где каждый сразу – раб и царь,
где бел бычок и стать особа,
хоть ты надеждою мерцай,
как бочажок среди осота.
Помилуй, Бог, своих овец,
сбежавших в поисках благого
куда-то на другой конец
большого пастбища земного.
Всех брошенных под перекрой
одной шестой в другие дроби
своею милостью прикрой,
стыдобной тяжестью не горби.
Повязанным на языке,
на том, что мама мыла раму,
на том, что в каждом тупике
подозреваем выход к храму –
всем нам – кто соль и кто сырье
недоброй матушки-России,
дай сил, Господь, любить ее
и не извериться в бессильи.
* * *
Вот что я, убогий, думать смею –
и о том поведаю тебе,–
землю Бог придумал перед смертью.
Он ее придумал в октябре.
Чтобы в этом гибнущем чертоге,
в этом шелушенье золотом,
человеки думали о Боге,
и смотрели на небо при том.
Чтоб слеза им зрение травила,
как родник – накапавшая нефть,
когда стаи птиц непоправимо
из небес вытягивают нерв.
Чтобы рвали души эти люди,
глядя на безумный листопад,
на его стекающие слюни
меж зубов-балясин балюстрад.
Чтобы знали – кончиться придется
(не придумать им от горя зонт),
вот и охладившееся солнце
падает, как лист, за горизонт…
Бог с кончиной всех провел, как шулер,
помирать-то Богу не к лицу…
А октябрь по-прежнему бушует,
словно скорбь по мертвому творцу.
* * *
Где эти комнаты, где проживало счастье?
Дверь приоткрылась бы, в малую щелку – шасть я!..
И ведь знакомы стены и пол, да и дверь сия ведь…
Дождь за окном говорит и сирень сияет.
Можно пойти наломать вороха махровья.
В зеркале олух влюбленный – глаза коровьи.
Очень печальные то есть… Боясь до колик,
бросить сирень в окно ей, на подоконник.
Или не дождь, а солнце – пали, не жалко,
носит по улице радугу поливалка.
Тени от листьев – сечку, рванье, обрезки –
лето качает в колышимой занавеске…
Слышу родителей – в кухне, вернулись с рынка…
Яблочный запах. Боже,– ранет, пепинка…
На косяке узнаю эти зубчики – метки роста.
Все насовсем, то есть невозвратимо просто…
Были потом удовольствия, кайфы, неги.
Реки молочные были, и арфы в небе.
Нынче, казалось бы, тоже – и цвет, и смак тут.
Но почему-то яблоки так не пахнут.
Смотришь на мир водянистым и сытым взглядом,
не замечаешь сирени, кипящей рядом.
В жизни то ямы, а то – в основном – равнина.
Все хорошо. Замечательно. Непоправимо.
* * *
Наверное, пора бы о душе,
подумать, пошептаться, посудачить
с ветрами в индевелом камыше
и шорохами выстуженной дачи.
Вот я, живущий, бесом обуян,
смеюсь и вою в спящем состояньи,
вот вы – чуть шевелящие бурьян
и снегу придающие сиянье…
Вы – то звезда, а то древесный ствол,
то вы – мотив в сосульчатой челесте.
А я, творец пустопорожних волн
и созидатель бубличных отверстий…
Я не умею, милые мои,
которых слышу в воздухе холодном,
крутить снежинок белые рои
и быть от всякой сущности свободным.
Но тоже стану вечен и безлик,
и буду жить в терновнике и дроке,
и вместе с вами шевелить тростник
и завивать поземку на дороге…
* * *
После дождей разнообразных
всех степеней
природа закатила праздник
на сорок дней.
На срок великого потопа
включив, как душ,
всю ярость солнечного тока –
жару и сушь.
Но праздник, жаром уморяя,
угас, зачах…
Луна с иссохшими морями
плыла в ночах.
Цвела вода, хирела зелень,
зной тек, как слизь.
И вовсе не было лазеек
остыть, спастись.
А что позволено при пытке?–
Сиди, потей,
ищи неяркие прибытки
в слоях потерь.
И коли не найдешь ни грана,
так хоть поймешь,
что наша жизнь – фата-моргана,
цветная ложь.
* * *
Мы станем птицами, я верую –
любовь крылата и нетленна.
Наверное, ты станешь белою
и черной стану я, наверно.
Вдвоем мы воспарим над крышами,
не присоединяясь к стаям.
Средь черных птиц ты будешь лишнею,
чужим я белой стае стану.
Умчимся в дальнее пространство мы,
пронизав небеса предместья.
И вечным будет наше странствие
крыло к крылу – навеки вместе…