Стилизация
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 17, 2007
Фрагмент 17: Каштановый сад
Мой дядя, господин Жань Гуй, во времена династии Мин служил при дворе императора и рассказывал о поэте Иккю Ю из уезда Сянъян, что в области Шаньдунь, слава которого дошла до столицы и талант которого был оценён высокими чиновниками и главою центрального секретариата империи Сяо Суном, но время не сохранило его стихов.
Поэт Иккю Ю прославился своими одами в честь правителя области Шаньдунь достопочтенного Бо Синя, известного во всей поднебесной каллиграфа. При дворе стало известно, что в середине годов Юн-чжэн некий завистник написал донос против поэта Ю, обвиняя его в том, что он пишет свои стихи не самостоятельно, а прибегает к помощи злых духов. И действительно, никто не видел Ю сидящим за письменным столиком с кистью в руках складывающим строки. Обвинитель говорил, что в начале девятой луны Ю наносил иероглифы на коричневые листья каштанов в своём саду: “Фэнь”, “Ма”, “Цяо”. Через несколько дней, когда листья опадают, Ю пускает в сад собирать каштаны босоногих детей пастуха из соседней деревни для того, чтобы листья прилипали к влажным ступням мальчиков и оставляли на них следы чернил. Когда же дети уходят из сада, то оставляют свои следы на дорожках, мощённых белыми камнями, а Иккю Ю опускается на колени и читает написанное: “девичьи глаза как разломленная долька мандарина – душою наружу”. “На вопрос, почему его стихи так прекрасны, поэт отвечает, что само небо пишет их. Кто поверит в то, что Небо наносит письмена на тела детей? Да и мыслимо ли, – завершался донос, – чтобы стихи в честь правителя провинции были созданы таким оскорбительным способом”.
Когда пришло время начать присутствие, достопочтенный Бо Синь вызвал к себе Иккю Ю и ознакомил его с содержанием доноса:
– В законе не сказано, как следует слагать стихи, поэтому я не могу обвинить тебя в преступлении против письма, – закончил Бо Синь, – однако столь странный способ обхождения с грамотой не может не навлечь на тебя порицаний. Что если детские ноги принесут тебе слова, оскорбительные для высоких сановников или задевающие честь самого императора?
– Я безмерно уважаю мудрость достопочтенного Бо Синя, – вежливо ответил Ю, – письмо не может обманывать, потому что его законы установлены Небом, а потому воля Неба не может оскорбить императора и его чиновников.
Бо Синь был прилежным и страстно желающим установить истину чиновником, поэтому он продолжал допрос:
– Откуда тебе известно, что всё сказанное принадлежит Небу? Что если в дело вмешается злой дух, который изменит следы желания или околдует мальчиков?
– Злой дух выдаёт себя через сомнение. А мальчики чисты, они всегда уверены, что собирают каштаны и не догадываются, что через них говорит кто-то другой. Они не грамотны, а потому, даже если бы захотели, не смогли бы узнать сообщения, что написаны на их телах. Отправитель всегда один, а получателей – несколько.
– Всё это очень необычно, – продолжал Бо Синь, – но состав преступления я вижу совсем в ином месте. Зачем же тебе тела других, почему ты сам не можешь нести следы на своём теле?
– Преподобный монах Лан, настоятель монастыря в провинции Цзяохе говорил мне, что истина уже записана на теле, но остаётся неизвестной для самого человека до тех пор, пока не появляется кто-то другой, способный её прочитать и понять. Да и возможно ли узнать надписи на своих собственных следах, когда ты бежишь босиком по каштановому саду, стараясь не наступить на игольчатый плод? “Истина, – говорил Лан, – появляется в момент встречи слова с человеческим телом”. Поэтому я до сих пор не знаю, что на чём оставляет отпечаток: лист каштана на ступне ребёнка или детский след на коричневом листе. Что же мне следует читать? На чём из них Небо пишет свою волю?
В шестнадцатый день четвёртой луны того же года поэт Иккю Ю был казнён по приказанию достопочтенного Бо Синя. Приговор гласил: “письмо требует уверенности”.
