Опубликовано в журнале Новый берег, номер 16, 2007
Уходила женщина волочила шлейф за собой
В Лукине лукиница перед нею Павел слепой
В Лукине лукиница за нее ходить не моги
Уходила женщина а мы с нею были враги
Уходила женщина уменьшаясь телом в разы
В Лукине лукиница поперед нее две козы
А одна белесая а другая с черным бочком
Уходила женщина сын у ней дурак дурачком
Уходила грешница да была последней в строю
В Лукине лукиница у дозора по острию
Уходила женщина прищемили шлейф золотой
Пригвоздили к кочке шпилькою шиньон завитой
У нее усмешка словно та в летах молодых
Где за каждым слежка а у нее старый жених
А впереди возлюбленых целый шлейф и все под рукой
А мать ее из ссыльных да с сибирской черной клюкой
А младенчество ее где бескормица на крови
А ее кормили по любви по любви
А ее ласкали за корма за корма
А у нее от счастья ломятся закрома
А сын ее юродивый ни на кого не похож
Уходила женщина поднимала шавка скулеж
А ее носил на руках дурак дурачок
Целовал последнее что еще осталось от ног
От груди осталось от округлых бедер ее
Уходила женщина сын теперь бобыль бобылье
В Лукине лукиница он ее туда и отнес
Ко слепому Павлу что в разлуке мохом порос
Разомкнул детина а с ладони прах полетел
От лукиницы до околицы за предел
Из ладоней как из родового гнезда
Уходила женщина больше не вернется сюда
Ах ты вот и матушка на кого
Ты оставила дурачка своего
Ах и вот и грешная не случилась родня
На кого оставила дуру дурой меня
Для какого праздника для какого жнивья
Уходила женщина женщина голубка моя
* * *
Фотовспышка длится, длится.
Коромысло гнется, гнется.
Это просто наши лица:
Стрелки, ласточкины гнезда,
Креп, нейлон, танкетка – десять…
Глянец, черно-белый глянец.
Это просто наши дети:
Рев, кривляние, румянец…
Это выцветшие предки,
И потомки цифровые.
На просушке, как на ветке,
Наши лестничные клетки,
Наши улицы кривые,
Миг материи мирской,
Мы – живые, мы – в полете,
Мы – не мы, в конечном счете,
Даже там, на обороте,
Нет отметки никакой.
* * *
Сосновый жар протопленной хибары… Сын, отошедший в возраст неродной…Тень черная за деревом, кошмары ночные, управляющие мной. Курить ночами жутко на крылечке в беспограничной этой полосе, где на деревьях раны, как насечки, чтоб не плутать, но заблудились все. Горланят, но никто не вышел в люди. И три сосны в Саврасовке моей – тот лабиринт, где зверь – в стеклопосуде, а пункт ее приема – апогей тупого героизма. В лабиринте саврасовском, где смысла не найти, никто ничем не жертвует, и нити не даст, и не сумеешь сам сплести. Насечки видят, как понять не знают. Побрызгивает дождик в тишине. За деревом другое проступает и подступает медленно ко мне. Ну, что? И ты несёшь благое слово? Сулишь века, а мига не даёшь! Всё в паутине здесь, всё бестолково. А в остальном – и этот лес хорош.
* * *
старый снимок: ты курносый,
юный батя с папиросой,
мать худышка – смытый мир.
сколь дороженьке не виться,
сколь картошке не вариться,
это шкура, не мундир.
ты такая же/ такой же
с чем пришел, ни сумкой больше,
ни копейкой не прирос,
ни извилинкой какою
и относишься к покою,
как к молчанию вопрос.
не спросили б, кабы знали,
что ответят нам в реале,
что заставят пережить!
но и здесь ты тот же крошка,
если приласкать немножко
иль к груди не приложить.
вот лежишь, крича и тужась,
те же сны вселяют ужас,
та же мертвая петля.
опустел твой угол зренья,
только травки и коренья,
неба нет, кругом земля.
страшно. колики. отрыжка.
выпьем с горя, где пустышка,
сигаретный вьется дым.
вот таким же вот макаром
и отец курил, недаром
он не умер молодым.
умер – просто не дозвался
никого, не удержался
за рыбацкую уду.
все на месте остается,
плод с мундиром расстается.
спи младенец – я иду.
Рождество
для кого-то тролль для кого-то троп для кого-то трон
и не веришь вроде бы а попробуй тронь
за живое что там еще живет у тебя внутри
сам озвучишь боль боль и значит бог что ни говори
не родил дитя не узнал про мир о котором врал
даже если сам для себя по камешку собирал
ничего не видели раскуроченые глаза
с середины здесь ничего глазами понять нельзя
а когда дитя как огонь меняет свои черты
то цари небесные то рабы безвестные в нем-то ты
лопаются клетки игра гормонов звон днк
и отец небесный и мать земная глядят в века
вот они гадают на кого похож повторит кого
вот они отслеживают первый шаг его
обретенье речи тональность плача размер ступни
и иосиф пряча глаза смывается от родни
у кого вопросы у кого ответы у кого столбняк
господи ты видишь это дитя в яслях ну так как
присмотрись не твой ли который завтра и через год
народится и через восемь декад уйдет
он давно отвык от твоих имен от твоих десниц
у него лишь боль только тронь да этот размах ресниц
из зрачков его смотришь ты а он из зрачков твоих
и лучится мать как звезда единая на двоих
* * *
Несколько раз в году он просит меня показывая на балкон
достань деда мороза елку и сделаем новый год
иногда я достаю гирлянды светящийся шар и он
засыпает в полном блаженстве а дед мороз поет
песенки католического рождества
вот идут холода до новогодних каникул рукой подать
и нужно будет решать где брать столько провизии и какие слова
произносить на слова а папа подарит мне джип и возьмет гулять
итак он снова просит достать ему новогоднюю мишуру
не порть говорю аппетит перед ужином не разгуливайся перед сном
не празднуй перед праздниками не умирай до смерти ступай по добру
по здорову с кухни оставь меня отстань от меня завтра рано встаем
он засыпает когда влага в глазах превращается в снежный сон
в разъедающие кристаллики солоноватые если поцеловать
я курю и думаю если б не он
как бы стала я жить как бы стала я умирать