Быль
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 17, 2007
Жили-были две подруги, старухи не старухи, а так, бабы лет под шестьдесят.Одну звали Галька, а другую Валька, сроду их по-другому не кликали, обе по фамилии Остапенко. Родственницами не были, разве, может, очень дальними, а просто весь их хутор Остаповка был под одной фамилией. С детства бегали они по Остаповке вместе – чёрненькая Галька и беляночка Валька. И судьба им одна выпала.
Нагуляли они во время войны и родили по мальчику; в послевоенную голодуху сбежали в город няньками; потом, как обе говорили, “пошли в завод”, на вредное производство; мыкались по общежитиям, мальчики были то в интернате, то в ФЗО. Повзрослевшие сыновья: Галькин – Стасик, в честь отца-поляка, и Валькин – Мишка, стали рабочими, женились, обзавелись детьми, получили в городе квартиры. Но пили, Миша – в горькую, а Стасик – запоями, и Стасика жена била, а Мишкина запивала на пару с мужем.
А Галька с Валькой, заработав на вредном производстве раннюю пенсию, вернулись в Остаповку. Почти полжизни проотсутствовали и вернулись. Хутор же, вернее его население, вобрал в себя промышленный центр. Дома стояли заколоченными, оживляясь летом, когда съезжались бывшие его жители в отпуск, “на дачу”.
Так и стали жить Галька с Валькой на хуторе одни, домами друг против друга, через дорогу, по которой никто не проезжал.
Неподалеку от Остаповки вроде бы нашли геологи газ и поставили буровую вышку, взрывавшую во время работы окрестную тишину. И Гальке с Валькой стало веселее, принаряжённые и помолодевшие, ходили они на буровую за продуктами, в их буфет, и громко смеялись шуткам и облапыванью рабочих. Нашли себе и ухажёров, женатых обоих. Да у тех жёны-то были далеко, а им же ночами было иногда так жутко и страшно, что казалось в тишине и темноте: по всей земле не осталось никого живого.
Кавалеры тотчас исчезли, как только заболела Валька. В городе её и оперировали, и облучали, и заставляли горстями есть пилюли. Гальке врач сказал – она ходила к нему вместе с Валькиным Мишей – что это рак и что уже поздно. Операция, оказывается, была ненастоящей, разрезали Вальку, посмотрели, что там, развели руками и зашили. А потом пушку наводили – лучи пускать. Приходившая навестить подругу Галька обычно слушала её вполуха. В многолюдной палате, где стонали, и охали, и плакали, жалко ей было не только Вальку, но и всех этих ходячих и лежачих баб. Все они, бледные с осторожными движениями, вялостью, кого-то ей напоминали, только кого – запамятовала она.
Но, как-то сидя у окна в электричке, она вдруг припомнила насекомых, которых посыпала ДДТ, давным-давно, в послевоенные годы. Обсыпанные дустом, становились они такими же безжизненными, хоть и продолжали шевелить крылышками и перебирать лапками, пытаясь избежать погибели.
Умерла Валька осенью. Забрали они её вместе с Мишкой и Стасиком из морга не только обмытую и одетую, но и с чуть розовыми от румян щеками и слегка подкрашенными губами – косметика обошлась им не так уж и дорого.
Похоронили, как полагается, на старом Остаповском кладбище, где во времени оседали могилы былых обитателей, поставили небольшой деревянный крест, на табличке назвали покойную полным именем – Валентина.
На поминках были старухи из соседней деревни. Опьяневший Мишка кричал про крематорий, где жгут и где большая гигиена, а потом они со Стасиком подрались в кровь.
Галька обмыла им лица, и они вместе со старухами двинулись к железнодорожной станции через деревню.
Осталась Галька одна. Опускались сумерки, бурилка уже давно не работала – газа не оказалось. Окна через дорогу напротив заколотили, тёмной была тишина. Она отхлёбывала из стопки самогон и думала, что душа Вальки ещё сорок дней будет неприкаянной здесь, неподалеку от земли. На подоконнике по обычаю была поставлена стопка… И так же спокойно-равнодушно размышляла она о том, что, раз уж умерла Валька, значит, скоро и ей самой суждено сойти в землю, ведь они всегда рядышком были. И хоть, правда, нельзя было сказать, чтоб любили они друг друга, а выпало им, видать, вместе быть, от начала до конца. И неожиданно для неё всплыл вопрос: “А для чего ж мы родились, жили и мучались, и других родили, а те ещё… Чтоб просто столько-то прожить, пролюбить, проспать, проесть и в молодости раз и навсегда отсмеяться беззаботным смехом?”
Ответа не было, а и нужен зачем он? Валька, вернее её тело с загримированным лицом, лежит сейчас под землёй, в гробу, а пасмурное с утра небо очистилось и сияет яркими звёздами.
Галька выплеснула остатки самогона и побыстрей отошла от окна, темнота заколоченных Валькиных окон напротив притягивала к себе глубиной, чернотой, могилой…
Улеглась наконец Галька спать и вдруг услыхала шелест, становившийся всё более звучным и отчётливым. Это с полей на хутор шли по осени мыши и селились в оставленных людьми жилищах, до весны. В прошлом году они съели почти всё в Галькином погребе, а у Вальки даже забрались в радиоприёмник и объели изоляцию.
Она укрылась одеялом с головой, и во тьме и тишине только попискиванье да нескончаемая мышиная возня напоминали ей о том, что она ещё жива.