Фрагмент 21: Слиток
Интересный юридический случай слушался в первую луну весной года под циклическими знаками “и-хай”. Доктор Ду Кай из области Няньян обвинялся в оскорблении чести.
Пригласив к себе в дом девицу лёгкого поведения для любовных утех, он заключил с ней письменный договор, в котором она передавала свое тело в пользование доктору Ду для необычного увеселения, которое девица, тем не менее, могла остановить в любой момент, произнеся только одно слово. Во время ужина девица прислуживала доктору и сама выпивала с ним горькую настойку из листьев цикория. Когда же пробили третью заставу, доктор развязал пояс на кимоно девицы и, как бы лаская её тело, сделал небольшое надрез скальпелем в её правом подреберье, так что та даже не заметила этого, и стал прикасаться к надрезу нефритовым шаром с надписью “павильон орхидей”. Когда же пробили четвёртую заставу, доктор снова незаметно взял скальпель и углубил надрез на один чи, к которому стал погружать серебряный слиток, изготовленный в квартале Цзинъаньли. Тогда только пьяная девица заметила надрез и спросила доктора, что он с ней делает. На что тот ответствовал, что в теле слишком мало отверстий для того, чтобы получать истинное удовольствие. Затем он посвятил девицу в свои медицинские расчёты, из которых следовало, что, когда создатель лепил людей из глины, он создал в правом подреберье женщины ещё одно отверстие, которое не исполняло никакой иной функции, кроме доставления наслаждения. Однако злой дух облил глиняные фигуры людей сладкой водой и полость наслаждений была закрыта. Сказав это, он ещё раз увеличил надрез и погрузил в него серебряный слиток целиком. Затем он зашил рану, так что девица ничего не почувствовала и всё время пребывала в сознании, так что уже утром ушла домой и только на третий день вспомнила всё, что с ней было, испугалась и донесла в управу на доктора Ду Кая.
Приведённый в суд, Ду Кай заявил, что в его действиях нет ничего незаконного, напротив, его действия только прославляли нравственность и порядок в империи. Он не скрещивал ног с этой девицей, узел на его кимоно остался также прочен, как и добродетель высших чиновников. Он пояснил, что надпись “павильон орхидей” на нефритовом шаре была не случайной, ведь именно орхидея изображена на гербе секретаря главной канцелярии достопочтенного Мяо. Также неспроста взял он и серебряный слиток, изготовленный в квартале Цзинъаньли, поскольку именно там родилась наложница императора придворная дама Цяньго, известная своей преданностью правителю поднебесной.
“Истинное наслаждение может доставить только имя императора, помещённое в тело”, – пояснил доктор Ду Кай. Но его нельзя писать на теле столь недостойной девицы, поэтому из моральных побуждений доктор вшил в правое подреберье девицы серебряный слиток, который к тому же, как оказалось впоследствии, содержал каплю слюны преподобного монаха Чжана, поэтому обладает целительной силой.
Как установило следствие, девица находилась в сознании и всё, что делал доктор, происходило с её письменного согласия и по её желанию. “Отчего же девица донесла на тебя?” – спросили доктора. “Никто не знает своего наслаждения, – пояснил он, – только со временем мы можем вспомнить, но не пережить”. Должно быть, наслаждения не бывает вовсе, потому что, когда оно в наше тело погружено и потоплено, мы не замечаем его, а когда оно возвращается в памяти, то его уже и след простыл. “Рубец в правом подреберье девицы, – пояснил Ду Кай, – и есть этот след её наслаждения”.
Некоторые присутствующие считают, что доктор Ду Кай был оправдан, потому что хорошо владел словом и смел доказать свою невиновность в такой, казалось бы, проигрышной тяжбе. Но нет, грамотные чиновники знают, что закон неумолим и правосудие вершится независимо от умения подсудимого витиевато изъясняться.
Об этой истории поведал мне много лет спустя господин Ли Гун-чуй, председательствовавший в том собрании. Он же предложил мне составить этот рассказ в назидание того, что нужно следовать закону, как бы изощрённо он себя ни проявлял.
