Опубликовано в журнале Новый берег, номер 16, 2007
Шторм в Дании
Ветер начинается с нуля.
Ветви наклоняются, моля.
Опоздали – ствол уже повержен.
Мельничное ветхое крыло
скрипнуло, рванулось, не пошло:
осевой перекосился стержень.
В пасмурном пространстве ноября
ветер разгоняется, а зря:
не найти препятствий для разгона.
всяка тварь предчуяла грозу,
и равнина серая внизу
и однообразна, и бездонна.
За кустом, под камнем, в борозде,
под стрехой – не угадаешь, где
птицы, звери затаились порознь.
Заплутавший, жеваный, как лист,
бестолковый велосипедист
обреченно сбрасывает скорость.
Мы же, чем скитаться под дождем,
дома непогоду переждем.
Изрекает жизненная школа:
Налетит ненастье иль тоска –
выпей пива или молока,
съешь лепешку серого помола.
Стань никем, перелистай тома
ни о чем, моли, чтобы шторма
пронеслись, не поквитавшись с нами,
прямо в море, биться головой
о каркас упрямой буровой
да швыряться гулкими волнами.
***
В этой книге давно уже я не живу.
Мне реальность дана задарма.
Я в автобусе желтом по ветру плыву,
как страницы, листая дома.
Вот бы остановиться на сотой версте
и, легко отпустив высоту,
плыть холодной улиткой на желтом листе,
равномерно грустя на лету.
***
Е.Т.
Диск новый, звук расчистили. Земляк,
певец из нами брошенной земли,
грустит о море. Он бы не терзался,
когда бы просто поселился рядом.
Здесь моря хоть залейся. Океан
не пуговка: и хошь, не потеряешь.
Вон он стоит под окнами, занудный,
сердитый и слезливый, как старик –
и боги ведь бывают старики.
Их вечный гул несносен нам, как шум
заезженной, царапанной пластинки.
На ней и музыки не разобрать –
лишь чайки, что девицы на подпевке,
отчаянно “Земля, – кричат. – Земля!”
***
Любовью пусть зовется апельсин.
Оранжевый и свежий. Из любви
возможно выжать сок и залпом выпить.
Любовь вкуснее с толстой кожурой.
Слова годятся всякие. Вы тоже
любовью называете любую
безделицу: как собирался дождь,
а вы пошли гулять и целоваться
над озером, где камыши да чайки
о ней, родимой, пели. Апельсин
в руках у господина на скамейке
стрелял опасной солнечною струйкой,
и бабочка, мальчишкой на качелях,
раскачивала крылышки свои.
***
Женьшень есть корень жизни. Жизни-шизни.
Жизнь принимают внутрь после еды,
густую тошнотворную микстуру.
Три раза в день. С утра, на остановке,
три раза вынь мобильник: показалось.
Все три – обманка: еле слышный звон
родится из ветвей, из проводов,
из разговоров. Лишь тебе и слышный.
То вдруг знакомо запоет в кармане,
чужом. То вдруг как будто промелькнут
ее глаза, то вдруг ее духами
повеет от закрытой мусульманки.
Лови, вдыхай, теряйся, чукча-гекча,
пока автобус заплутал в пути.
***
Дождливее не выдумать страны.
Ведь это мы, родные до испуга,
на воздух и на дождь разделены,
как дождь и воздух, вплетены друг в друга.
Я так безвольно сквозь тебя лечу,
сквозь недовольное твое влеченье,
как будто я слова тебе шепчу,
летящие по улице вечерней.
Я падаю на черные зонты,
сто глаз моих искрятся от мечты
нептичьего лишить их оперенья.
Так жизнь моя спешит, покуда ты –
Нет времени. Теперь не время. Время, –
уснувшие слова бросаешь с высоты.