Фрагмент 29: Снеговик
Однажды в Линго, где я гостил у своего племянника, господина Цуй Гун-цзо, получившего в тот месяц степень циньши, выпало много снега. Утром подмастерья нашего гончара слепили снеговика, сделали ему голову, воткнули ветви ивы вместо рук, листья лопуха вместо ушей и нарисовали глаза.
К вечеру похолодало и снег перестал лепиться, поэтому другие дети не смогли уже сделать своего снеговика. Тогда они увидели снеговика, что был изготовлен утром, и решили взять от него части и из этих осколков построить своего. Они накинулись и стали ломать снеговика. Но тот опрочнел на морозе и поддавался плохо.
Один мальчик лет трёх стал пилить досочкой из фанеры его отношение, другой бил кулаками в его середину, третий вытащил ивовые ветви и отнял листья лопуха. Однообразная работа быстро наскучила детям, и они, забыв о своём намерении, стали с упоением копаться в теле снеговика. Скрести его, пинать ногами, вставлять в него камни или осыпать песком, писать свои имена, один мальчик даже лизнул снег языком, за что нянька тут же пожурила его. Сынишка пекаря про имени И проделывал в снеговике отверстия размером с пригоршню и, сняв варежки, клал свои ладошки внутрь.
– Зачем ты это делаешь? – спросила его нянька.
– Чтобы мои ручки озябли, – отвечал ей И.
Нянька заставила его вынуть руки и надеть варежки, но И снова снял их и засунул руки внутрь снеговика. Его ладошки уже покраснели, но он не вынимал их и пропускал мимо ушей запреты своей няньки.
И тогда, глядя на их игру, мой племянник сказал мне: “Не так ли эти мальчики через несколько лет будут наслаждаться запретными отверстиями женского тела? – У каждого свой способ получать удовольствие”. Любовь заставляет наше тело дрожать, а душу упорствовать в своих желаниях, – говорил главный распорядитель двора почтенный Цяй Шэнь.
А я подумал о том, что всякое тело, как снеговик, – состоит из осколков другого снеговика. И как бы страстны ни были любовные объятия, прикосновение к любому телу всегда зябко. Ведь оно не моё, оно составлено из частей чужих тел. Как же это прекрасно — с отчаянием и болью лепить своё тело из смёрзшегося снега, чувствуя колючий холод в ладонях и непреоборимую страсть в своей душе.
Фрагмент 30: Белые осетры
Путешественник Цзи Цин-ай, отправленный в варварские земли к западу от поднебесной, во время приёма по случаю рождения наследника рассказывал мне миф о происхождении мира, услышанный им от одного чужеземца:
“Председатель исполкома ел икру, а когда лёг спать, то из икринок, оставшихся в его рту, появились мальки. Вскоре они выросли и превратились в белых осетров, которые так ценятся в северных провинциях нашей империи. Рыбы выплыли изо рта председателя и направились на нерест, через океан. Когда осетры достигли вод южного моря, то их тела стали разлагаться от солнца и превратились в жёлтую пену, которая сбивалась и загустевала, пока не образовала твердь. Так появилась суша”.
По поверьям этого народа, мужчины в крайних случаях тоже могут рожать детей, и одним из таких случаев они считают неспособность жены вождя принести потомство. Как велит ему предание, вождь в пятый день по их календарю должен взять в рот собственное семя и не проглатывать его четырнадцать дней. К этому времени семя оплодотворит язык вождя, и из него родится наследник: род правителя получает продолжение, но сам он при этом лишается дара речи. Странны обычаи этих варваров: что это за государь, если он не владеет речью? Что же может мальчик унаследовать от такого отца? И как наследник продолжит правящий род, если отец не может произнести его имя? – если отец не может назвать сына по имени, то и само отцовство его сомнительно. Да и станет ли новорожденный мальчиком или девочкой – тоже зависит от того имени, которое произнесёт отец на третий день от рождения. Подобная небрежность возмутительна и просто недопустима в вопросах престолонаследования. Такое может быть только у народа, в котором не чтят чиновников.
Записываю этот рассказ в день двенадцатилетия нашего наследника и в год тысячелетия его фамилии, да умножит Небо его годы.